- Пошлите меня на авиазавод, дайте неделю на тренировку. Выделите школе новую матчасть. Меня командируйте на фронт набраться боевого опыта, и… марш на место! Надеюсь, это в пределах моей должности?
- И, вернувшись, скажем, через полтора-два месяца в школу, вы сможете готовить курсантов на новом типе самолета с учетом всей фронтовой спецификации?
- Так точно.
- Вы писали о виновниках неудовлетворительной подготовки в летных школах. Откровенно говоря, очень резко писали, что называется, невзирая на лица, невзирая на петлицы, и требовали смещать, даже судить…
- Виноватые, я думаю, должны наказываться с учетом нанесенного ущерба… Только неотвратимость наказания может удержать кое-кого…
- Будем считать, капитан, что ничего этого вы не говорили. Препоручим подобными вопросами заниматься военной прокуратуре. Через неделю вас вызовут на завод для переучивания.
- Разрешите просить: желательно вместе с одним из моих инструкторов.
- Для чего?
- Чтобы сразу слетаться в паре.
- За неделю?
- Так точно.
- Ясно, ясно, ясно… На какой материальной части вы предпочли бы переучиваться и фамилия инструктора?
- Конечно, на "лавочкине"! Инструктор - сержант Абаза.
После этого разговора я попал на фронт.
В полку нас встретили, честно говоря, без восторга. Явились какие-то самозванцы, прилетели на персональных самолетах.
Для начала нас запланировали в разведку.
Мы летали и привозили вполне приличные данные, и никто нас в воздухе почему-то не трогал, и мы тоже никого не трогали - не видели, а потому и не могли тронуть. Не война - курорт.
Наконец нас посадили на площадку подскока, в каких-нибудь пятнадцати километрах от передовой. Задача - перехват.
Мы взлетели по ракете, полезли на высоту, выжимая из двигателей все, что можно было выжать, и… опоздали. Скорее всего, виновата была связь - поздно оповестила, но ругали и срамили не связистов, а, как полагается, летчиков. Упустили! Прошляпили!
Но однажды нам все-таки повезло. Возвращались с разведки, слышим: "Впереди и ниже восемьдесят девятые!" Были у немцев такие бомбардировщики по прозвищу "лапти". Шасси у них не убиралось. Глянули: на встречно-пересекающихся курсах ползет штук двадцать "лаптей". Явно возвращаются с задания. Значит, горючего у них едва ли много, впрочем, как и у нас…
Не раздумывая, Шалевич качнул мне крылышком и пошел в атаку. Я чуть-чуть подзатянул с разворотом, немного отстал, чтобы было свободней маневрировать.
Мы врезались в их боевой порядок совершенно неожиданно. Для начала два "лаптя", должно быть с перепугу, столкнулись.
Я еще подумал: интересно, а этих нам засчитают?
Шалевич с первого захода уговорил еще одного, и тут я подтянулся к самому хвосту восемьдесят девятого. Он хорошо "сел" в перекрестье прицела, я нажал на гашетку… Надо бы сразу отваливать, да больно хотелось увидеть, загорится или упадет так… Словом, мы едва не столкнулись.
Дело секундное, но я успел потерять из виду ведущего - испугался до смерти: это же конец - в первом бою потерять командира! Позор навек. Но, слава богу, Шалевич "нашелся" - он был впереди и чуть выше. Я начал подтягиваться к нему…
А дальше все, как в плохом кино, получилось.
Пристраиваюсь к Шалевичу, а у меня под носом вспухает черт знает откуда взявшийся "мессер" … И загораживает, можно сказать, все небо… Дистанции - никакой!
Сую ногу до упора, тяну ручку на себя - не врезаться, и, как давным-давно я лизанул ангарную крышу, так теперь цепляю своей плоскостью по его хвосту. "Мессер" опрокидывается на лопатки, а я, представьте, как летел, так и лечу… Крыло, верно, ободралось чуть, но дай бог здоровья Лавочкину, крепкие у него самолеты были, живучие, как черти.
А на земле - это мне потом рассказали - солдаты "ура" кричать стали, рванули вперед - авиация воодушевила. Но мало того. На артиллерийском КП командующий находился. Вроде он первым и произнес волшебное слово "таран"! Приказал: "Выяснить, кто, представить -…"
И закрутилось, завихрилось!
Потом Носов меня с пристрастием допрашивал: как дело было, куда смотрел, что видел?
"Неохота ему, - подумалось мне, - на чужого пилотягу представление писать".
Но я и не стал настаивать, а сказал, как думал:
- Не надо мне никакой Звезды, оставьте в полку, командир, если считаете, что Абаза должен быть как-то отмечен.
Носов поглядел хмуро и спросил:
- А что Шалевич скажет?
- Да он и сам бы с удовольствием у вас остался.
- Это понятно. Не про "оставаться" разговор: за спиной комэска шустришь, делишки свои обделываешь. Не здорово…
- Он поймет.
- Спрошу Шалевича. Я не против. Шалевич не воспротивился, сказал мне только:
- Тут, Коля, - первый раз в жизни, между прочим, по имени меня назвал, - есть неожиданное предложение - новую матчасть перегнать. Американскую. Машины, говорят, стервы. Носов приказал подобрать экипажи мне. Полетишь? А потом оставайся в полку…
Какой мог быть вопрос!
Три дня поучились и полетели.
Впереди - море, позади - море, справа и слева - тоже море. На высоте примерно в полторы тысячи метров шли. А машины - сухопутные. Шалевич, конечно, понимал: главное в таком перелете, когда горючего в обрез, долететь, поэтому никакого равнения в строю он не требовал, никакого "внешнего вида" не добивался, а приказал держать самый экономичный режим двигателя и идти ватагой, не теряя друг друга из вида.
Небо было мутное, в плотной дымке, горизонт еле просматривался. И настроение складывалось соответственное - хоть и знали, противника не встретим, далеко до противника было, а все равно в напряжении летели.
Двигатель мой сдох сразу - не загорелся, не взорвался, даже перебоя не дал. Начал терять обороты, и привет! А кругом море.
Поставил я скорость наивыгоднейшего режима планирования, подумал: "Все, отлетался". Море, в которое мне предстояло через минуту ткнуться, держит человека меньше получаса, а потом, даже летом, охлаждает ниже всех допустимых норм.
Доложил ведущему:
- Отказал двигатель, планирую на вынужденную. Смешно - какая вынужденная, но так положено. Доложил и слышу:
- Группу вести "девятому", я, "ноль второй", сопровождаю "одиннадцатого" на вынужденную. - И приказал мне, выключив все потребители электроэнергии, попробовать запустить двигатель. Голос Шадевича звучал ровно, будто ничего особенного не происходило.
Со стороны все выглядело, наверное, благородно и даже трогательно. А вообще-то - глупо. Для чего рисковал Шалевич? У самого горючего ноль целых оставалось.
Я сделал, как было приказано, выключил лишние потребители, попробовал запустить двигатель, но ничего не вышло.
Взглянул вперед - горизонта нет. И снова подумал: "Отлетался". И тут пришло в голову: надо же что-то сказать остающимся, другого случая уже не будет. Нажал кнопку передатчика и, следя, чтобы голос не дрожал, а слова были значительными, чтобы никакой паники не прозвучало, выговорил с растяжкой:
- Я - "одиннадцатый", я - "одиннадцатый", передайте Клаве… И увидел в этот миг: тумблер включения дополнительного бака стоит в положении "выключено". Значит, бак не расходовался, значит… какая-то горючка еще есть.
Правда, высоты оставалось маловато. Щелкнул тумблером, включил зажигание, нажал вибратор. Винт дернулся… пошел. На манометре появилось давление масла. Осторожно поползла вверх температура… И обороты - тоже…
Мне казалось, машина вот-вот должна зацепить винтом за воду, и тогда… Я сжался. Едва дыша, покрываясь липкой испариной страха, стараясь не дышать, думал об одном - как бы не спугнуть скорость… ну еще немного… еще чуточку… давай, милая, давай…
Все-таки я молодец: даже не попытался уходить от воды, не убедившись, что скорость набралась, скорость позволяет.
И все это время Шалевич висел надо мной. Висел, пока я не вылез метров на триста.
- Как самочувствие, "одиннадцатый"? - спросил он наконец.
- Нормальное самочувствие.
- Зайти и сесть в паре сможешь?
- Вполне.
Минут через шесть мы выпустили шасси. Я взял метр превышения над ведущим. Мы нормально снизились и сели.
На рулении подумал: "Как здорово пахнет земля - живой хвоей и еще чем-то одуряющим. Красота!"
Все собрались около самолета ведущего. Тишина стояла необычайная. Шалевич щелкнул трофейной зажигалкой, затянулся и тихо спросил:
- Так что ты хотел передать Клаве, Абаза? Меня аж качнуло! Что теперь - бежать? Стреляться? Ведь не дадут житья теперь…
Шалевич подождал немного и, не получив ответа, сказал еще:
- Тот, кто задаст Абазе этот вопрос еще раз, ребята, будет последней сволочью. Прошу запомнить. Теперь - отдыхать. Все.