- Лютует в Поречье немец-супостат, - в сердцах произнес Рыгор. - И откуда он на нашу голову свалился? Что дале-то будет, служивый? До каких краев наши отступать будут? Скажи, что молчишь?
А что скажешь старику? Нет таких слов у Емельяна. На такой вопрос, может, и генштаб сразу ответа не даст, он, Емельян, что за личность такая, чтобы за всю армию ответ держать? Загнала его военная судьбина в эту лесную конуру, откуда ничегошеньки не видно и не слышно, вот только пальба из Поречья доносится. И он, красноармеец Усольцев, нынче один, как перст. А что может один? Известно, одна пчела не много меду натаскает...
- Плохи наши справы, братуха Емельян, - снова подал голос дед. - Неужто на немца, туды его, управы не будет? Где теперича товарищ Сталин?
- Как где? - заело вдруг Емельяна. - На месте товарищ Сталин. У руля... А Гитлера мы остановим... Вот увидишь...
- Дай Бог.
- На Бога надейся, а сам не плошай, - вдруг вырвалось у Емельяна. - Ты, дед Рыгор, думаешь, что мы без оглядки от немца бежим. Дудки... Бьем и колотим его. Он, конечно, мою батарею под корень рубанул, но и мы из его танков немало факелов зажгли... Мы ему еще пустим кровь...
- И когда это будет? - вздохнул дед Рыгор. - А пока горе да беда на нашей земле ползут. Так и до твоих, Емельян, краев доберется.
- Ты что, дед Рыгор, в своем уме?!
- Ежели не остановите немца, он до твово Уралу докатится.
- Ну, дудки! - Емельян аж побледнел.
- Ты не серчай... Всяко может быть... Уж больно прытко прет немец...
Емельян приподнялся, чтобы выйти из-за стола, но тут же опустился на лавку.
- Болит? - Дед заметил гримасу на Емельяновом лице.
- Есть малость.
- Разувайся... Я погляжу...
Дед помог Емельяну снять сапог и увидел опухшие и посиневшие ступню и сустав.
- Ну, это пустяк, - сказал дед Рыгор. - Мы это зараз...
И полез дед под нары, достал обитый жестью сундучок, открыл его и извлек торбочку, набитую разными травами.
- Моя лечебница, - доложил он и начал раскладывать на столе стебельки да листочки. Подобрав то, что нужно, дед Рыгор опустил свою целебную траву в чугунок с теплой водой и через некоторое время извлек ее оттуда, наложил на больное место, забинтовал ногу чистой онучей, которую обмотал шпагатом, и велел пребывать в покое.
Покой, конечно, дело неплохое, но когда душу кошки когтями скребут, мало радости и покой не впрок. Перспектива у Емельяна сплошь туманом покрыта. Правда, кое-что само собой уладилось. Судьба послала ему старика Рыгора с его избушкой, в которой дышит еще довоенный достаток, Олеся обрела крышу и присмотр, но для Емельяна самого эта лесная обитель лишь временная пристань, телом он вроде тут, а мыслями где-то далеко... Обида гложет сердце, что оторвался от своих, что они, может, кровью исходят и в подмоге нуждаются, а он отлеживается на стариковых нарах. Другой, может быть, пригревшись у Рыгора, благодарил бы судьбу и не роптал: здесь, на обочине войны, можно спокойно отсидеться - и кум королю. Но нет, не для Емельяна такой рай, не за этим он аж с Урала прикатил сюда. У него есть долг, который велит быть только на линии огня... Вот бы добраться скорее до той линии! Но где она?..
И дом родной из головы не выходит: там уже скоро похолодает, Степанида детишек потеплее одевать будет да дровишками на зиму запасаться. Много их надо: уральская зима вот такой лес запросто может через печки пропустить...
И потянулась рука Емельяна в карман к фотокарточке. Но ее - дорогой и единственной памяти о доме - там не было. Аж вздрогнул Емельян, изморозь пробежала по телу. "Где же вы, мои кровинки, - шептал он, - неужто посеял я вас?"
Олеся, сидя у стола, заметила потные бисеринки на Емельяновомлбу и спросила:
- Вам плохо?
- Потерял... Точно потерял, - твердил Емельян. - Может, ты, Олесечка, видела... карточку... Ну, фотографию?
- Какую карточку? Чью?
- Мою... Вся моя семья на ней...
- Нет, не видела.
- Разве я не показывал тебе?
- Не-ет, - нараспев произнесла Олеся и быстренько выскочила из избы. Она побежала к тому месту, где они ночевали, но и там фотокарточки не было.
Пропажа так и не нашлась. Горевал Емельян. Последнюю домашнюю ниточку не уберег...
- Никак, немцы по карманам шастали, - произнес вслух Емельян. - Ну и гадюки...
- А что на той карточке напечатано-то было? - спросил дед Рыгор.
- Жена... Детишки... Ну и я, конечно.
- Детишек-то сколь?
- Двое - Степашка и Катюшка... Малы еще. Старшенькому пять лет, а Катеньке - три...
- Тяжко небось одной женке-молодухе, - сказал дед и погладил по головке Олесю. - И твоей матушке тож тяжко... Всем теперича нелегкая доля выпала...
4
Стук по оконному стеклу поднял на ноги всех. Емельян ухватился за автомат. Олеся, спавшая на нарах лицом к стене, откинула одеяло, закрывавшее ухо, и приподняла голову. Дед Рыгор, опустив босые ноги с печи, где спал, прислушался.
- И кого это нелегкая принесла в такую рань? - шептал дед.
- Батя, я это, - раздалось за окном.
- Михасек, сыночек, - обрадовался дед Рыгор, - заходь, родненький...
Щелкнул дверной засов, и порог перешагнул рослый, широкоплечий мужчина с чемоданом.
- О, да у тебя, батя, гости, - сказал вошедший и поставил чемодан.
- Верно, сынок, гости... Свои люди... Беглец из плена, красноармеец, Емельяном зовут... Ну, а девчушка тоже беглянка... Бабку Анюту знаешь ведь... Ейная внучонка.
- Никак, Дарьина дочка?
- Верно, дочка Дарьи, - подтвердил дед.
- Вы мою маму знаете? - спросила Олеся.
- Мы с твоей мамой в одном классе учились...
- Вы ее не видели? - забеспокоилась Олеся.
- Давно не видел... Она разве в Поречье?
- Мы у бабушки гостили... с мамой...
В разговор встрял дед Рыгор.
- Откуда пришел, сынок?
- Из Поречья.
- Как там?.. Стреляют супостаты...
- Потом расскажу. Сначала дело, - сказал Михась, подойдя к нарам, где сидел Емельян, и, показав пальцем на автомат, спросил: - Немецкий?
Только сейчас Емельян увидел лицо Михася, освещенное неярким светом керосиновой лампы, которую зажег дед Рыгор. В сыне угадывались черты отца - такой же большелобый и тонконосый.
- Ихний, - скупо, будто нехотя, ответил Емельян.
Такой ответ не устраивал деда Рыгора, ему хотелось, чтобы его сын Михась сразу понял, что Емельян человек надежный и что лишь по этой причине он принят на постой. Поэтому дед посчитал нужным сказать:
- Он супостата, туды его, скалкой пришиб... Чего не сказываешь, Емельян?
- Было такое, - улыбнулся Емельян.
- Вот вишь, сынок, было, - весело проговорил дед.
- Ясно, - произнес Михась и, протянув руку, поздоровался с Емельяном.
- Про Емельяна мне все ясно, - не успокаивался дед, - а кто ты нонче такой - неясно... Детей не учишь. Воевать не воюешь... Давай докладай!
- Живешь в лесу, батя, а все-то ты знаешь...
- Сердце мое старое неспокойно. По ночам все думаю: к кому пристроился мой Михась? По каким путям-дорогам ходит? Ну скажи!
- Успокойся, отец, я с теми, кто ворога бьет.
- Бог тебе в помощь, сынок!
Емельян, сидя на лавке рядом с Михасем, придвинулся к нему поближе и спросил напрямую:
- Подпольщик или в партизанах?
- Выполняю задание райкома партии.
- Не спрашиваю, какое, но скажи: есть тут поблизости партизаны?
- К ним задумал? - Михась посмотрел прямо в глаза Емельяну.
- Воевать мне надо, бить фашиста... Понял?
- Понял и вижу, кто ты есть... Помогу тебе. Слово коммуниста. А пока подлечись у бати и будь готов к передислокации.
- Добро! - сказал Емельян и кивнул в сторону сидевшей у печки Олеси: как, мол, быть с ней?
Михась понял: Емельян обеспокоен судьбой девочки.
- Батя в обиду не даст.
- Ну спасибо! - сказал Емельян. - И еще вот, может, ведомо тебе, Михаил Григорьевич, куда наши отступили?
- Кое-что знаю... Плохи наши дела, брат. Минск, Могилев и Орша у немца. На днях и Гомель пал.
- И Гомель? - переспросил дед Рыгор.
- И Гомель... Бои идут у самого Ленинграда.
- Неужто и его возьмут?
Этот вопрос деда Рыгора остался без ответа. И Михась, и Емельян промолчали. А что скажешь? Можно было, конечно, бросить такое бодрящее словечко, что, мол, не горюй, дед, побьем мы немца, но горе настолько, стегануло по сердцу Емельяна, да и Михася, что не хотелось даже шевелить губами.
- А в твоем райкоме что говорят? - не унимался дед.
- Немца бить велят, - ответил Михась. - Чтоб земля у него под ногами горела.
- Правильно, - одобрил дед. - Всем миром надо на супостатов навалиться.
- Во-во, - подхватил Михась. - Именно всем миром.
- Ну, а что слыхать в райцентре? Райком-то на старом месте аль в лес подался?
- Райком в надежном месте, отец. А в райцентре худо. Фашисты творят разбой. Косят подряд - дом за домом. Напротив райкома, помнишь, отец, это место, там, где когда-то базар был, а в прошлом году был разбит молодой парк, немцы виселиц понаставили, на которых надпись сделали: "Для коммунистов и партизан".
- Неужто вешают?
- Вешают, батя. Сам видел...
- Остерегайся, сынок!
- А на той неделе, - продолжал Михась, - кто-то из комсомольцев, видать, ночью сменил надпись на виселице: "Для вас, фашисты!"
- Смело! - одобряюще произнес дед.
- Молодцы! - вырвалось у Емельяна.
- Но после этого фашисты еще больше обнаглели. Хватают любого, кто на глаза попадется, и ведут на казнь.