И все-таки я должен рассказать о войне. О моей войне, что была увидена и пережита. Нет, не ради занимательности повествования включаю я эту трудную тему, а единственно в соображении истины. Пусть фрагменты из жизни - не полная жизнь, но, подобно каплям, повторяющим состав Мирового океана, они непременно должны отображать целое.
Война многое отняла у моего поколения - не перечислить убитых, калек, пропавших без вести, а сколько неосуществленных замыслов, сколько непройденных дорог, оборванных на полуслове диалогов.
Но война и очень многое дала нам. Не только тридцатилетних генералов, отважно принявших ответственность за жизнь тысяч подчиненных, за будущее страны имею в виду. Это само собой! Но стоит припомнить, как снизился, можно сказать, почти исчез контингент маменькиных сынков в те годы, каким бешеным темпом мужало целое поколение и на фронтах, и в тылу!
Можно ли вообразить в условиях невоенного времени восемнадцатилетних мальчишек, летящих сквозь ночь, грозы и тысячи препятствий к далеким целям в тылу врага? И других мальчишек - бороздящих Мировой океан? А девочек, едва-едва покинувших вузовскую скамью в медицинском и совершавших такие операции, что и сегодня вызывают восхищение профессионалов?!
Война - взяла, и война - дала.
Вот об этом я стану рассказывать теперь, стараясь, насколько хватит таланта и мудрости, показать, как это получалось.
Помню, на кургане под Харьковом видел полувысохший череп, вытесненный землей. Темно-коричневый череп всматривался пустыми глазницами в весеннее небо, поблескивая при этом стальными коронками на крупных зубах, и, как ни странно, над ним шевелились едва раздуваемые легким ветерком, истонченные белые волосы. Тот череп остался в памяти символом минувшей войны.
Но видеть пришлось кое-что и по страшнее. Под тем же Харьковом, на аэродроме Рогань, между оставленных врагом капониров - земляных самолетных укрытий - желтели здоровенные игрушки-бабочки. У них были чуть приоткрытые, в пестрых разводах крылышки и выразительно нарисованные глаза.
Для чего игрушки на аэродроме? По какой ошибке оказались эти странные бабочки на только что освобожденной земле?
Увы, никакой ошибки тут не произошло. Все было спланировано и точно рассчитано. Ребенок, привлеченный яркой окраской, должен поднять игрушку с земли. Вот он разглядывает пестрое чудо, удивляется и, естественно, пробует раскрыть, развести крылышки. Минимальное усилие - срабатывает взрыватель.
Человек, если он ребенок, исчезает, если он взрослый - остается калекой, как мой друг Саша Косматых, летчик и кавалер семи боевых орденов…
Вот почему я решил писать о войне. Той, что видел и пережил.
11
Еще раз Север. Снова я оказался за Полярным кругом. На этот раз не по доброй воле - по войсковому приказу, вместе с частью, в которой служил.
Зашел на командный пункт, надо было взять новые карты. А там батя, наш командир полка, майор Носов, какому-то незнакомому лейтенанту раскрутку устраивает. За что он его регулировал, я не понял, только слышу, как парень бубнит скучно:
- Виноват, учту… виноват…
"И чего ты, как придурок, заладил: виноват да виноват! - подумал я. - Защищался бы, нападал сам".
Но тут наша штабная девица Брябрина подала мне карты, и я пошел. Надо было лететь на По-2 в штаб армии. Так что, чем вся эта волынка закончилась, я не узнал.
А вечером оказалось: лейтенант - новый летчик, прибыл из резерва. Его ко мне ведомым назначили вместо Жорки Катонии, а Жорку накануне в госпиталь загнали. Фамилия лейтенанта Новгородов.
Познакомились. Сперва он тоже в летной школе инструкторил, потом прошел ускоренный курс переучивания, четыре месяца отвоевал, был сбит, еще раз переучился и вот прибыл в наш полк.
Поглядел летную книжку, что там нарисовано. Налет у него оказался в полтора раза больше моего. И типов самолетов больше. Боевых вылетов было у нас примерно одинаково.
Спрашиваю Новгородова:
- А чего ты перед батей барашком блеял: виноват, виноват? Ты что, не понимаешь, как из-под огня выходить надо: переворот, змейка… и - привет!
- Но я на самом деле виноват…
Видели вы такую дурную материю? Он - виноват! Христосик. Невозможно передать, как я разозлился. И открытым текстом объявил ему:
- Слушай, Новгородов, ты мне категорически не нравишься. Боюсь, не слетаемся. Тихонь… христосиков с голубыми глазками не понимаю и не переношу! Может, не нравится, но я скажу. Мужик должен быть волосатым, кровожадным, свирепым, во всяком случае - на войне!.. Понимаешь? Мы же на войне!..
Высказался и жду, чего он ответит.
А Новгородов сидит, по сторонам смотрит и ни словечка, будто его и не касается.
Не выдержал я, спрашиваю:
- Так что скажешь?
- Насильно мил не будешь. Не смею настаивать. Ну-у, тут я взвился:
- Представляю, как бы мне Жорик Катония по мозгам дал, скажи я ему половину из того, что тебе наговорил… Ты же - летчик, Новгородов! Или, может, ты - мадемуазель, Новгородов?
- Почему же мадемуазель? Мне кажется, я мужского пола. Так я с ним ни одного боевого вылета и не сделал.
А потом его куда-то перевели. И в памяти только фамилия осталась.
Прошло годиков двенадцать. Вызывают меня в управление сватать на новую должность. Надеваю парадный мундир. Пуговицы горят, сапоги сверкают. На морду напускаю полную готовность ко всему, чего только изволят. Иду.
Пока перемещаюсь по коридору, стараюсь в себе трепет вызвать - высоко все-таки залетел, не по чину.
Дохожу до здоровенной трехстворчатой двери и обнаруживаю: таблички "Гвардии генерал-лейтенант П. Г. Девятов" нет, а есть "Генерал-майор К. А. Новгородов". Вот так.
Вхожу и узнаю - он. Постарел, понятно, потолстел, седина густо пошла… Приглядываюсь: на тужурке Золотая Звезда, орденские планки в девять рядов, плюс еще два академических "поплавка" - командной имени Гагарина и Генерального штаба академий. Не терял зря времени Новгородов.
"Надо же, - подумал я, - вот где пришлось встретиться". И решил: веду себя как ни в чем не бывало. Едва ли Новгородов помнит о нашей давней, можно сказать, совершенно мимолетной встрече на войне.
Деловая часть разговора заняла минут десять. Новый начальник управления пожелал узнать, как я отношусь к предполагаемому назначению, и попутно задал несколько уточняющих вопросов:
- На скольких же типах, Николай Николаевич, полетать успели?
- Примерно тридцать или тридцать пять разных машин набрал. Благодаря плохому характеру, думаю, на одном месте особенно долго не засиживался, вот и выходило: новая часть, новые машины…
Он улыбнулся и спросил:
- Николай Николаевич, а вы нашего старого знакомства на самом деле не помните или решили сделать вид…
- Полагал, Константин Андреевич, что вы позабыли.
- Какое, однако, тонкое обхождение. А мне казалось, вы не из дипломатов. Или научились с годами?
- Кое-чему, наверное, научился, а вообще я скорее - в процессе доводки. - И сразу спросил: - Разрешите идти, товарищ генерал-майор?
- Пожалуйста. Работайте и никаких персональных огорчений от меня не ожидайте. Не злопамятный я и, скажу по секрету, совсем никудышный дипломат.
Мне кажется, он хотел сказать что-то еще, но в последний момент раздумал.
Я поклонился и вышел.
Иду по раскаленной летней улице, сворачиваю в сквер, под деревья. Глянул мельком на косматый белый камень и даже не сразу сообразил - памятник. Толстой! Верно в газетах писали - открыт новый памятник. Так вот он какой. Странно.
Иду и думаю свое: все ли в разговоре правильно получилось? Пожалуй, нормально. Иду. Темными аппликациями ложатся под ноги тени - липа, клен, снова липа.
Нет, все-таки не все нормально получилось.
А разве вообще бывает, чтобы всегда все до последней крошки - и тик в тик точненько?
12
Вспомнилось, как в свое время я попал на фронт. Сначала мне придется кое-что присочинить, нет, не в смысле - выдумать, а в смысле - довообразить. Был один разговор, при котором я не присутствовал и присутствовать не мог, а именно тогда, в разговоре, все и определилось.
Моим непосредственным начальником в училище, как я уже упоминал, был капитан Шалевич, командир пятой эскадрильи, человек достойный и - Летчик. Так вот, Шалевича внезапно вызвали в кабинет головокружительной высоты. И там произошел разговор, который я теперь стараюсь реконструировать.
После взаимного приветствия хозяин кабинета предложил Шалевичу сесть и спросил:
- Вот вы тут, товарищ капитан, написали, что программа летных школ не соответствует требованиям военного времени, и предложили увеличить налет, предложили давать курсантам основные навыки воздушных стрельб и воздушного боя. А где взять ресурсы и время? Это первый вопрос. Кто будет прививать боевые навыки молодым? Это второй вопрос. Прошу.
- Думаю, выгоднее задержать курсанта на два месяца в училище, чем потерять его на первом боевом вылете. А что касается второго вопроса… конечно, никто лучше летчиков-фронтовиков боевым навыкам ребят не обучит.
- Положим, так, но "свободных" фронтовых пилотов у нас нет.
- Можно постоянный состав летных школ - инструкторов - послать на краткосрочную фронтовую стажировку, и тогда, я думаю…
- Здоровая мысль.
- Но дело не только в сказанном. Значительная часть летных школ работает на устаревших машинах. Мы учим, а выпускников приходится тут же переучивать. И неразумно, и дорого. Не давая новой материальной части в школы, мы не помогаем фронту, а занимаемся самообманом.
- Выше должности мыслите, капитан.
- Разве это наказуемо?
- Как вы сами могли бы исправить положение?