Дрожала рука, сжимавшая котелок, слегка подрагивали коленки. Голос сделался тягучим, плаксивым.
- Прошу вас выслушать: ограблен и раздет… до нитки… От советской власти не имел никакого сочувствия, одни только грубые насмешки и издевательства. Очень даже просто… А вашу нацию люблю и уважаю, как избавителей. И фюреру вашему, значит, императору всенародному, пусть будет вот…- Он вытянул вперед дрожащую руку и, подняв глаза к засиженному мухами потолку, выкрикнул: - Хайль Гитлер!
Комендант встал и ответил Клопикову как полагается. А тот помолчал с минуту и добавил:
- Пусть вам всем будет хайль, а врагам моим пусть будет капут!
Вейс с удивлением и любопытством наблюдал за происходящим, начиная уже восхищаться этим человеком,- такой потешный старик!
- Чего же вы хотите, уважаемый господин Клопиков?
- Ничего не хочу, господин высокий начальник. Только болею душой и забочусь об интересах великой немецкой нации и о вашей спокойной жизни… против многочисленных врагов, которых вы не видите и не слышите по причине неясности и дикости нашего языка… А пришел, чтоб сделать вам великую услугу… Пришел по причине чрезвычайно секретной…- и Клопиков перешел на шепот. Он перелистывал свою замусоленную книжечку, и его таинственные записи, заметки постепенно переходили в блокнот коменданта.
Ночью в городке и поселке эсэсовцы произвели тщательные обыски и аресты. Правда, всех записанных задержать не удалось, кое-кто, наученный горьким опытом, успел скрыться. Но несколько семей и десятка два подозрительных людей попали в тюрьму, оборудованную в старой бане, а через несколько дней их зверски расстреляли возле ям городского кирпичного завода. Клопикова приглашали еще несколько раз в комендатуру, советовались с ним. В конце концов предложили стать бургомистром. Но Клопиков настойчиво просил избавить его от такого бремени, поскольку он не очень силен в грамоте. А если уж хотят дать ему должность, то лучше поручить что-нибудь полегче. И спустя неделю он стал начальником городской полиции по охране общественного порядка.
Так началась новая карьера Клопикова.
Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, был он ловкий и подвижный, как ящерица, изобретательный'' "по части искоренения врагов немецкой нации и новой Европы". Ходил неслышно, как кошка, говорил с начальством умильно-вкрадчивым голосом, и в узеньких глазках светилась такая преданность и благожелательность, что Вейс отзывался о нем с восторгом:
- Этот старый человек стоит многих молодых. Он, мой милый Кох, стоит вашего взвода жандармов. Это чудесный работник. Моя находка!
И когда Вейс бывал в особенно хорошем настроении, он приглашал Клопикова в свой кабинет и угощал чаркой-другой отменного коньяка.
- Из собственных рук изволили поднести мне чарку… Пейте, говорят, и я с вами выпью за ваше здоровье.
Значит, за мое здоровье. Это понимать, чувствовать надо. Потому как я все могу и в большие начальники поставлен… Значит, доверье. И если какой-нибудь дурак будет делать мне не по вкусу - не потерплю! Не спущу! Шкуру с живого сдеру! Очень даже просто! - важно говорил он своим полицаям, направляя их на то или иное дело или просто приучая к порядку, к службе.
6
Больница стояла километрах в двух от городка, на опушке молодого сосняка, за которым начинался густой бор. Несколько деревянных домов, летние бараки, кирпичное здание, где помещались разные хозяйственные службы - кухня, склады, кладовки,- все это входило в больничную усадьбу, отгороженную от поля аккуратным дощатым забором. Со стороны леса никакой ограды не было, и молодой сосняк до войны служил больничным парком, в котором прогуливались выздоравливающие больные. А наиболее здоровые ходили и в бор, который тянулся отсюда на десятки километров на юг и на восток.
Места кругом красивые, живописные. На запад, до самой реки, бескрайние луга с густыми кустарниками по оврагам, по берегам маленьких речушек, по старому руслу реки. На севере виднелся городок, огромный железнодорожный мост через реку.
Правда, он теперь разрушен, там шла горячая работа. Гитлеровцы старались как можно быстрей восстановить мост, ведь им приходилось сейчас переправлять грузы по наведенному временному мосту, который был на шоссе, и снова грузить их на другом берегу на платформы, в вагоны, чтобы направлять дальше, на восток. Это задерживало движение, нарушало все планы. А главное, скапливалось столько эшелонов на правом берегу, что их негде было разместить - все ближайшие полустанки забиты до последнего тупика. Докучала советская авиация. Несколько налетов нагнали такого страха на фашистов, что они не осмеливались днем ставить близко эшелоны, торопливо разгружали их по ночам и гнали порожняк назад. Грузы маскировали.
Когда появлялась советская авиация, все обитатели больницы подходили к окнам, чтобы посмотреть на очередной "спектакль". Доктор, который, казалось, вечно куда-то торопился и которому вечно некогда, выходил в такие минуты на крыльцо и подолгу смотрел, как тянулись к ночному небу разноцветные бусы зенитных снарядов, рассыпались зелеными или красными веерами пулеметные очереди. Вглядываясь в черное неподвижное небо, он напряженно ловил каждый звук. Услыхав нарастание знакомого басовитого гудения, озабоченно проходил под окнами.
- Эй, кто там курит, кто там спичкой чиркает? Пристрелю! - покрикивал он.
В окнах тихо посмеивались над страшными угрозами доктора, за всю свою жизнь не державшего в руках другого "оружия", кроме своего потертого стетоскопа да разных хирургических инструментов, при помощи которых он сам делал несложные операции.
- Это, Артем Исакович, глухой наш закурил, он ничего не слышит…- говорил кто-нибудь, чтобы каким-нибудь образом оправдать палату перед доктором. В палатах лежали разные люди. Много было раненных на окопных работах, во время бомбежек.
Были в палатах и раненные за последние дни полицейские, привезенные сюда из города, из соседних волостных управ и гарнизонов. Некоторые стыдились смотреть доктору в глаза. Другие пытались покрикивать на него, предъявлять чрезмерные претензии, требуя лучшее белье, лучшее питание, даже угрожали полицией, комендантом, если доктор не поставит их в лучшие условия по сравнению со всеми этими мужиками, которые гниют тут, не подыхают.
- Мы от партизан потерпели, имеем заслуги, мы требуем! Мы не кто-нибудь, а служба порядка!
Выведенный из терпения доктор взрывался не на шутку и, стуча кулаком по столу или тумбочке, кричал на всю больницу:
- Вы запомните навсегда, здесь вам не полиция, не комендатура. Тут больница, и я начальник над ней. Будете шуметь - выброшу за шиворот! Будете мешать мне лечить больных - отправлю в комендатуру! К самому Вейсу отправлю, он вам вправит мозги, раз вы служба порядка.
Последний аргумент действовал на ретивых охранителей "порядка". Имя Вейса было для них сильным авторитетом.
А другие больные слушали страшные угрозы доктора, из которых выходило, что он прямо-таки запанибрата со всякими там вейсами, и тихонько посмеивались в усы: крой их, крой, Артем Исакович, пугай мерзавцев их же пугалом…
Доктор не на шутку встревожился, когда в больницу однажды наведалась целая группа вооруженных людей. Были тут и немецкие солдаты во главе с молодым офицером Гансом Кохом, полицейские. Особенно удивило и смутило доктора то, что начальником полицейских был Клопиков, незаметный раньше старик. Клопиков частенько наведывался в больницу со своими ревматизмами, бессонницами и другими старческими болезнями.
Теперь он по-приятельски похлопал доктора по плечу и официально поприветствовал:
- Ну вот. Опять я у вас. Поздравляю, поздравляю в таком случае!
- С чем это поздравляете вы? Извините… имя ваше и отчество забыл…
- Орест Адамович. Понимаете? С новым порядочком вас поздравляю!
- А-а… так… так…- Доктор в замешательстве протирал пенсне.- Конечно… Я ведь знаю… Так, так… спасибо… А с какой нуждой к нам?
- Не по лечебной… Здоровье у меня, благодаря вашим заботам, наконец-то наладилось. По делу к вам. Я начальник полиции, а вот уважаемый офицер - начальник жандармов. Прикажите принести книгу, где у вас больные прописываются.
- А-а… понимаю…- Доктор нерешительно затоптался на месте, мучительно припоминая, все ли там в порядке, в книге. Когда вела ее Антонина Павловна, можно было надеяться на полный порядок. Но та уже болеет с неделю, а у этой вертихвостки Любы, ее дочки, которая заменяет мать во время болезни, могут быть разные неточности.
- Пройдемте в контору! - спохватился наконец доктор.- Там и посмотрите.
Клопиков с Кохом занялись документами, которые подавала им Люба. Жандармы и полицаи шныряли по палатам, залезали к больным под подушки, сбрасывали матрацы на пол. Лазили на чердак. Обходили сарайчики, кладовки - и уже тащили на машину несколько мешков крупчатки и сахару. Кладовщик стал у них на дороге, пытался запереть дверь перед самым носом полицаев, но его отогнали прикладами винтовок, и он побежал в контору. Весь в муке, растерзанный, он бросился к доктору:
- Артем Исакович! Что же это делается, у нас продукты крадут!
Доктор глянул в окно, побледнел. Клопиков грузно приподнялся со скамейки и, оттесняя к двери растерянного кладовщика, шипел ему в лицо:
- Что ты несешь, дурная твоя душа. Крадут, крадут… Пошел вон! - И к Артему Исаковичу:- А вы не волнуйтесь. Порядок, доктор, порядок. Читали приказы? Продуктов имеете право держать не более чем на трое суток, все излишки немедленно сдать!
- У меня же больница!
- Порядок общий для всех. Должны все ему подчиниться.
- У меня больные! Чем я их кормить буду?