Том понимал, как Бора относится к Станко. Когда враг сжег в прошлом году Рашинцы, родную деревню Боры, Станко тоже был там, тоже смотрел на огонь из леса у гребня. А потому Бора относился к Станко по-особому, и главное тут было то, что Бора винил себя в гибели жены даже больше, чем немцев, которые сожгли ее в церкви вместе с тридцатью тремя односельчанами.
Они говорили об этом среди снегов на Главице, когда несколько месяцев назад ждали там самолета с Базы, который должен был сбросить им боеприпасы и продовольствие. Самолета, который так и не прилетел. И пока они сидели в бесплодном ожидании вокруг костерка из сухого хвороста, Бора высказал все, что думал о себе. "Но ты же не мог бы ничего сделать, Бора, даже будь ты там". Само собой. Но суть, как выяснилось, заключалась совсем в другом. Бора ушел от жены как раз перед началом войны - не к другой женщине, настойчиво объяснял он, подкладывая тонкие прутья в слабое пламя, а просто ему надоело. Не ладилось у них, вот и все. "А если б я остался, знаешь ли, так я бы ее, пожалуй, и бить начал. Ну, раз-другой, почему бы и нет? И она бы ничего не сказала, да толку-то что?"
Вот он и ушел из Рашинцев на другой склон Плавы Горы, на дунайский склон, где у него был виноградник, который достался ему в наследство от дяди с материнской стороны. А в Нешковаце была вдова, приятная такая женщина, и все вроде бы складывалось к лучшему. Но теперь, когда Рашинцы сожгли, он чувствовал себя виноватым, и никакие слова не могли его разубедить. Он винил себя с ожесточением, которое медленно разгоралось в ненависть, неторопливую, непреходящую ненависть, в ту же ненависть, которая грела их всех - и Марко, и Станко, и остальных. А потому Том сказал:
- Конечно, Станко там будет, можешь не волноваться.
Предсказать это нетрудно, решил он про себя, - где же еще ему и быть? Станко там не будет, только если произошло что-то очень серьезное, а ничего такого явно не произошло.
Копыта зацокали по выложенной камнем дороге на дне долины у подножья Главицы, а потом, замедлив шаг, лошади начали взбираться на гору. И все произошло точно так, как он предполагал. Когда три четверти подъема остались позади и они добрались до первых деревьев леса, широкой полосой опоясывавшего вершину, их окликнул невидимый часовой. Они с облегчением остановились и подождали, чтобы он их узнал. Потом поехали дальше и увидели молодого Милая из Нешковаца, который укрывался с винтовкой среди густых кустов.
- А, так ты здесь, Милай! - крикнул Бора, - Я так и думал, что ты здесь.
Часовой, большеглазый паренек в выгоревшей немецкой куртке, даже покраснел, так он им обрадовался. Он крикнул из своего тайника:
- Там жарят свинью, Бора. Здравствуй, товарищ Никола!
- Здравствуй, Милай. А про свинью ты всерьез?
Паренек расхохотался. С хрустальных деревьев словно посыпались искрящиеся брызги смеха.
- Поезжайте, поезжайте, не то ее всю съедят!
Глава 2
Они поехали вперед, лес вскоре расступился, и на лысой вершине Главицы они увидели десятку, собравшуюся под одиноким деревом. Бора сказал:
- Ах, черт, а они и правда разжились свиньей!
К ним навстречу неторопливо двинулся человек. Это был Станко. Он держал под уздцы их лошадей, пока они, спешившись, разминали затекшие ноги, а потом привязал поводья к колу и только тогда пошел впереди них к продолговатой куче раскаленных углей. С двух ее концов в землю были вбиты рогульки, на которые опиралась березовая жердь с тушей молодого кабанчика. Аромат жареной свинины мешался с запахом древесного дыма и дубовой щепы.
- Ешьте, ешьте, - приглашал Станко. хлопая в ладоши и сияя простодушной радостью, которая, несомненно, порождалась воспоминаниями о молочных поросятах, жарившихся в другие дни, совсем другие, когда виноградник этого высокого сутулого крестьянина славился на всю Плаву Гору и был известен даже за Дунаем, где на широких равнинах Паннонии жили крепкие хозяева, любители вкусно поесть и выпить.
Бора наклонился над жаркими углями. В алых отблесках его лицо и протянутая рука словно занялись огнем. Том смотрел, как Бора вонзает нож в тушу, и глубоко дышал всей грудью: хорошая еда несет в себе чистую и благую силу.
Станко, питавший, как им всем было известно, то уважение к жизни, которое воплощается в некоторую церемонность, вежливо осведомился:
- Едете с равнины? Бора кивнул.
- Да, из самого Язака. Мы там ждали Марко и капитана.
Станко переступил с ноги на ногу, надолго задержав в воздухе приподнятую ступню в широкой сандалии, как будто перед прыжком, - тощий журавль, танцующий на мощных ногах. Он объявил нерешительно, словно оставляя им возможность усомниться в этом известии:
- Говорят, к фашистам в Емельяновом Дворе пришло подкрепление из Митровицы.
- А мы этих усташей видели! - Хохот Боры раскатился тяжелой волной. Он хлопнул Станко по плечу, словно лесоруб, валящий дерево, и взревел: - Мы с Николой видели их вчера! Милях в десяти отсюда, а то и меньше.
Станко скривил губы.
- Милай тоже их видел. - Он искоса посмотрел на Бору. - Мы тут сидим тихо. Таков приказ. - Помолчав, он медленно добавил: - Мы их пропустили.
Это разумелось само собой. Бора вежливо согласился:
- Вы правильно сделали, Станко. Вот и мы тоже. Их было четырнадцать… а Никола тощ, как жердь, знаешь ли… - Он неуверенно пожал плечами, в лад общей мысли, невысказанной мысли, понятой и принятой. - Я сказал себе: до другого раза. Не всегда же мы будем выжидать, сказал я.
- Четырнадцать? - переспросил Станко. - Милай сказал - двенадцать…
- Да, двенадцать…
- А, черт, знаешь ли, мне все равно, сколько их было. Еще же не время! - Блестящим от жира кулаком Бора сдвинул на затылок заячью шапку. Его растрепанные, прилипшие ко лбу волосы отливали влажной чернотой, точно вороньи перья. - Нам не все равно, сколько их?
И Бора внезапно успокоился. Он обводил их взглядом, лукавым, притворно простецким - человек-гора, топящий их одного за другим в своем благодушии, подмигивая, ухмыляясь, разжигая их смех. Том ждал, когда очередь дойдет до него, а смех уже подбирался к его горлу. Хорошая минута, думал он. Слишком уж хорошая…
И все-таки он был застигнут врасплох.
Голова Боры перестала поворачиваться, его подбородок дернулся - немножко, совсем немножко, но и этого было достаточно. Они все обернулись.
Из-за вершины к ним донеслись крики.
Том увидел, как из леса в дальнем конце поляны выехала кучка всадников. Он дернул ремень своей винтовки, но Бора схватил его за локоть. Первый всадник махнул рукой и пустил лошадь рысью. Бора сказал негромко:
- Эх, Никола, значит, новости не из хороших.
Он поднял могучий кулак и опустил его на плечо Тома.
Больше никто ничего не сказал. Они молча глядели на подъезжающих всадников. На Марко, мчащегося рысью, и на капитана, и на двух бойцов позади - на маленькие фигурки, предвещающие беду, которые стремительно приближались к ним, силуэтами вырисовываясь на бледном небе Сриема в мартовское утро на середине их жизни. Они ждали в молчании.
Марко был уже совсем близко. Вокруг него взлетала ледяная пыль. Холодный солнечный свет падал на щуплого, пригнувшегося к седлу человека. Они увидели знакомый желтый шарф, длинную серую выгоревшую куртку, автомат с деревянным прикладом, торчащий над его плечом и сбоку. Они окликнули его, расступаясь, чтобы он мог въехать в середину их круга. Они протягивали руки к поводьям его коня, который теперь пошел шагом, и жаркое дыхание усталого скакуна смешалось с их дыханием. Марко перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. И тут они закричали, здороваясь с ним.
Марко притопывал и бил ладонью о ладонь, радуясь встрече с ними. Несколько секунд все что-то громко говорили. Они собрались все вместе, а Марко расхаживал между ними - маленький и тощий, с нескладной головой и землистым от болезни лицом. И вот уже он обрушил на них залп слов, пронизанных бешеной энергией, которая каким-то образом умещалась в его тщедушном теле.
Они слушали, хотя это было ненужно. Все было ясно с той минуты, когда они его увидели.
Оставляя скверные новости напоследок, Том выбрался за их круг.
- Том! - крикнул Корнуэлл.
И он схватил поводья, давая время Корнуэллу спешиться, давая время им обоим приладиться друг к другу. На это всегда требовалось время.
Он сказал Корнуэллу с глупым смущением, быстро на него поглядев и сразу отведя глаза:
- Я вас тут не ждал.
- Да, я знаю, - сказал Корнуэлл. - Но начинаются неприятности, и большие. Совсем скоро. Уже завтра, насколько я понял, - Он весело улыбнулся. - Мы решили, что лучше будет вытащить вас из Язака, если вы еще оттуда не уехали.
Том спросил:
- Значит, вы добрались до Андраши?
Корнуэлл хлопал себя ладонями по груди.
- Да, я до него добрался. Вернее, до них. Их двое. Его дочь…
- Дочь? Значит, набирается целая компания?
- И это тоже… Трудностей будет много.
Они наконец посмотрели друг на друга прямо и открыто. Корнуэлл весело улыбнулся:
- Ну, рад вас видеть, Том.
Он улыбнулся в ответ, уже почти без неловкости.
- Тяжело было… на том берегу?
- Нелегко. - Но Корнуэлл думал о другом. - Ну как, получили, Том? Эту… как вы ее называете? Длину волны?
Корнуэлл старался не показать, насколько это для него важно. Том взглянул на него с одобрением и кивнул.
- Нет, правда, получили?
- От связного с гор десять дней назад. И у меня есть для вас радиограммы.
- Вы не шутите? Передатчик правда работает? Вы установили связь?
- Конечно, работает.
Корнуэлл, сдерживаясь, пробормотал!
- Чудесно, правда?