- Теперь дела не поправишь, - посочувствовал Ширвис. - Придется страдать.
- Сейчас же одеться! - вдруг рявкнул Лобысевич. - И марш к батальонному комиссару Виткалову. Я вам покажу страдать! Пусть он сам убедится, какие фрукты в эскадрилье водятся. Довольно миндальничать! А вы, лейтенант Кочеванов, чего ухмыляетесь? Ступайте с Ширвисом.
- А ему-то зачем? - удивился Ян.
- Оба хороши! Выполняйте приказание.
Батальонный комиссар Виткалов - крупнолицый, седеющий человек - принял их, конечно, не с распростертыми объятиями. Поглядев чуть припухшими, усталыми глазами на Ширвиса, сказал:
- Ну, что ж, будем знакомы. Сожалею, что наша встреча происходит при столь огорчительных обстоятельствах. Могло быть иначе, но… - он сокрушенно развел руками, - сегодня приходится разговаривать на "вы". Я уже немало наслышался о ваших похождениях. Нужно признаться: впечатление не из лучших, точнее сказать - прескверное. Да, да…
До службы в армии Виткалов был директором средней школы. Ему казалось, что он постиг все тонкости педагогического воздействия на тамошних сорванцов, поэтому и здесь, встречаясь с молодыми авиаторами, батальонный комиссар часто разговаривал с ними, как со школярами.
- А вы зачем явились? - строго обратился он к Кочеванову. - Свидетелем? Адвокатом?
- Обвиняемым, - ответил Кирилл. - Меня командир эскадрильи послал. Он, видимо, придерживается принципа: с кем поведешься, от того и наберешься.
- Скажи мне имя друга твоего, и я скажу, кто ты сам, - проговорил Виткалов. - Принцип неплохой.
- Да, если им правильно пользоваться, - вставил Ян. - Я ведь тоже могу сказать: Кочеванов самый близкий друг мне. И после этого буду выглядеть ничуть не хуже его, - именно потому, что, по словам комэска, он запятнал себя дружбой со мной?
- А вы, оказывается, каверзный, но неглупый человек, - смягчился Виткалов. - Тогда почему вам взбрело пойти к курсантам и устроить этот идиотский матч бокса? Скандал на всю дивизию!
- Командир полка посоветовал отобрать истребителей по своему вкусу. Мы с Кочевановым бывшие боксеры. Представляете, какой у нас вкус? Получился, конечно, скандал, но ребята отобраны надежные.
- Не прикидывайтесь, пожалуйста, простаком, - поморщившись, сказал батальонный комиссар. - Предупреждаю: если еще раз позволите себе подобное - разговор будет крутым. Ступайте и пишите рапорт на имя командира полка… об этом кулачном отборе. А вы, лейтенант Кочеванов, останьтесь.
Когда Ширвис ушел, Виткалов пригласил Кочеванова сесть и спросил:
- Скажите, откуда у вас обоих столько мальчишества? Вот вы - женатый человек, отец семейства! Почему не осуждаете циркачество, а поддерживаете его? Так понимаете долг дружбы? Вас всюду поминают рядом, а ведь вы человек иной закваски.
- Меня не порочит дружба с Ширвисом. Он настоящий летчик и патриот. Выходки его не зловредны - от избытка энергии, хоть он и старается обуздать себя.
- Я хочу, чтобы в этом вы ему помогли как друг и настоящий товарищ. Вы ведь теперь ответственные люди - воспитатели молодежи. Договорились?
- Постараюсь.
* * *
В группу Кочеванова помощником пришел Николай Хрусталев. Кириллу нравился белобрысый младший лейтенант. Он обладал добрым и смелым сердцем сильного человека, покладистым и незлобивым характером.
Ширвис почему-то выбрал в помощники медлительного на вид, с крошечными медвежьими глазами и косолапой походкой комсорга эскадрильи украинца Данилу Коваля, который ни одного слова не произносил не обдумав.
- Не знал, что тебя устроит помощник с этаким темпераментом, - удивился Кирилл.
- Ничего, - отозвался Ян, - горячности у меня на двоих хватит. Нужно, чтобы у кого-нибудь покрепче сдерживающие центры были. Видишь, какой я дальновидный. Вдумчивым деятелем становлюсь.
- Все же нам с тобой не следует разделяться, - заметил Кирилл. - На первых порах придется помогать друг другу, иначе всех птенцов у нас перебьют прежде, чем они оперятся.
- Соображения правильные, - одобрил Ян. - Давай так: один на вывозной действует, другой - ходит патрулем.
Договорившись о совместных действиях, они собрали своих подопечных и предупредили:
- С этого часа ваша нормальная жизнь с хождением в столовую и восьмичасовым сном кончилась. Будем ловить каждую минуту, удобную для полетов. В таких условиях составить расписание невозможно. Летать придется в любой час дня и ночи, благо светлого времени больше чем достаточно. Остальную часть суток используем для закалки, изучения материальной части самолета и теории.
Сержанты погрустнели:
- Значит, опять учиться и сдавать зачеты?
- А как же вы думали? В воздухе малейший промах грозит летчику не двойкой, а куда более серьезным - можно костей не собрать, - сказал Ширвис. - Поэтому зачеты заставим сдавать на пять с плюсом. Шпаргалок и подсказок не будет.
Рабочий день у новичков-сержантов начинался с пробежки и физзарядки. Размявшись, они принимались за дела: одни шли на сборку новых самолетов, другие - к вывозному учебно-тренировочному истребителю "УТИ-4". Этот самолет походил на "И-16", но в отличие от него имел две кабины. В переднюю садился инструктор, а в заднюю - ученик. Каждый из них мог самостоятельно управлять самолетом.
Одновременно с вывозной машиной в воздух поднимались два конвойных "И-16". Они ходили кругами на большой высоте и охраняли учебную машину, чтобы она не подверглась нападению "мессершмиттов".
Лобысевич в эти дни походил на наседку, высидевшую утят и всполошенную тем, что они ринулись без нее плавать.
Однажды, видя, как "УТИ-4" с недостаточно прогретым мотором пробежала почти без ускорения половину пути, он закричал:
- Что делают, мерзавцы! Отставить!
Капитан знал, что впереди скалы и ров. Он двигал рукой и ногами, жестами подсказывал, что следует предпринимать Ширвису. А лейтенант, видимо надеясь на свою сноровку, ничего такого не делал…
"УТИ-4" подпрыгнула, опустилась… и только у самой границы взлетной полосы оторвалась от земли.
Лицо у Лобысевича побелело, губы тряслись.
- Эт-то же самоубийцы! - возмутился он. - Лихачи, шаромыжники! Преступление так вводить молодежь в строй.
Увидев улыбку на лице капитана Шворобея, он накинулся и на него:
- А вы чего щеритесь? Не наулыбались еще? Как бы потом, не заплакали. Предупреждаю: ответственность на вас возложу. Довольно с меня одного спрашивать.
И Лобысевич, перестраховываясь, написал рапорт, в котором сообщал, что в целях ускорения подготовки молодежи, прибывшей из летных школ, он берет на себя повседневное наблюдение за группой лейтенанта Шубника, а ответственность за обучение остальных пилотов возлагает на капитана Шворобея. Фамилий Кочеванова и Ширвиса он умышленно не упоминал. Пусть заместитель отвечает и за них. Тогда будет знать, как посмеиваться!
* * *
Во время вызовов по тревоге то Ширвис, то Кочеванов брали с собой по одному новичку, чтобы приучить их свободней держаться в боевой обстановке.
Сержанты, впервые участвовавшие в воздушных боях, ничем, конечно, похвастаться не могли, - во время атак они бессмысленно носились в клубке самолетов. Их ошеломляли резкие виражи и бешеные скорости быстротечного боя, продолжавшегося всего две-три минуты. Новички не успевали не только прицеливаться, но и определить, что за самолеты мелькали перед глазами. Боясь потерять ведущего, они лишь следили за маневрами командира и повторяли их.
На аэродром после воздушной потасовки сержанты возвращались такими измотанными, что едва держались на ногах. Стоило им закрыть глаза, как в багровой мгле с ревом начинали сновать вверх и вниз длинноносые самолеты. Но постепенно, накапливая опыт, они стали улавливать ритм вихревых каруселей и понимать, что творится в воздухе.
В запале некоторые сержанты очертя голову бросались на противника, не думая о прикрытии ведущего. Таким нетерпеливым при разборе боя крепко доставалось от Кочеванова.
- Вы в кого стреляли? - спрашивал он.
- В гитлеровца… в "стодесятого".
- Значит, из-за паршивого фрица готовы были пожертвовать своим командиром, боевым товарищем?
- Это вышло невольно, - оправдывался провинившийся. - Вы же лучше меня маневрируете… Я увидел его в прицел… очень хотелось сбить.
- У нас так не поступают. Раз товарищ доверил вам свою жизнь, - оберегайте ее. Иначе ваше поведение ничем не лучше предательства, - не щадя пилота, выговаривал Кочеванов. - Врага мы остерегаемся, а в товарища верим. Запомните это.
Ян в таких случаях обычно помалкивал, потому что сам еще недавно, забывая обо всем, кидался на гитлеровцев. Но все знали, что Ширвис - за дисциплину в бою.
- Двойка за поведение в бою, - сообщал вдруг на земле Ширвис сержанту, которому казалось, что за ним в воздухе никто не наблюдал. - Осмотрительности никакой. Совершаете маневр, не учитывая возможностей противника. Забываете, что с нами воюют не олухи, а опытные воздушные волки, зубастые и хитрые. Они только и ждут промаха. Сожрут в мгновение.
Если бы Лобысевич послушал Ширвиса на разборе полетов молодежи, он бы не поверил своим ушам и решил бы, что тот его разыгрывает, изображая придирчивого службиста, ратующего за строгую дисциплину.