Марыля принесла из сеней в ситцевом переднике лучины и разожгла камин. По сухим березовым щепкам весело побежали оранжевые огоньки, и в горнице стало светло.
Пришел Янка.
- Ничего не произошло? - спросил Емельян.
- Пока тихо, - ответил Янка.
- Тады седай, - предложил дед Сымон. Денис подошел к печке и, присев у потрескивающего каминного огонька, тихим голосом начал свой рассказ:
- На допрос привели женщину лет двадцати пяти с годовалым ребенком на руках. Кто-то донес, будто видел, как из ее квартиры выходили неизвестные люди, значит, партизаны или подпольщики. Полицай на рассвете ворвался к ней и привел в комендатуру к одному из помощников коменданта, которого мы все зовем Ганс Кривой Глаз. У него в самом деле глаза в разные стороны глядят - косой. Гад из гадов, свирепый - желчью брызжет... Мне так жалко стало эту молодую женщину, аж сердце сжалось. Подумал: к кому попала!
- Чаму с дитем пришла? - перебил дед Сымон.
- Полицай заставил взять ребенка... Она только переступила порог, а он. Кривой Глаз, ей вопрос: "Почему у тебя собираются враги немецкой нации - партизаны?". Я помедлил с переводом. Он повернул ко мне голову и с визгом крикнул: "Онемел, рус? Переводи!". В этот момент с каким наслаждением влепил бы я ему пулю в лоб, но увы... Перевел ей вопрос. Она, конечно, удивилась, не были у нее партизаны, приходил, лишь знакомый пожилой врач - девочка температурит. "Врешь!" - закричал Кривой Глаз и нажал на кнопку. Вошел верзила солдат и вырвал из рук матери ребенка.
- О, боже! - всплеснула руками Марыля. - Разве ж так можно? Это ж не по-людски.
- Жутко стало. Я-то знаю, что дальше будет. Насмотрелся... Кривой Глаз достает из ящика стола резиновую палку и с размаху бьет женщину по грудям. Я вскрикнул: "Господин офицер!". А он повернулся ко мне и дико рявкнул: "Повтори ей вопрос!". Чтобы потянуть время, я спрашиваю: "Какой вопрос?". Косые его глаза кровью налились: "Болван! Пусть назовет партизан, которых она принимала в своем доме". Женщина, согнувшись от боли, плачет и говорит, что никогда не видела партизан. И тут началось страшное: верзила солдат оголил девочку, взял шприц и приставил к ее грудке. А Кривой Глаз орет: "Надеюсь, скажешь теперь правду?" Женщина, потеряв сознание, упала на пол. "Убрать!" - крикнул Кривой Глаз. Верзила, открыв дверь, швырнул голого ребенка солдату, стоявшему в коридоре, а сам взял женщину за ноги и поволок из кабинета...
Денис нагнулся и, подняв с пола несколько лучинок, подкинул их в огонь. Оранжевые язычки пламени по-прежнему озорно подпрыгивали, докрасна раскаляя и скручивая обугленные щепки в спиральки.
В горнице воцарилась такая тишина, будто все здесь замерло, и только щелканье огненных лучинок напоминало о присутствии жизни. Все молчали, даже Марыля, копошившаяся у печи, недвижимо притихла, прижав к груди ухват. Беда оглушила так, что и речь у всех отняла. И сказать бы надо, да слов таких нет, чтобы горе развеять. Черной тучей оно приползло к нам и по-разбойничьи правит бал.
- Это и есть фашизм! - нарушил тишину Денис.
- Когда он был далеко от нас, мы, к сожалению, очень мало знали о нем... Ну маршируют, фюреру Гитлеру кричат "Хайль!", книги в костры швыряют... А теперь вон что вытворяют! Я же слышу каждый день, о чем они говорят: кто сколько убил, кого живьем сожгли... Хвастают друг другу... Нас они за людей не считают, одним словом окрестили: "рус швайн". Даже своих холуев-полицаев за глаза тоже свиньями зовут.
- А яны, хвашисты, сами-то хто? - спросил дед Сымон и одним словом ответил: - Погань!
Емельян поднялся с места и, направившись к выходу, решительно произнес:
- Уничтожать!
- Во-во, - затряс бородкой дед Сымон, - тольки так... Не уходь, Емельян. Вечерять будем... Марыля, чаго у печи прилипла? Неси бульбу на стол...
Емельян вышел на крыльцо, подышал морозным воздухом и тут же вернулся в горницу.
Все сели за стол, посредине которого возвышалась высыпанная из чугунка на белоснежный рушник горка отварного рассыпчатого картофеля. Рядом стояла берестяная солонка, наполненная крупной синеватой солью.
- Шкварок няма, - виновато произнес дед Сымон.
- Можно с солью паронки... Смачно...
- Паронки, - Емельян подхватил белорусское слово, произнесенное дедом Сымоном, - и без шкварок объедение. А с солью - еда что надо!
- Вось и молочко, - Марыля поставила на стол большую крынку.
- Совсем сказка, - первый раз за весь вечер улыбнулся Денис.
- Слава Богу! - с каким-то облегчением произнес дед Сымон, и никто не понял, к чему это было сказано. Только он один мог объяснить причину вдруг вырвавшегося возгласа: дед обрадовался улыбке Дениса. Он ждал ее с того момента, как сели за стол, но Денис по-прежнему хмурился. И вдруг улыбка - значит, полегчало, снова ожил человек, вот и слава Богу...
За столом не засиделись. Когда сгорела последняя лучина, Емельян, Денис и Янка вышли во двор, где уточнили ближайший план действий. Всем им осталось спать до полуночи, а затем Янка должен был отвезти Усольцева и Кулешевского до райцентра.
- Смотри не проспи, - Емельян подал руку Янке.
- Не беспокойтесь, карета будет подана, - весело произнес Янка...
Еле-еле забрезжил рассвет, когда Емельян и Денис с портфелями вошли во двор Зубрицких. Яна, сидевшая у окна, выскочила на улицу и повела гостей в тот самый пустовавший соседский дом, в котором было покончено с "герр хауптманом".
- Что нового в казино? - спросил Емельян.
- Гостей наехало... Из Берлина оберст прилетел... Певички тоже будут...
- Когда начало?
- В семь вечера.
- Все ясно, - сказал Емельян и попросил Яну нарисовать на листочке план казино.
- Вот смотрите: два зала - большой и маленький. Столы будут поставлены в большом буквой "Т". За ними и будет пир. Маленький зал для артистов. Там певички будут оголяться.
- Даже так? - улыбнулся Емельян.
- Непременно...
- А кухня где? - спросил Усольцев.
- За малым залом.
- Это хорошо! Значит, так. Когда мы уйдем из казино, ни вы, Яна, ни Мальвина не должны появляться в большом зале. Там - смертельно! Понятно?
- Поняла... Будем на кухне...
- А лучше, - посоветовал Денис, - по каким-нибудь надобностям выйти на улицу.
- Верно, - одобрил Емельян. - Еще вопрос: как охраняется казино?
- Солдат с автоматом топчется у крыльца. У нас, цивильных, проверяет документы. А как будет вечером - не знаю!
- Вопросов больше нет, - сказал Усольцев. - До встречи, Яночка...
Яна ушла, помахав обоим у порога рукой, и на какое-то время в доме наступила тишина. Емельян и Денис, каждый про себя, что-то обдумывали, прикидывали, в мыслях забегая вперед, к тому заветному часу, ради которого они здесь, как сказал Усольцев, на исходной позиции.
У солдата исходная позиция - это траншея, окоп, какая-нибудь ложбинка или кустик, где он готовит себя к открытой схватке с врагом. Здесь, на исходной позиции, он должен все предусмотреть и обдумать, чтобы потом, когда в лицо дыхнет смерть, не только ускользнуть от нее, но и направить ее стрелы в сторону противника.
Вот и они, Усольцев и Кулешевский, выйдя на свою исходную позицию, имеют возможность еще раз взвесить, кое-что уточнить и главное - собраться с духом.
- Итак, когда выходим? - нарушил молчание Денис. - До казино идти минут пятнадцать.
- Тогда в 20.00... Может случиться задержка в пути... Войдем туда в 20.30.
- Конечно, возможно, придется с постовым поболтать.
- Да, не забудь захватить бутылку с самогоном, которую Янка принес, - напомнил Усольцев. - А вдруг потребуется...
- На шнапс они падки...
Февральский день хотя и не длинный, но Емельяну, как и Денису, он казался бесконечным. Время как назло тянулось по-черепашьи. Чем только они не занимались: и обмундировывались, и разыгрывали сцены опьянения, и укладывали мины в портфели, и устанавливали стрелки часовых механизмов, и даже новинку придумали... Да, пришла Емельяну мысль: положить в портфель рядом с миной гранату-лимонку. Мина рванет и от детонации граната тоже грохнет. Вот это будет удар - силища! Никто из того зала целехоньким не должен уползти...
- А Яна с Мальвиной? - насторожился Кулешевский.
- Их на кухне не достанет. Если только штукатуркой.
И снова тишина. Денис прилег на топчане, а Емельян, присев на стул, глазами впился в окно, за которым гуляла поземка. Хотел увидеть живого человека, но улица не подавала никаких признаков жизни. Ему вдруг показалось, что в местечке просто нет людей. Как нет? А Яна? Мальвина? А вон в домике, что напротив, наверняка кто-то живой копошится: дым из трубы идет... А улица безлюдна. Сидят люди с своих закутках. Страх загнал их туда и не выпускает на волю. Вот житуха: на своей земле живут люди, а остерегаются по ней ходить. Будто в цепи закованы... А цепи ведь рвать надо... Рвать!
- О чем бормочешь, Емельяша?
- Так... Всякое в голову лезет... Немцев кляну.
- Пустое. Копи злость на вечер.
- А ты чего не спишь?
- Что-то сон не берет... Наталка перед глазами...
- А кто такая?
- Жена. Без вести пропала.
- Как так?
- Она у меня турист. Каждый отпуск в поход отправлялась. Все уголки страны исходила. А в конце мая прошлого года на Северный Кавказ подалась - в горы. Ну и с концом... Сам понимаешь, война преградила ей дорогу домой. Где она теперь?.. Вот лежу и гадаю.
- Ну Гитлер, ну гад, всем нам жизнь исковеркал! - в сердцах произнес Емельян.
- Да уж, хуже некуда.
Мимо окна проскочил мотоцикл, за ним - второй.
- Фрицы зашебуршились, - произнес Емельян.