- Нет, больше, в сто, в тысячу, в миллион раз… А наше, земное солнце лишь мост, чтобы постигать дыхание и жизнь отдаленных светил, - сказал Алексей и, оторвав взгляд от неба, неловко посмотрел Марине в глаза. Они показались ему тоже загадочными. В их таинственной глубине словно вспыхнули огоньки. - Марина, какие звезды ты знаешь? Покажи!
Марина подняла к небу глаза с горящими в них звездочками, театрально простерла перед собой руки и с оттенком какой-то глубокой печали произнесла:
- Нет, Алеша, в этой небесной путанице мне никогда не разобраться…
- Какая путаница?! Звезды располагаются не хаотично, а в определенном порядке, - все более оживляясь, говорил Пушкарев. - Видишь, над горизонтом мерцает свет? Это красавица Бетельгейзе, звезда-сверхгигант из созвездия Ориона. Вот Большая Медведица. Уж эту-то знаешь… А вон Кассиопея, Андромеда. Созвездия украшают небо. И что любопытно: одинокие звезды встречаются редко, даже очень редко, и почти не бывает так, чтобы звезда взяла да и перекочевала к другой. Какая великая преданность! Правда, Марина?
Марина смотрела на небо и томительно ждала той минуты, когда Алексей вспомнит о ней и скажет ей тоже какие-то хорошие слова. Она ведь рядом с ним, а звезды, как бы ни были красивы, все же далеки, иные даже мертвы - не свой, а отраженный свет приходит от них на землю. Марина догадывалась, что Алексею она небезразлична. Иначе стал бы он так возвышенно говорить об удивительных свойствах небесных тел и красоте окружающего их мира. Но все равно ей становилось как-то не по себе. Звезды, которыми она восхищалась, начинали тускнеть, отдаляться и на глазах меркнуть.
Марина знала, что будет потом раскаиваться, знала, что скажет Алексею не то, что хотела ему сказать, и потому пыталась сдержаться, но все-таки не сдержалась.
- А наверное, это скучно - из века в век вместе. Да еще и на одних и тех же орбитах… Очень скучно… - сказала Марина, и в глазах у нее потухли огоньки-звездочки.
- Когда им становится скучно, они сгорают. Красиво сгорают звезды: одним росчерком в небе, - с неожиданным отчаянием сказал Алексей, подкрепив мысль выразительным пилотским жестом. Ему было досадно, что никак не осмелится высказать Марине желанные ей слова. Он был недоволен собой, и потому в интонации проскальзывала резковатость, он делался категоричным, что совсем не свойственно его рассудительно-уравновешенной натуре.
Так Алексей и не сказал Марине о самом удивительном явлении на свете: поселок, где они встретились, стоит не где-то на отшибе, в степной глуши, а в центре всего мироздания. Остались с ним и другие выношенные у сердца слова. Берег для нее, но так и не подступился к ним, к этим сокровенным словам, боялся, не так прозвучат, как бы ему хотелось. Алексей знал цену слову. Тут оно нужно как сама жизнь. Это он в лесу мог когда-то стоять и любоваться стройными деревьями, не произнося ни слова, приходить к ним, всякий раз восхищаясь неожиданным обновлением. А тут Марина. Может, последняя с ней встреча. И он сокрушенно подумал: Марина уедет и затеряется в человеческом море, как звездочка в огромном Млечном Пути. Все более отчаиваясь, Алексей повторил сжато и резко:
- Вот так, Марина, сгорают звезды. Одним росчерком! Марина вздрогнула и обернулась к нему. Напряженный взгляд и застывшее лицо сделали ее задумчивой и строгой. Алексей почувствовал неловкость. Он же не хотел Марину обидеть. Но его опасения развеял доверчивый тон Марины. Сосредоточась, она быстро, с придыханием от волнения заговорила:
- А самолеты? Они тоже сгорают? Я не могу представить себе небо войны… Сколько бы ни смотрела - не могу, только подумаю: сколько в нем пережито человеческих драм, трагедий, и никакого следа… Никакого…
Марина молча смотрела на тихое, усыпанное звездами небо и думала о его магическом свойстве затягивать раны. Ничто в природе не обладает таким свойством. Эта мысль удивляла и одновременно страшила ее.
- Военное небо поливали и секли свинцовые дожди, - задумчиво сказал Алексей. - Оно горело, взрывалось, раскалывалось на куски, в нем плавился даже металл.
- И все-таки не осталось на нем ни шрама, ни царапины.
Алексей тоже не видел военное небо. Но он авиатор, и ему больше известно о судьбах военных летчиков. Что бы в небесах ни случалось, все кончается на земле. Здесь начало и конец всему. Что здесь завязалось, то и развяжется.
- Нет, Марина, бесследно ничто не пропадает, - словно успокаивая ее, сказал Алексей.
Мог ли он тогда думать, что слова эти окажутся для Марины почти пророческими! Знать бы ему, что было у нее тогда на душе, и не пришлось бы ему потом испить горькую чашу превратностей судьбы.
Они разъехались, и Марина так и не услышала от Алексея дорогие ей слова. А он не знал, что так тяжело носить в себе невысказанную любовь… Алексей писал Марине уже из боевого полка. Но разве в письмах выскажешь, что у тебя на душе? Он даже не осмелился у нее спросить, кто такой Ксенофонт и почему ей от него попадет…
Марина обещала приехать к весне. Но миновала долгая зима, отгрохотали беспокойные майские грозы, а ее все не было. И вот теперь, в конце лета, едет! Алексей взбудоражен. Накануне он ложился спать и просыпался с думами о долгожданном перелете на далекий аэродром, о полетах в краю гор, подступивших к самому морю. А вот теперь в голове у него еще и… телеграмма.
- Алексей, ты что, сны досматриваешь?
Пушкарев едва не опоздал на завтрак, а сейчас летчики кричали ему уже из автобуса, который увозил их на аэродром. Такого с ним никогда не случалось. Но он ничего этого не замечал: душа его переполнена иными чувствами.
* * *
Рядом с капитаном Широбоковым и старшим лейтенантом Костиковым Пушкарев увидел командира звена Орлова. Обрадовался! вот кстати!
- Здравия желаю, товарищ капитан! С приездом! - сказал он, как отчеканил.
Необычная бодрость голоса, живость взгляда и энергичность движений Пушкарева незамеченными не остались.
- Спасибо! - ответил Орлов, присматриваясь к нему. - Ну как вы тут?
По лицу Пушкарева видно - все у него хорошо.
- Без дела не сидим.
- Вас ждали, товарищ командир, - добавил Костиков, а Широбоков задрал кверху голову и протянул:
- Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися, а мы тоже не сидели - того дожидалися…
- Тебе бы все прибауточки, Широбоков. Чего это ты с утра заводишься? - дружелюбно сказал Орлов.
- Сам не знаю, дедовская песня пришла и вертится на языке, - тягуче проговорил Широбоков и, мотнув головой, будто собирался запеть с новой силой, бойко спросил: - Командир, что нового у фронтовиков?
Орлов заулыбался.
- Они говорят: все новости у нас в полку, - ответил он, продолжая поглядывать на Пушкарева.
Широбоков сверкнул глазами:
- Остряки-старики, есть у кого мудростью подразжиться…
Орлов и Широбоков внешне очень схожи, они, как в сказке говорится, рост в рост, волос в волос, голос в голос. Истинные истребители - коренастые, крепкие, с прямым, смелым взглядом, скорые на острое слово. И летают - не отличишь друг от друга. Одна школа… Но Орлов - командир звена и своего летчика знает поосновательнее. Широбоков любит на досуге порассуждать, иной раз разговорится - не остановишь. А то ходит - вроде как себе на уме. Что-то вынашивает в мыслях. Все равно он выскажется, ничего в себе не утаит, только не сразу, а как бы после того, как мысли его дозреют. И в это самое время интересно за ним наблюдать. Он то, будто бы случайно, бросит реплику, то на что-то намекнет, а то загадочно посмотрит: "Ну что же вы такие недогадливые…" Сегодня ни с того ни с сего затянул стариковскую песню, не поймешь, для чего о мудрости заикнулся, а от разговора уходит. Может, о Пушкареве что прослышал.
Орлова не покидала мысль о молодом летчике. Знает ли он, что над ним сгущаются тучи? Известен ли ему разговор с комэском?
Перед самым отъездом на встречу с ветеранами Орлова вызвал командир эскадрильи майор Зварыгин и без каких-либо предисловий спросил:
- Как посмотришь, если Пушкарева от тебя заберут?
- Кто заберет?! Куда?! - с беспечно-веселым настроением, невозмутимо отозвался Орлов, уверенный, что майор Зварыгин в обиду звено не даст. Ему доверили эскадрилью, и комэск сам распоряжается ее людьми. А уж это он может.
Орлова восхищало в новом командире буквально все. Покоряла страсть майора Зварыгина к полетам, гипнотизировала молва, задолго опередившая его появление в полку. Послушал его однажды и безоглядно потянулся за ним, потому что в его высказываниях было много оригинального. Каждый полет - творчество, летчик должен быть художником своего дела. У настоящего художника на холсте нет ни лишнего, ни фальшивого мазка. Так и почерк летчика в небе должен быть четким и предельно точным. Вот молния. Она всегда неожиданна, гадай: куда направит свой могучий разряд? Когда же ударит гром, след ее уже не найдешь, пропал. Такой должна быть и атака летчика-истребителя. Атака-молния! Не задумываясь, на память, Зварыгин цитирует Достоевского: "В тесной квартире даже и мыслить тесно". А какой вывод? Надо выходить на простор, открывать новые горизонты, стремиться к новым высотам. "Новый взгляд, новые мысли…" Или скажет; "Летчик не тот, которого подталкивают: лети, а тот, который сам рвется в небо!"