"И этот что-то знает", - беззлобно подумал Ермаков, напряженно глядя вперед. С гор подул боковой ветер, дорога сразу открылась. Петриченко резко увеличил скорость, догоняя впереди идущий танк. И показалось Ермакову: сквозь потоки солнца и синь неба, над облаками пыли, над танковым громом и колыханием садов шла к нему девушка… Полина?.. Что ж, он сдержал свое слово и возвращается с победой. Пусть другая победа, и одержана она без ее талисмана, для Ермакова эта важнее… Но… как наваждение, снова там, над облаками пыли, над танковым громом и колыханием садов, - другое лицо, другая улыбка…
Потом траки машин гремели по знакомым дорогам полигона, и далеко впереди головные роты останавливались, строясь в широкий прямоугольник. Там и объявили отбой. А когда это слово, подобно облегченному вздоху, пронеслось по всем экипажам, лейтенанта Ермакова вызвал подполковник.
- Надеюсь, вам хватит двух суток - сдать взвод и прибыть в Энск?
- Я на сборы больше не поеду, - ответил Ермаков, удивляясь, чего это посредник занялся спортивными делами. И почему надо сдавать взвод кому-то, когда есть заместитель?
- Какие еще сборы?! Вы назначены командиром танковой роты в часть, которой командую я. Всякие сборы пока откладываются. Командующий уже отдал распоряжение, и, надо полагать, приказ теперь подписан.
Ермаков переводил взгляд то на Ордынцева, то на подполковника.
- Но… меня хоть бы предупредили…
- Вы разве не согласны? Так командующий ясно же сказал. - Подполковник говорил недовольно, досадуя на свою забывчивость: ясно командующий говорил лишь с ним. - Все равно, приказы не обсуждаются. - И улыбнулся так добродушно, что Ермаков невольно ответил улыбкой.
- Вот так всю жизнь, - вздохнул Ордынцев. - Учишь-учишь, а чуть выучишь - фьюить! Солдаты - в запас, офицеры - на повышение.
- За выучку его спасибо, Павел Прохорович, - ответил подполковник. - Да ведь и у нас так же. На том стоим. Может, вы думаете, рано ему? - Подполковник глянул на Ордынцева строго, словно остерегая от всякой своекорыстной субъективности в оценках.
- Рано? - спросил Ордынцев. - Такого понятия нынче нету. Поздно - вот это так, это теперь и слышишь повсюду. А ему, что ж, ему - в самую пору. - Он шагнул к Ермакову, протянул руку: - Поздравляю, имею право первым поздравить… Давай командуй своей ротой. Скажу уж под настроение: свою роту на тебя оставить желал бы, да вон вы какие нынче пошли: в запас уйти не успеешь, а уж и обскакали… Не поминай лихом, коли не так что, да ротного своего помни и слова его тоже не забывай…
Он повернулся, пошел вдоль строя машин, зычно окликая танкистов, но была в его голосе нарочитая, не ордынцевская, бодрость, и Ермакову стало грустно.
Пока Юргин давал указания комбатам и ротным командирам, танкисты занимались техникой. Появившийся во взводе Зайцев что-то сердито бубнил Петриченко, стоя на броне над открытым люком моторного отделения. Петриченко устало и беззлобно отвечал. Заметив лейтенанта, оба умолкли, спрыгнули на землю.
- Здравствуйте, Зайцев, - поздоровался Ермаков первым. - Вы уж не шибко его браните, он все-таки от самого комдива благодарность получил.
- Комдиву на этом танке не ездить, - буркнул Зайцев, крутнув головой. - Да ведь и вам тоже, товарищ лейтенант. Так ведь?
- Говорят…
Экипажи взвода незаметно сходились к командирскому танку, люди окружили Ермакова, покуривая, поглядывая в стороны.
- В нашем гарнизоне останетесь? - расстроенно спросил заместитель. Его расстройство было понятно Ермакову: только-только сработался с одним командиром - жди нового.
- Уезжаю, - ответил почти виновато, и люди, словно стыдясь этой невольной и непонятной вины его, стали расходиться по машинам. Остались Зайцев, Петриченко да Стрекалин. Глядя в их отчужденные лица, Ермаков вдруг ощутил острую мгновенную тоску, почти ту же тоску, какую узнал год назад в день выпуска из военного училища. Он редко писал друзьям, может быть, потому верилось, что их курс еще не распался и еще соберется, что сам он оказался на затянувшейся стажировке, а вот уж и первый войсковой гарнизон, считай, позади. Судьба, возможно, и занесет его снова в родной полк, найдет он свою казарму, войдет в помещение своего взвода и увидит другого цвета стены, другую расстановку коек, и даже заправка их будет, наверное, другая. И другие люди выслушают незнакомого офицера, который был когда-то хозяином здесь, а через минуту-другую забудут о его посещении. Все, что случилось с ним в первый год офицерской службы, останется дорого и вечно памятно лишь ему самому да тем, которые тогда снова окажутся разбросанными по свету, как были разбросаны до службы в армии…
- Ну, полезем, что ли? - Петриченко тронул Зайцева за локоть, кивая на открытые люки танка. - Ты ж грозился регулировки проверить.
- Полезем, - буркнул Зайцев.
Ермаков догадался: их деликатно оставляют со Стрекалиным с глазу на глаз, и еще раз убедился - в одной роте не существует тайн.
Они отошли от танка, сели рядышком на отвал старого капонира. По пути Ермаков сломил сухую былинку и в раздумчивости чертил ею по твердой земле.
- Возьмите меня с собой, товарищ лейтенант, - сказал вдруг Стрекалин.
- Не стоит и разговора заводить. Кто ж позволит? Да и служить-то тебе осталось каких-нибудь месяца полтора-два… Другое дело важнее, Василий, и оно обоих нас касается. Через два-три дня я уже далеко буду, а не хочется мне, чтобы в первом моем полку и вообще где-то после меня остался недобрый след.
- Да что вы, товарищ лейтенант! Если некоторые ребята недолюбливали вас за то, что много требовали, так вы не держите обиды. Как узнали, что вас переводят… Да чего там говорить, вы гляньте - будто потерянные ходят!.. Тяжеловато бывало, это конечно, а только с вами никогда и ничего не страшно. Для солдата главное, чтоб с командиром ему - хоть в огонь. И вы справедливый - все говорят…
- Погоди, Василий, я не девушка, не надо меня комплиментами угощать… В последние дни я вот все думаю, отчего, например, ефрейтор Стрекалин, прежде самый рассудительный и уравновешенный человек во взводе, стал временами на неуправляемый танк смахивать? Отчего?
Стрекалин молчал, опустив голову.
- Значит, сам не задумывался?
- Вы насчет Петриченко, что ли? Так я всё рассказал сержанту, старшине и капитану Ордынцеву… В то воскресенье, когда вы меня в город отпустили, и рассказал. Да на моем месте, товарищ лейтенант, любой не стерпел бы. Он потом сам говорил мне - из-за разбитой, мол, бутылки разъярился… Даже извинения просил. Я тоже извинился. А он говорит: "Запомни, Вася, как только набедокуришь, я тебя в ту же каптерку запру - и ты пищать не смей". Я согласился, но ему долго ждать придется.
Ермаков, не выдержав, рассмеялся, потом, посерьезнев, спросил:
- Но в увольнении-то ты побывал ведь?
- Капитан Ордынцев отпустил. Говорит, раз командир взвода разрешил - иди, разберемся позже… Нас в понедельник на комсомольском собрании пропесочили.
- Слушай меня внимательно, Василий, - сказал Ермаков. - Весь этот год я замечал, что ты изо всех сил тянешься за своим взводным командиром, а кое в чем и подражаешь ему. Спасибо! Ты и не знаешь, как помогал мне. Но имей в виду: всякий раз, когда я делал что-либо по-своему, то часами, сутками, неделями обдумывал заранее каждый шаг. И уж потом шел напролом, но и тут по позволял себе зарываться. Кроме того, меня четыре года учили в высшем танковом, да еще год до того я на границе служил и вообще немало перевидал в жизни… Однако и у меня случаются прорывы, когда напролом пытаюсь идти… В общем, я не хочу, чтобы в тебе от нынешнего твоего командира взвода осталась вот эта… как бы поточнее? - самоуверенность, что ли, расчет на собственную безгрешность. Сам видишь: решил ты нерадивого дневального проучить на свой манер - вышли одни неприятности и смех на всю округу. Вздумал Петриченко привести в чувство - считай, до ЧП дело дошло. Отвага на войне - ничто без головы, это, между прочим, Денис Давыдов заметил. Он тоже был поэт, но и командир, каких поискать. Головы уж, во всяком случае, не терял.
Стрекалин улыбнулся:
- Вы сказали "тоже поэт", как будто меня туда же зачислили. В этом деле начинающих много, но, как говорится, подавляющее большинство в начинающих и кончает.
- А я уверен: наш Стрекалин относится к "подавляющему меньшинству", - улыбнулся Ермаков. - Способности у тебя есть, характер тоже. Только не зарывайся… Договорились?
- Подумаю, товарищ лейтенант.
- Теперь я могу спокойно собираться в дорогу.
По пути к танку Стрекалин неожиданно, чуть запинаясь, сказал:
- Вы извините, товарищ лейтенант, но… мне показалось недавно, что вы… в общем, плохое известие получили… И я не знаю, может, совсем не то, но, одним словом, я стихи вам посвятил. - Не замечая изумленного взгляда Ермакова, Стрекалин уже свободнее продолжал: - Послал в окружную газету, но, боюсь, посвящение снимут. Можно я отдам вам в казарме? У меня есть написанные.
- Ну еще бы! - улыбнулся Ермаков. - С удовольствием приму, только вот известий плохих я не получал… Хотя… Да это, в конце концов, не имеет значения. Спасибо тебе, Василий.