- А это, доктор, меня уже не касается. Мое дело - выполнять закон… А больные? Вот организуется у нас городская управа, туда и обращайтесь со своими делами. Можете и ко мне подойти, я помогу. Помню вашу помощь в лечении. Помню…
Прислонившись к стене, доктор равнодушно смотрел на все. Ему показалось на минуту, что это действительно его не касается, что ему все равно, что тут делается. Он хотел было прикрикнуть на эту вертихвостку Любу, которая вначале испугалась, увидев растерянного кладовщика, а теперь успокоилась и, объясняя те или иные записи в книге, спрашивала у офицера, нравится ли ему городок, каковы, по его мнению, наши девчата, какие теперь прически носят немецкие женщины и умеет ли он, наконец, танцевать? Она спрашивала, игриво заглядывала ему в глаза, явно прихорашивалась, вертясь на своей скамейке. Офицер сначала не обращал на нее внимания, но потом начал отвечать, причмокивал языком, подбирая то или иное слово, подмигнул ей раза два. А та все спрашивала и спрашивала.
Даже Клопиков недовольно фыркнул, процедил сквозь зубы:
- Тише вы, гражданочка!
- Что тише? - ощерилась на него Любка.- Что вы мне, начальник тут, чтоб покрикивать на меня?
- А господи, вот же девчата эти, одно мученье от них нашему брату!
- Нашему… нашему…- передразнила его Любка.- Идите ревматизмы свои лечить!
Клопиков рассвирепел, но офицер добродушно махнул рукой, спрашивал у Любки, где она училась, что делает.
До того тошно стало доктору, что он даже отвернулся в угол и злобно плюнул. Хотелось накричать на эту бесстыдную вертушку, которая - на тебе - нашла время болтать о разных глупостях, да еще с кем!
А в это время в комнату вошел возбужденный фельдфебель. Зло тыкал под нос больничную берданку, грозно спрашивал, чья она.
- Берите, отстаньте только! Мне,- доктор обращался уже к Клопикову, - это ружье только лишняя забота. Всегда, как хватит сторож лишнюю чарку, того и гляди, себя самого подстрелит.
Клопиков сказал что-то офицеру, оба рассмеялись. Берданку отдали доктору.
- Можете передать ее своему сторожу. Я зарегистрирую ее сам.
Наконец визит закончился. Клопиков прицепился к книге, записи не совпадали с наличным количеством больных.
Тут уж доктор дал волю себе по отношению к Любке, которую давно невзлюбил за ее характер, за легкомыслие, за неуважение к его профессии, наконец, к профессии родителей - хороших, серьезных людей. Вот же уродится такая чертова кукла!
- Я вам говорил, чтобы вы ежедневно записывали в книгу все документы. Где документы, я вас спрашиваю?
- А вы не кричите!
- Что? Я тебя выброшу из больницы, если ты мне будешь разводить беспорядок! Где путевки за последние дни? Я не вижу их в книге!
Когда доктор переходил в разговоре с Любой на "ты", это было уже серьезно. Люба старалась успокоить доктора, угодить ему, ведь в таких случаях она могла получить хороший нагоняй и от родителей, очень уважавших доктора.
- Чего вы раскричались? Вот они, в столе, эти бумаги, я не успела записать их.
- Не успела, не успела! Черт знает, чем только занята ваша голова?
Люба сделала такую забавную гримасу - ах, не дай бог, какой он сердитый! - что офицер рассмеялся.
Наконец и книгу оставили в покое. Цифры сходились. В незарегистрированных бумагах-направлениях речь шла большей частью о полицаях, доставленных в больницу в последние дни. Офицер вышел на улицу.
- Что это значит? Обыск, вся эта суматоха? - спросил доктор Клопикова.
- Государственное дело, господин доктор.
- Какое же это государственное дело, тревожить больницу?
- Видите ли, Артем Исакович, дела вынуждают. Слышали: то мостик разнесут, то еще какую неприятность учинят… Одно беспокойство нашему брату и заботы. Развелось, извините, этих разбойников, шляются везде.
- А разве у меня здесь разбойничий притон?
- Какой вы непонятливый! Политика, сударь, политика. Я о партизанах говорю. Они могут и у вас быть. Смотришь, какой-нибудь и хвореньким прикинется, чтобы в хорошем месте людям вред причинить.
- Что вы, извините, выдумываете? Почему они могут мне угрожать? Какая тут политика?
- Не будьте, не будьте ребенком, уважаемый Артем Исакович… Вы тоже политик. Я вас давненько знаю и, можно сказать, насквозь вижу. Еще когда я,- ах, боже мой, если бы вернулись те времена! - буфетики заводил на станциях, вы в городке нашем в славу входили как известный доктор. А чьим старанием эта больница построена? Чьими заботами она обеспечена и обставлена?
- Как чьими? Власть все делала.
- Власть властью, но была тут и ваша забота.
- Конечно, я - доктор, это мое, можно сказать, служебное и профессиональное дело.
- Рассказывайте мне! Что доктор, это всем известно. Но вы, Артем Исакович, в добавление еще и деятель… Деятель, говорю вам. А деятель - это значит политик… По-о-литик… Очень даже просто.
- Нашли мне политика! - немного растерялся доктор, не зная, что ответить.
- А я вас уважаю, Артем Исакович. Вы мне большую помощь оказывали, это я должен помнить. И откровенно скажу вам: немцы народ серьезный. В чем другом они не очень разбираются, больше верят нам. А что касается политики, извините, они суровые, очень суровые. И ежели кто идет против них, то - истинную правду говорю вам - лучше тому человеку, как сказано в писании, камень на шею и… весь баланс. Был человек, и нету…
И, прощаясь с доктором, бросил шутливо:
- Так что, Артем Исакович, лучше вам дальше от этой политики. Меньше греха. Ну, до счастливой встречи.
… И вот, вглядываясь и вслушиваясь в черное небо, пронзаемое пестрыми бусинками огней, доктор вспоминал нежданный визит, вздыхал, думал: вот бы попал покрепче гостинец в осиное гнездо, которое свили себе в городе ничтожные люди, ожившие призраки старого… Им, видишь, и больница уже мешает, на мозоль им наступила, не иначе… Выродки… О Любе вспомнил. И в кого уродилась только! Мать - старый честный человек, столько лет работает в больнице. Отец - доктор. Теперь где-то на фронте. А дочка - бестолковая, лодырь, одна только и забота - погулять да хорошо поесть. В учебе слаба. С практикой не справляется, только и способна бумажку какую-нибудь переписать. Зато безграничный запас знаний о фасонах туфель, о блузках, модных пластинках, модных танцах. И широкие планы о замужестве. Увивается около каждого хлопца. И не то чтобы серьезно, а так, лишь бы голову кому-нибудь крутить и самой быть занятой. Говорил несколько раз родителям: возьмитесь как следует за дочку, приучайте к жизни, к порядку, она у вас не знает, как чулок заштопать, как иголку в руке держать. Но что ты с ними сделаешь? Отцу все некогда. А мать однажды сказала ему:
- Знаете, Артем Исакович. Жили мы с вами в ее годы не так, трудно жили. Не вам рассказывать, как выбивались в люди. Так пусть хоть дети наши поживут и за нас. И погуляют, и полюбуются светом, молодыми годами покрасуются.
Ну что ты ей скажешь? Может быть, по-своему и права она. Но не по душе это доктору. Балуют дочку, портят. Как же, единственная, только ею и дышат. И у него единственный сын. Доктор проверяет себя, правильно ли он воспитывал сына? Кажется, правильно. Хороший сын, в люди вышел, целой эскадрильей командовал перед войной… Где он теперь?
… А небо тем временем посветлело, хоть ты окурки собирай… Вот негодники, сколько раз говорил не мусорить под окнами.
Светлые, нестерпимого блеска фонарики повисли в небе. Ухали немецкие зенитки, захлебывались пулеметы. И вот началось! И раз и два грохнуло на весь свет, и все слилось в грозных взрывах, в зловещих багровых вспышках. Низкие облака быстро окрашивались в темно-золотистый цвет, трепещущее зарево разливалось все шире и шире, охватив полнеба,- где-то возле моста начинался огромный пожар, а еще дальше с грохотом разлетались огненные фонтаны,- видно, рвались вагоны со снарядами. А вверху все гудело и гудело, густые, басовитые звуки то затихали, то вновь нарастали.
- Так вам, так вам, подлые твари! Не нравится? Поддайте, поддайте жару, присмаливайте им пятки, окаянным!
И когда становился слышнее глухой перестук зениток, доктор подтягивался на цыпочках, стараясь разглядеть в багровых отсветах ночного неба знакомые силуэты красных птиц, которые принесли на своих крыльях святое, справедливое возмездие двуногим тварям, опоганившим, искалечившим родную землю. Его запекшиеся губы шептали:
- Держитесь, держитесь, соколики! Только бы они вас не подбили!
По крыше больницы стучали осколки. Старый сторож Анисим, стоявший здесь же, дергал доктора за локоть:
- Вам бы под застреху стать, Артем Исакович. Всю крышу повредят.
- А черт ее побери, крышу, новую сделаем!
- Да оно не в крыше дело. За вас боязно. Давайте под застреху! А еще лучше податься вам домой. Скоро рассветет.
- Верно говоришь. Да оно и кончилось все. А им-то работки хватило!
- Что хватило, то хватило, Артем Исакович. Но и этим еще больше. Этим теперь работки не иначе как на целую неделю. Попотеют! Видите, как полыхает?
Молчали. И оба знали, о ком разговор, хотя и говорили намеками.