13
Погодка подвалила с утра хуже не выдумать - облака за землю цеплялись. Нет-нет снеговые заряды: минут десять сыплет, потом на час перерыв и - снова. И ветер как на гармошке - все в пляс, все в пляс наяривает…
По такой обстановке никакого летания ожидать не приходилось. Ни у кого не спрашивая, я порулил свой "лавочкин" в тир. Решил воспользоваться случаем и пристрелять пушки.
Поставил машину на линию огня. Поднатужились с ребятами, задрали хвост на козелок. Проверили, в горизонтальном ли положении машина, уточнили, и я начал наводку на мишень.
Тут, откуда ни возьмись, появляется начальник воздушно-стрелковой службы полка гвардии майор Семивол, и начинается у нас беседа.
- Ты чего делаешь? - спрашивает Семивол, хотя отлично видит, что я готовлюсь к пристрелке. - Спрашиваю, чего делаешь?
- Пушки буду пристреливать.
- Кто велел?
- Никто. Но раз есть возможность…
- При чем "возможность", когда имеется график пристрелки? График. Нечего самовольничать, Абаза!
- Но кому будет хуже, если я пристреляю? Что надо, в графике клеточку зарисовать или чтобы пушки как следует били?
- Кончай звонить, скидывай хвосте козелка и рули машину на место. Неймется, можешь на стоянке холодную пристрелку с ТХП сделать… Не умеешь - научу…
- Все я умею, и с ТХП тоже, но огневая-то пристрелка вернее. И все готово уже.
- Снимай с козелка, говорю!
- Не сниму!
- Как так не снимешь?
- Очень просто, не сниму, и все!
Отвернувшись от Семивола, я продолжал заниматься своим делом. Подумал еще: Семивол летчик нормальный, а с людьми ладить почему-то не может. С комэска поэтому его и поперли: дня без грызни в эскадрильи не проходило.
Тут ружейник докладывает: пушка заряжена, к пристрелке готова. Левая. Только я хотел контрольный выстрел сделать, Семивол выходит к мишени, становится перед щитом и говорит:
- Повторяю, огневую пристрелку отставить!
- Уйди, Семивол.
- Если каждый начнет распоряжаться и командовать…
- Уйди, Семивол!
- Не уйду.
Что было делать?
Снаряды должны пройти выше Семивола метра на полтора. Это я знал твердо. Но если я выстрелю, имея в поле обстрела человека, мне несдобровать. Такое запрещено всеми инструкциями, да и здравый смысл против. К чему рисковать, мало ли что бывает.
- Ну, как, герой, напарил я тебе за…..? Будешь помнить!
Это было слишком! За что? Несправедливо же! Короче, я выстрелил. Снаряд лег точно в десятисантиметровый кружок, чуть левее центра.
А Семивол? Стоял! Храбрый он был, скотина, даже не пригнулся. Побледнел только чуть, но стоял, гусарил!
Вечером меня вызвал в штаб Носов.
В сосновых кронах возились белки. На землю, устланную прошлогодней хвоей, слетали рыженькие чешуйки. Было тихо-тихо, только деревья поскрипывали, словно жаловались. Быстро темнело. Еще немного, и небо станет совсем черным.
В штабной землянке воняло керосином. Почему-то топилась печурка. Наверное, жгли документы. Носов сидел на скамье хмурый.
- Вот рапорт Семивола, - сказал он, протягивая мне листок из ученической тетрадки. - Прочти.
- Прочел.
- Соответствует? - спросил Носов.
- Вполне. Все правда.
- Что прикажешь мне делать? Что? - Носов заводился медленно, но, когда уж выходил из себя, унять его было трудно. - Терпеть я этого Семивола не могу - склочник, зануда, но за такое, что ты выкинул… Ты соображаешь, Абаза, как это квалифицирует суд? Покушение на убийство - не хочешь? Невыполнение приказа, думаешь, лучше?..
Мне сделалось вдруг холодно и неуютно, будто отовсюду подуло сквозняками. И я понял: дрейфлю, самым пошлым образом - дрожу. Мне представилось выездное заседание трибунала в полку, я вообразил себе оглашение приговора. Подумал четко и ясно - больше не летать.
Это было самое страшное.
- Как же теперь быть, командир? - спросил, ловя взгляд Носова.
- "Как быть", "как быть"! Закудахтал! Раньше надо было думать! До, а не после… Пока этот рапорт у меня, ничего не могу… и не буду ничего. Уговаривай Семивола, чтобы забрал бумагу, а тогда посмотрим, подумаем. Только Семивол упрям, как… Семивол, едва ли ты его уломаешь.
И Носов дал сроку - сутки.
Мы потратили ночь и половину дня на Семивола. Мы - Жора Катония, золотой мой ведомый, и я. И выпито было и переговорено не сосчитать и не измерить. Наконец Семивол сделал первый шаг:
- Или мне жалко было? Пристреливай! Хрен с тобой, Абаза. Но спроси сперва. Можешь меня не уважать, пожалуйста, твое дело, но с должности я пока не убран! Начальник воздушно-стрелковой службы все-таки Семивол, а не ты, Абаза! Ты, может, и достоин далеко пойти, я знаю: грамотный - раз, летаешь - два и хитрый - три! Но меня унижать не надо. Я тоже - хитрый…
Чего только мы не наплели в эту ночь Семиволу, как не превозносили его авиационные таланты, его необыкновенную мудрость. Чего не сочинили, чтобы вызвать сочувствие.
Мой верный Жора, мой лучший ведомый изо всех ведомых, вел свою партию с мастерством и проникновенностью заправского батумского тамады.
Я постыдно спасал шкуру. Это было отвратительно, увы, но… было.
Наконец Семивол принял решение забрать рапорт.
- Утомили вы меня, - сказал он, - иду вам навстречу. Через час в капонир, где я дежурил, сидя в кабине, взнузданный и готовый к запуску, впорхнула Лялька Брябрина и прощебетала с сочувствием:
- Носов злой, как черт, только что завернул представление на очередное звание… Не везет тебе, Коль…
- Слава богу! - искренне обрадовался я. Брябрина поглядела на меня подозрительно и, видимо, решила что я не понял ее.
- На тебя представление завернул!
- Ясное дело, на меня, Лялька. Мог ведь от полетов отстранить…
- Господи, летать, летать… А собьют если?!
- Вот тогда действительно будет невезуха, бо-о-ольшая невезуха, Лялька!
14
Когда-то, классе в седьмом, Симка придумал нам сочиненьице "Как ты понимаешь, что такое ответственность?".
Без особой натуги я накатал три или четыре страницы примерно таких разглагольствований: "Ответственность - это способность человека принимать на свои плечи и быть готовым нести груз чужих забот, обеспечивать безопасность, например, в условиях шторма или пожара, проявлять внимание к тем, кто нуждается в помощи…" И получил четверку. А внизу была ремарка Симона Львовича: "Но мало примеров!"
Согласен, примеров было действительно маловато.
Только откуда они могли взяться, примеры?
Что я знал об ответственности задело, которому служишь, за слова, которые произносишь, за чувства, что вызываешь, за поступки совершаемые и за тайные мысли - тоже?
А отвечать приходится решительно за все: за длиннейший ряд, состоящий из n+1 членов!
Вероятно, сегодня я бы написал то сочинение лучше, без пустых рассуждений, на одних только чистых примерах.
Мы летели на Запад.
Летели на новеньких, только что с завода машинах. Как пахли эти свежеиспеченные, выкрашенные серо-голубой краской "лавочкины", не объяснить! Один трепетный, не выветривающийся сто лет аромат эмалита чего стоил…
Вел нашу группу командир полка, на маршруте все складывалось нормально, если не считать препаршивейшей видимости: в небе ни облачка, а впереди ничего не разглядеть - синевато-коричневая густая пелена стоит стеной… Такое бывает, особенно в жару.
До конца полета было еще порядочно. Километров за полтораста до цели Носов неожиданно передал по рации:
- Группу вести дальше Абазе. Сажусь на запасном. С этими словами он резко отвалил из строя и пошел вниз. Заняв место ведущего, я сверился с картой, поглядел на часы и сразу ощутил беспокойство - за моей спиной летели восемь душ.
Ни в какую телепатию я не верю, мысли на расстоянии читать не умею, но то было физическое ощущение: они летят за мной, они смотрят вперед моими глазами.
Аэродром назначения открылся в расчетное время, но командный пункт приказал нам с посадкой не спешить: что-то на полосе у них было не в порядке.
Я велел ведомым доложить, какой остаток горючего. Ребята доложили. Горючего было мало. У всех.
- Затяжелить винты. Уменьшить скорость, следить за красной лампочкой, - передал я всем. Красные лампочки загораются, когда горючего остается на десять минут работы двигателя.
Предупредил командный пункт: горючего в обрез. Мне ответили грубо и бесцеремонно:
- Не паниковать! Ждите на кругу. И тут я услышал Сережу Ткаченко, он старался говорить бесстрастно, как диктор:
- Я - "девятый", красная лампочка загорелась. Как поняли?
Поглядел на посадочную полосу. Насколько удалось рассмотреть, никаких препятствий на полосе не было. Чувствуя выступающую испарину на лбу, стараясь не выдавать волнения, передал Ткаченко и командному пункту одновременно:
- "Девятый", тебе - снижение и посадка. Шасси выпускать на четвертом развороте. Внимательно… Командный, обеспечьте безопасность "девятому"…
И сразу услышал Остапенко:
- Я - "двадцать шестой", загорелась лампочка.
- "Двадцать шестой", следуй за "девятым", с шасси не спеши… Командный, на заходе два экипажа.
Они шли друг за другом, они тянулись на последнем. И я вздыхал с облегчением, когда слышал:
- "Девятый" - посадка.
- "Двадцать шестой" - посадка.
- "Ноль пятый" - посадка.
В воздухе остались Жора Катония и я. Мы были в районе третьего разворота, когда на приборной доске у меня замигала красная лампочка. Я спросил Жору: