- Порядок наводят, - сказал, поднимаясь с топчана, Денис. - Жди беды...
Денис хотел что-то еще сказать, но мелкий стук по стеклу прервал его, и он прильнул к окну, у которого стояла Яна. Денис вышел в сени, открыл засов и впустил ее в дом.
Яна с порога выпалила:
- Началась новая облава... Немцы и полицаи в каждый дом заходят... Ищут подозрительных... Спускайтесь в подполье... В сенцах оно... А я дом на замок закрою...
Иного выхода, действительно, не было. Емельян и Денис захватили с собой портфели со взрывчаткой, гранаты, пистолеты, офицерские костюмы и по крутой лестнице спустились в холодное подполье. Яна, как и сказала, навесила на входную дверь большой замок и отправилась к себе.
В подполье пахло сыростью и плесенью. Емельян включил фонарик: кругом стояли бочки, ведра, по углам валялся какой-то хлам.
- Тут и крысы, наверно, водятся, - вполголоса произнес Денис.
- Могут и атаковать нас, - сказал Емельян. - Они такие...
- А если двуногие? - спросил Денис.
- Дадим бой! - решительно ответил Емельян. - А пока замрем: будем слушать...
С полчаса никаких звуков не доносилось в подполье, даже шорохов не было слышно.
- Вот это каземат! - подал голос Денис.
- Тише! - насторожился Емельян. - Кажется, у двери кто-то возится...
И правда, щелкнул ключ, потом скрипнула дверь. Емельян вынул из кармана пистолет.
- Шагов не слышно, - прошептал Денис. Снова проскрипела дверь, и что-то хлопнуло.
- Это я! - донесся до подполья голос Яны. - Вылезайте!
Когда друг за другом вошли в горницу, Яна рассказала, что двое немцев из ортскомендатуры и полицай вошли во двор и, постояв у ее дома, направились было прямо к двери, на которой висел замок. Она вышла на улицу и, громко поздоровавшись, сообщила немцам, что в доме никто не живет, но если господа хотят туда войти, то она может им открыть - и Яна протянула ключ. Немцы отказались принять ключ и тут же удалились.
- Вы не слышали крик? - спросила Яна.
- Нет, - ответил Емельян.
- Вон из той избы, - Яна указала на дом, из печной трубы которого шел дымок, - вывели тетку Авдотью, ее больного мужа и двух девочек, дочек, и куда-то погнали.
- За что их? - спросил Емельян.
- Точно не знаю... Такой крик стоял... Немцы пинали девочек. Они плакали... Тетку Авдотью по лицу били... Жутко...
Яна вся затряслась, слезы побежали по ее щекам. Она прильнула к Емельяну и, положив голову на его широкую грудь, судорожно всхлипывала.
- Ну не надо так, успокойтесь. - Емельян гладил золотистые кудряшки Яны, а у самого от злости все внутри кипело. - Мы доберемся до них...
Яна притихла и, отпрянув от Емельяна, засеменила в спальню, к трельяжу. Здесь было много крохотных баночек и флакончиков, каждый из которых имел одно таинственное предназначение - навести красоту на женском лице. Но Яне этого не требовалось: природа одарила ее таким прелестным личиком, что на нем косметике делать нечего. И она прибегла лишь к пудре, при помощи которой легко устранила следы слез.
- Совсем иное дело! - восхитился Емельян, когда Яна вышла из спальни. - Вам не идут слезы.
- Мне пора, - произнесла Яна и быстро вышла из дома.
Емельян подошел к окну и, прильнув к стеклу, чтобы разглядеть, чем живет улица, увидел Яну, перебегавшую дорогу. За ней следом покатился снежный вихрь, потом он догнал и окутал ее, отчего Емельяну показалось, что Яны вдруг не стало... Но вихрь будто мальчишка-баловник покружил, попрыгал и удалился своей дорогой, осыпав Яну с ног до головы снежинками.
Посмотрел Емельян на дом, что напротив, - никаких признаков жизни. Даже труба-дымоход перестала дымить. Погас огонь в печи и некому оживить его. Была жизнь в избе и враз скончалась. И не естественным образом перестала существовать, а насильно.
- Денис, - обратился вдруг Емельян к молчаливо сидевшему напарнику, - ты советовал мне копить злость. Дозволь доложить, что ее у меня уже под завязку. Дальше некуда! Взгляни-ка на свою луковицу: долго еще ждать?
Денис достал из кармана часы, висевшие на длинной цепочке, нажал на головку, отчего подпрыгнула крышка, обнажившая белый циферблат с римскими цифрами, и близко поднес их к глазам.
- Двадцать минут шестого.
- Всего?
- Ни минуты больше... Приляг на часок. Отдохни перед боем. А я пободрствую.
Емельян послушался, вытянулся на топчане и вскоре тихо захрапел.
Проснулся от легкого толчка в бок. И мгновенно поднялся.
- Что, уже?
- Семь тридцать, - сообщил время Денис. - Господа офицеры уже на одну вайнфляше опорожнили... И нам туда пора!
- Вайнфляше - в смысле бутылку?
- Ну, молодец, в немецком, кажется, соображаешь.
- А ты думал! Я еще с ними поговорю..
В восемь вечера Усольцев и Кулешевский, одетые в форму немецких офицеров, с портфелями в руках вышли на пустынную темную улицу. А ветер свирепствовал, швыряя в лицо колючий снег.
Первый патруль встретился им у перекрестка улиц. Два солдата с автоматами, стуча каблуками, будто подтанцовывая, сначала обругали погоду, потом поинтересовались, что это господа офицеры в такое ненастье вздумали пешком топать. Кулешевский, держа пошатывавшегося друга под руку, объяснил, что они вовсе не собирались останавливаться в этой дыре, но до Бобруйска, куда едут, еще далеко, а их машина застряла километрах в пяти отсюда. И как назло зуб у друга разболелся, пришлось русским шнапсом заглушать боль, ну и, конечно, он захмелел. Один из солдат, потирая руки, как услышал про шнапс, высказался со всей определенностью, что в такую проклятую погоду никому не грешно пропустить рюмочку - он и сам не прочь. Кулешевский доверительно сообщил, что у него имеется бутылочка, и мог бы угостить, но не повредит ли это патрульным?..
- Что вы, герр хауптман, на таком морозе глоток шнапса - одно спасение!
- Стакана не имеем, можете прямо из горлышка. - Кулешевский протянул патрульным бутылку.
Один солидно глотнул - аж съежился, и второй проделал ту же операцию.
- Спасибо! - сказал второй и протянул Кулешевскому бутылку. - Тут еще осталось.
- Не надо. Возьмите себе.
Усольцев будто немой замычал, показывая на зуб. Солдат понял: мол, болит, надо шнапсом сполоснуть, и протянул бутылку. Усольцев набрал чуть-чуть самогона в рот и снова отдал патрульному бутылку.
Солдаты, кажется, захмелели. Стали наперебой рассказывать о празднике в казино, о шнапсе, который там льется рекой.
- И вам советуем туда пойти, - уговаривали патрульные. - Отогреетесь...
- Это далеко? - спросил Кулешевский.
- Нет, совсем близко, - сказал один из солдат.
- Мы проводим их, Ганс, - предложил второй.
- Правильно, Курт!
По дороге попался еще патруль, но у этого не останавливались: Ганс и Курт сообщили своим друзьям-патрульным, что сопровождают гостей на праздник. А у самого казино часовой, стоявший у входных дверей, обращаясь к Курту, воскликнул:
- О, земляк, кого привел?
- Самых дорогих гостей! - во весь голос вопил опьяневший Курт. - Они прибыли по приглашению самого господина оберста.
"Ну и плетет..." - подумал Кулешевский. А часовой, распахнув дверь, жестом указал гостям куда пройти.
- А второй чего за щеку держится? - услышал Кулешевский вопрос часового.
- Зуб у него гнилой, - ответил Курт.
- Там водятся птички, которые умеют заговаривать зубы, - расхохотался часовой, а с ним и Курт с Гансом.
Казино бурлило, неистовствовало, грохотало. Такого бедлама Емельян не представлял себе. Одни кричали: "Хох!", другие орали: "Хайль!". Девицы-певички, повизгивая и хохоча, с легкостью бабочек порхали по коленям разгулявшихся господ офицеров. Оркестр - скрипка, кларнет, аккордеон и барабан - пьяно играл бравурный мотив.
И никто не обратил внимания на вошедших. Только девушка-официантка, легко подхватив обоих под руки, повела на свободные места за столом. Это была Мальвина. Усольцев узнал ее, хотя никогда не видел. С Яной - одно лицо. Только старше и взгляд строже да ростом выше Яны. Емельян посмотрел ей в глаза и разглядел в них таившиеся радость и надежду. Мальвина рада была, что наконец-то они пришли, значит, ничего плохого не случилось. Вот они здесь, и от этого ей очень легко стало. Емельян улыбнулся ей. Она ответила ему тем же. А портфель уже стоял под столом. Усольцев чуть-чуть подвинул его ногой вперед. Кулешевский держал еще свой при себе, рядом. И вдруг Денис ощутил на своем плече чью-то руку. Обернулся и увидел позади себя офицера-эсэсовца с расстегнутым воротом. Незаметно под столом толкнул ногой Усольцева. Емельян опустил руку в карман, обхватив лимонку. Эсэсовец пьяно рявкнул:
- Герр обертс интересуется: кто вы такие?
"Заметили, значит", - подумал Денис и снова, как и патрульным, рассказал о вынужденной остановке и о том, что они не собираются задерживаться здесь - долг не позволяет, вот только согреются и, может, заглушат зубную боль, вдруг возникшую у капитана, и, конечно же, отправятся в Бобруйск.
Эсэсовец, выслушав, нетвердой походкой направился к оберсту, который на брудершафт с певичкой тянул из фужера вино.
- Чего уставился? - взвизгнул оберст... - Не видишь - занят... Доложишь потом...
Эсэсовец хотел щеголевато повернуться кругом, но, потеряв равновесие, пошатнулся и свалился прямо на оркестр, отчего упал барабан и покатился вдоль стола. Денис подхватил его и понес на место. Но и портфеля не выпустил из рук: под прикрытием барабана принес его прямо к стулу оберста. Поставил и сел на место.
Емельян в душе ликовал, восхищался находчивостью Дениса, но вида не подавал: все растирал щеку и полоскал зуб шнапсом.