Часа два назад, разуваясь, он сказал Бабаеву: "Так, слушай. Мы отдохнем, а ты не вздумай заснуть. Ты - наблюдатель!" И солдат залег за бугром. Плечом уперевшись в откос, стал осматривать склон, уходящий к бахчевым полям, то поворачивал голову к гребню, ведущему к соседней вершине, - и его сморщенное, мокрое от пота лицо какое-то время настойчиво выглядывало из-под ворсистого полушария каски; но вскоре молодого солдата сморило, и он уткнулся каскою в песок.
- Товарищ сержант, я не спал... - жалобно простонал Бабаев.
- Ладно... Давай поднимайся. Пойдете вниз, на огневую.
Семенов спустился с бугра и обошел углубление, на дне которого развалился Расул; лицо его было накрыто каской, руки откинуты за голову.
- Расул! - Сержант подождал немного и склонился над ним. - Расул... Слышь, Расул!
Солдат рукой отодвинул с глаз каску и взглянул на сержанта спокойно, будто и не спал вовсе.
- Ну?
- Надо идти вниз, на огневую. Во-первых, сказать, что, дескать, мы здесь - все нормально, а во-вторых, похавать надо, как ты считаешь?
- Ну и что дальше?
- Давайте вы с Бабаевым... а мы с Тараканом останемся здесь.
- А может, наоборот?
- Нет. Мне нельзя, мне надо быть здесь.
- Ладно. - Расул потянулся и стал обуваться. - Бабаев! Сын избекского народа... ты готов?
Бабаев уже стоял на бугре с автоматом за спиной. Расул отряхнулся и с разбега заскочил на бугор, хлопнув Бабаева по плечу.
- Пошли!
Они спрыгнули с бугра и направились вниз. Семенов постоял немного, следя за ними, потом обернулся. Таракан лежал на дне дальнего углубления, скрючившись, словно от острой боли в желудке.
- Таракан! - крикнул Семенов.
Солдат не шевелился. Сержант постоял еще и прилег за бугор, достал из пачки влажную сигарету, закурил. Из другого кармана вынул толстый блокнот и огрызок карандаша; поставил дату - 20-25 июня 1980 года - и начал быстро писать.
Первым отправили Конягу, Славика Конева. Они были друзьями. На третий месяц у него вскрылась желтуха. Она всегда начиналась по-разному; старший офицер батареи, тот, например, желтел постепенно. Но это было еще весной, ранней и быстрой, во время самого первого рейда. Конягу прихватило покруче. Они трое суток бомбили горный кишлак, километрах в ста от Самангана, - хороший, богатый кишлак. При этом объедались дынями, арбузами, сливами и виноградом: прочищали огрубевшие от сухарей и консервов желудки. Достали еще кое-что, и немало, этим заведовал Таракан. Он давился и кашлял, когда проводил свою очередную "политинформацию"; говорил, что травка - что надо! А он был в этом деле профессором. Коняга все валялся скрюченный под машиной. Почти ничего не ел, только пил кипяченую воду - тут же отблевывался. Потом еще подолгу стонал. Но через несколько дней опустилась "вертушка", и на этом его мучения кончились.
Но наутро, после перемещения, когда занимали новую огневую, Борька напоролся на нож. Борька из отделения связи. Он тянул телефонный кабель от НП к огневой, шел мимо какой-то землянки с округлою насыпной крышей; она находилась на склоне и была похожа на крохотный глиняный планетарий, - да, там еще торчали длинные жерди, обвешанные пестрыми лоскутьями. Борьку подвело любопытство, он ввалился туда посмотреть - и не успел даже охнуть. Потом оказалось, что этот сарай ни много ни мало, а самое что ни на есть священное место. Ребята рассказывали, как они делали из него решето. Того душмана с ножом, побывавшим в Борькином животе, выволокли на свет за ноги, и кто-то еще сказал: "Да простит нас аллах..." Таракан тогда обернулся и жалобно простонал, что аллах всемогущ и прощает того, кто ему молится. Однако и тогда вот пальцы его, Таракановы пальцы, все шарили в одежде убитого, не гнушаясь крови чужой. Он стоял на коленях перед мертвым афганцем, - и даже лица их были похожи, иссушены горячим восточным солнцем и тем, что искал Таракан в одежде убитого.
Семенов в это время нес Борьку. Вместе с Лешкой они тащили его на плащ-палатке вниз, к огневой. Склон был крутой и сыпучий, они то и дело сбивались, спешили, однако старались не терять равновесия, падать было нельзя: у них на руках стонал и плакал Борька - он никак не хотел молчать. Все твердил про какого-то старика беззубого, у которого, еще на прошлой боевой операции возле Баглана, он спрашивал время, а потом вдруг ударил его прикладом в лоб; а часы все равно потом продул в карты, уже в лагере!.. И Семенов, будто чувствовал сам Борькин пульс в горячечной мокроте и неприятный утробный запах, подумал: да пусть себе говорит, наверное, так ему легче... На огневой уже опять поднялся столб пыли и навалился всепроникающий вертолетный рокот, раздирая одежду, срывая каску и как бы выдавливая из сознания голос Борьки.
- Семен... товарищ сержант... - Таракан оказался рядом с Семеновым, пытаясь заглянуть ему прямо в глаза.
- Ну что тебе?
- Мне это, Семен... разговаривать хочу...
- Ну что, говори, - сержант закрыл блокнот, откинулся на спину.
Таракан жадно и заискивающе смотрел на него.
- Все, я все... Мне уже не жить, моя жизнь кончилась... Я не могу, если анаши нет... Семен, расхумариться бы - ой как надо!.. - Таракан еле растаскал языком ссохшиеся губы.
- А-а, вот ты о чем, - вздохнул сержант. - Нет, ничего не получится. Сам не буду и тебе не дам.
- Нет! Сережа, ты меня не понимаешь... Таракан отвернулся, глаза его налились слезами,
- Я курить не могу, - простонал Иса. - Я больше курить не могу анашу, сойду с ума... У меня была девушка, девушка была... Дома, в Тюркмении...
Таракан заплакал. Узкое и смуглое лицо его еще более растянулось, подбородок совсем отвалился и задергался на весу. Иса закрыл руками лицо и уткнулся в горячий песок.
Сержант придвинулся и взял его за плечо.
- Ну, хорош, хватит! Бросишь ты свою анашу, вернешься домой... Все будем путем.
- Не-ет! - Таракан плакал навзрыд. - Я совсем пропал, я дома курил, ой как много курил! И здесь курю... Думал, здесь не буду курить, завяжу...
- Не кури, кто тебя заставляет... Завязывай! Нам бы только вернуться домой, там все будет как надо.
Таракан приподнялся. Он вдруг перестал плакать, смотрел на сержанта, прямо в глаза, и тянулся к нему трясущейся, тощей ладонью.
- Анаша не отпустит. Она никого не отпускает и тебя не отпустит. Все мы пропали, мы все здесь умрем...
- Да пошел ты! - Сержант оттолкнул Таракана, поднялся и посмотрел вниз; Расула с Бабаевым не было. - Черт! Провалились они там, что ли?!
Таракан все сидел за бугром и не двигался. Затянутые стылой пленкой глаза его были раскрыты, но никуда не смотрели, губы пересохли и побелели. Сержант снова раскрыл блокнот.
...Расул возник неожиданно: вынырнул из-за бугра, весь мокрый от пота, тяжело дыша. По бокам у него висели две противогазные сумки, в руках он нес коробку телефонного аппарата, которая тут же упала в песок.
- Фух! Замучился в корень! Нагрузили, как ишака... Ну как вы здесь, живы?
- Живы, а где Бабаев? - спросил сержант.
- Остался внизу, ждет тебя. Скворец сказал, чтобы ты сам спустился, потянете связь... Да, он еще говорил про какую-то объяснительную.
Расул сбросил с себя автомат и противогазные сумки, одна из них повалилась набок - оттуда выкатилась вздутая банка консервов. Сержант наклонился и поднял ее.
- Что это?
- Горох, - ответил Расул и сплюнул.
- Что, ничего нет больше?
- Если бы было... Там еще сахар...
- Воды-то набрал хоть?
- Набрал. - Расул расстегнул ремень, на котором рядом с саперной лопаткой висело три фляги; брезент чехлов был еще мокрым. - Ну, ты идешь?
- Нет, поедим сначала.
Сержант вытянул из ножен штык-нож и, усевшись на бруствер, ловко вскрыл одну банку, а затем и вторую, Расул устроился рядом, достал из внутреннего кармана ложку и принялся ее тщательно обтирать.
- Иса, пошли есть! - крикнул сержант. Иса ничего не ответил.
- Таракан! Слышь, нет? Есть пошли, говорю, - повторил сержант.
- Не буду, - послышалось из дальнего углубления.
- Черт с ним, его дело, - пробурчал Расул. - Пусть подыхает с голоду, если так хочет, нам-то что...
Он уже налегал на горох, время от времени отхлебывая воду из фляги. Сержант взял в руки вторую банку, отогнул потемневшую изнутри крышку; горох был сухим и жестким, скрипел на зубах, застревал комьями в горле. Семенов потянулся за флягой.
- Что там на огневой? - спросил он Расула.
Тот дожевал неторопливо, хлебнул воды.
- Как всегда, бардак!
- Ну так начальников много...
- Да, но теперь этим начальникам все до лампочки! Набили свои животы - и пузырьки на середину... - Расул резко поднялся и раздраженно пнул пустую банку к противоположному склону. - А зачем тогда, спрашивается, походная кухня?! Зачем ее брать с собой на операцию - тут ведь хавать не надо... Выдали вот по банке гороха и по три куска сахара... Ура, ура! Все довольны, все смеются... Да я знаешь где видел такую войну!.. - Расул снова присел на бруствер и принялся грызть сахар, запивая водой. - Нет, я рубать не хочу... Салабон я, что ли?! Меня нехватка не мучает, просто надоело все это. Изо дня в день одно и то же! Есть каша - нет хлеба, есть хлеб - нету каши. Вот и горох вам еще - жрите с сахаром!.. Пехота, которая должна охранять нас, балдеет. Зато мы таскаемся по горам, как козлы дикие... Скорей бы домой!
- Ладно. - Семенов поднялся. - Пошел я, короче. Ты остаешься за старшего. Да смотри - не спите...