А виделись ему сожженная, разбитая станция посреди снежной степи, и серый приземистый бронепоезд, курсирующий на подъездных путях, яростно изрыгающий пушечно-пулеметный огонь, и бугорки, бугорки, бугорки - серые бугорки по белому полю, и вокруг многих бугорков - красный снег. Роты стрелкового батальона, подкошенные внезапным шквалом огня, не могли ни встать, ни отползти к дальнему леску, потому что по ползущим били пулеметы врага - били еще ожесточеннее и точнее, чем по неподвижным. Вот тогда-то он и бросил из леска в атаку на бронепоезд последние три танка роты, у одного из которых пушка уже была оторвана артиллерийским снарядом. Его собственный танк разбило прямым попаданием в ста метрах от стального борта вражеской подвижной крепости. Оглохший, стирая с глаз липкую кровь, он смотрел из заклиненной башни через дымную щель, смотрел, как два его танка с ходу таранили бронепоезд, сбили с рельсов, а потом… от взрывов броневые плиты летели в небо, словно картон, и танки горели вместе с бронепоездом и вместе с экипажами…
И вот почудилось полковнику Степаняну, будто павшая рота его встала из небытия в тяжелый момент учений и пришла на выручку своему командиру, показывая, как надо сражаться…
Потому он и гнал сегодня вперед голо иные подразделения, гнал с такой настойчивостью, словно и вправду за бурыми холмами, у разгромленной переправы, ждала его рота, вернувшаяся из горького и грозного времени, и он спешил сказать ей слова, которых не сказал на войне…
Теперь он шел вдоль строя танкистов, каждого обнимая и каждого называя сыном. Наконец обернулся к Ордынцеву, произнес тихо и властно:
- Всю роту по списку представить к поощрениям. Всю! Включая и тех, кто имеет взыскания.
Он, не задерживаясь, пошел тяжелым широким шагом к своему вездеходу, вздрагивающему как бы от нетерпения - словно и тот ждал редкой суровой ласки этого человека.
11
Настал наконец момент, когда стрелы на штабных картах поворачивают к пунктам дислокации, когда неуловимо меняется настроение усталых людей, становящихся веселее и беззаботнее, когда добреют самые строгие командиры и снисходительнее становятся представители штаба учений - и все это значит: отбой близок.
Танки шли к городу узкой дорогой среди сплошных садов, и колонна растянулась - мешала пыль. После первого этапа учений командир полка берег батальон от лишних усилий, комбат берег роту Ордынцева, а Ордынцев - взвод Ермакова, поэтому Ермаков тащился в самом хвосте танковой колонны и со своими танкистами больше всех глотал пыль. Может, оттого и думалось ему о другом - о чистом глубоком и холодном небе, что простиралось над ними сутки назад, когда в горах преследовали "южных" и дали отдых усталым двигателям на высоте, где весной и осенью рождаются облака. Танки стояли, почти прижимаясь одним боком к скальной стене, а с другого, далеко внизу, сквозь голубоватую дымку пестрели горные луга.
- Слушай, - сказал тогда подошедший Линев. - Ты все не можешь простить мне мою тактику?.. Я о Полине.
- Давно простил… Ты лучше пойди водителями молодыми займись. - Он поднял бинокль, рассматривая вершину, покрытую вечными снегами. Вспомнил: у границы их нашел он странные цветы, похожие на светлые кораллы…
- Но я ничего не говорил о Полине ни Тоне, ни ей… Можешь мне поверить. Не такой уж я негодяй.
- Оставим это, Игорь, - дело ждет. Тебе, в сущности, виниться-то не в чем…
Теперь вспомнился тот разговор, и вдруг представился берег реки, синеватая раскаленная галька, маленькая белая ступня - так близко, что, забывшись, хлебнул из густого облака пыли…
- Будьте здоровы, товарищ лейтенант, - сказал по внутританковой связи Стрекалин.
- Пыль проклятая, - смущенно проворчал Ермаков.
…На обочине дороги, съехав колесом в глубокий кювет, торчал хлебный автофургон, одна сторона которого была желтой от пыли, другая - молочно-белой. Около подножки его стоял пожилой, плохо выбритый человек, огорченно и стеснительно заглядывая в стеклянные, безучастные "глаза" проходящих танков. Может быть, он не знал, что ни одна машина воинской колонны не может остановиться без приказа, если за нею идут другие. И Ермаков, конечно, проехал бы мимо, оставив шофера с его бедой, если бы не Стрекалин.
- Может, выдернем, товарищ лейтенант? Хлеб - дело святое.
Ермаков оглянулся и не различил идущих сзади танков за пылью - видно, сильно отстали. Сады близко подступали к дороге, и двигаться уступом тут нельзя - приходилось растягиваться.
- Петриченко, ну-ка, подверни к этому тарантасу, возьмем на буксир.
Танк вильнул, остановился, зависнув гусеницей над кюветом, и лейтенант первым спрыгнул на дорогу, вышел вперед, знаками заставив машину попятиться. Стрекалин бросился освобождать от защелок толстый стальной буксир. Двигатель смолк, и лейтенант, подойдя к шоферу, спросил:
- Что, папаша, помочь?
- Да не откажусь. - И начал объяснять с виноватой улыбкой: - Хлеб в соседний район везу - пекарня у них там на ремонте - и решил дочку попрактиковать. Она у меня учетчицей на хлебозаводе, иногда вместе ездим. Ну и крутанула руль.
- Несерьезная практика, - строго заметил Ермаков.
- Да нет, она три месяца, как сдала на любителя. А тут после города расслабилась. Месяц теперь руля не доверю, и зачеты буду еженедельно принимать. - Он улыбнулся доброй серьезной улыбкой. - Дело знаем, товарищ… - Шофер вопросительно глянул на плечи Ермакова, где под комбинезоном проступали очертания погон.
У Стрекалина одну защелку заело, он чертыхался, выгибая трос во все стороны своими ручищами. Дверца кабины скрипнула, и веселый девчоночий голос заставил танкистов глянуть в одну сторону.
- Вася? Ты?!
На подножке фургона стояла девушка в чистеньком, ладно сшитом комбинезоне…
- 3-здравствуй, - неуверенно ответил Стрекалин, и даже сквозь слой пыли стал заметен румянец на его щеках. Он быстро глянул на лейтенанта и в смущении так сильно дернул трос, что поломал защелку, вызвав сердитый окрик подошедшего Петриченко.
- Э-эй! Поосторожней лапами-то! Это тебе танк, а не бессловесная тварь. Мне перед Зайцевым за него отвечать.
Не обращая на Петриченко внимания, Стрекалин поспешно отрапортовал:
- Готово, товарищ лейтенант! Дернем, что ли, а то сзади подходят?
Сквозь редеющую завесу пыли вместе с низким волновым гулом катились слоновьи туши танков.
- Иди к ней, - негромко распорядился Ермаков, заметив, что девушка спрыгнула с подножки.
Танк двинулся и, словно игрушку, выволок грузовик на дорогу. С помощью шофера лейтенант отцепил трос от грузовика и сам закрепил его на танке, краем глаза следя за девчонкой и Стрекалиным - они, кажется, и словом не перемолвились, стояли посреди дороги и смотрели друг на друга…
Ермаков обернулся к шоферу, пытавшемуся помочь с тросом.
- Не давайте ей больше руля. Ни через месяц, ни через год - никогда не давайте… Сейчас обойдите мой танк и двигайтесь впереди. Иначе вам долго ждать. Не лезьте в пыль, ни в коем случае не лезьте. Слышите? А тыл ваш я беру на себя.
- Есть, товарищ лейтенант! - ответил шофер весело. - Да я ведь и сам бывший танкист, к тому же ремонтник, дело знаем!
- Стрекалин, пора! - окликнул Ермаков, когда шофер ужо садился в кабину.
Девчонка сделала несколько торопливых шагов к Ермакову, звонко крикнула сквозь нарастающий танковый гул:
- А я знаю вас! Мне Вася рассказывал. Вы хороший, спасибо вам!..
Минут через пять Ермаков насмешливо, с укоризной сказал Стрекалину по переговорному устройству:
- Ах, Василий Степаныч, скучно это - в коротком увольнении знакомым девушкам о своем командире рассказывать. Уж вы-то, я думал, умеете находить темы для сердечных разговоров.
- Ничего я ей особенного не говорил, - смущенно пробурчал Стрекалин.
- Уплыл кораблик бе-елый, - пропел Петриченко. - Слушай, Вася, у нее сестренки случайно нет, а? Хоть постарше, хоть помоложе - лишь бы похожая была.
Стрекалин что-то заворчал в ответ. Ермаков переключился на внешний прием и, слушая потрескивание эфира, с грустью подумал, как бы он берег свою сестренку, будь она у него, и тогда, наверное, его отношения с девушками складывались бы лучше, легче и проще, если б была сестренка… Вдруг вспомнилась мать, постаревшая, с любящим, робким и словно бы укоризненным взглядом; ежилось сердце, и он сказал себе, что, как только вернется с учений, напишет ей длинное письмо, все-все о себе расскажет. Привезти бы ее, да куда привезешь - в холостяцкое общежитие? И не захочет она уехать из таежного поселка, где прошла ее жизнь, где отец похоронен…
Хлебовоз свернул на проселок, нерешительно затормозил. Ермаков второй раз остановил танк:
- Стрекалин, бегите прощайтесь, но чтоб одна нога там, другая здесь!.. Да с отцом ее хоть познакомьтесь, небось не удосужились.
Он видел, как Стрекалин сказал что-то девчонке, пожал руку ее отцу и бросился назад.
- Они нас зовут в гости, - сообщил Строка ли и, устраиваясь на своем месте. - Особенно вас, товарищ лейтенант. Адрес у меня есть.
- Смотри, Вася, - загудел Петриченко, - уплывет твой кораблик аж за самый за горизонт: по нашему товарищу лейтенанту кое-кто уже сохнет в энском гарнизоне…