Она попыталась захлопнуть дверь, но сержант успел вставить в проем ногу, и Сацико, сбросив стопку белья на наши руки, устремилась в комнаты. На ходу она суетливо что-то шептала. Из многих слов – угадывалось лишь – "Коля!".
Колю мы увидели поднимающимся с циновки, неторопливо заматывающим простыней свое нагое тело. Красивое, крепкое тело. А Сацико в дополнение к простыне набросила на него кимоно и чтобы совсем прикрыть, защитить его от нас, встала перед ним – лицом к нам. Мол, не отдам! Маловатая для зашиты на фоне крупного Коли (таким он показался) – она выглядела смешно. И мы невольно заулыбались. Сацико, должно быть, уловила, что шума и насилия не будет, обмякла. Молитвенно сложила ладони, уткнулась в них лицом и затихла.
– Не бойся, я никуда не уйду, – сказал Коля для нас и ласково прижал Сацико к груди, поцеловал в затылок. Этот жест должен был иметь смысл перевода с русского, который устроил Сацико. Тогда женщина взглянула на нас, чтобы убедиться – дошел ли смысл текста до нашего сознания. А сержанта этот демарш разозлил, и он не то спросил меня, не то предложил: – Надавать ему… – Я остановил его:
– Не надо ни бить, ни ругать… – и обратился к Коле, – Надо, Коля, чтобы ты понял, что нарушаешь Присягу. Предаешь нас.
– Война кончилась и я свободный…
– Ты можешь попроситься, и тебя могут отпустить. Но не раньше, чем ты вернешься на Родину. Ты можешь обвенчаться или расписаться здесь с разрешения командования. Ведь это брак граждан разных стран… – пытался я усилить мотивацию необходимых поступков.
– Что-о?! – вспылил Коля, – Кто-то будет мне разрешать: любить или не любить. Я её не брошу! – он подхватил Сацико на руки, как ребенка, и стал целовать её. А она так радостно отвечала!
"Всего – восемнадцать годков, а каков!? А она… Что значит – Любовь!? Во что она превратила зрелую, солидную женщину!" – когда я мысленно произнес слово "любовь", то понял, что оно точнее всего определяет их отношения, определяет их самих – любящих. Как она изменилась, когда учуяла угрозу их отношениям, как он встал на защиту их чувств. Он кажется выше меня и сержанта, он просто – огромен и выглядит, и ощущается значительнее нас – его командиров. Я не заметил, как у них всё начиналось, как вызревала их Любовь, но… вдруг мне стало страшно за них. Ведь они даже не подозревают, какие люди, какие органы вплетутся, вмешаются в их отношения!.. А как им доходчиво объяснить – я не знал.
Очутившись в сочных, сладких объятиях "молодые", должно быть, совсем забыли о нас-нежданных. Пришлось напомнить о себе, и я попытался все-таки объяснить:
– Коля, только хотел бы тебе напомнить, что ты находишься на службе в Армии, Армия временно дислоцируется на территории чужой страны, живущей по своим законам. Поэтому в самой Армии законы ожесточаются. Нарушив мой приказ, ты рискуешь гауптвахтой, несколькими днями разлуки с любимой, А, нарушив армейские, ты рискуешь оставить любимую без… себя самого – навсегда! Тебя, как дезертира – расстреляют. Война для нас с тобой еще не закончилась, – я, не останавливаясь, произносил эти жесткие слова. Откуда они брались, не знаю, от них мне самому становилось страшно, но оттого, что на Колю они не производили никакого впечатления, мне становилось ещё страшнее.
– Ох-ох, – засмеялся Коля. Сацико, конечно, не понимала, о чем мы говорим, поэтому Колин смех ее заразил – она расхохоталась.
– Коля, тебя ждет родная страна, мать, в конце концов, – не унимался я.
– У матери нас много. Она даже не заметит…
– Прости, но ты еще не любишь – ты только влюблен. Ты должен будешь привыкнуть к новому языку. К местному быту, ее возрасту! Она же на много старше тебя! Она что – похожа на твоих сестер, соседок, одноклассниц… – настойчиво пытался я пробраться в его сознание – Она ни на кого не похожа. Она одна во всем мире…
Командира орудия завело упорство подчиненного, он напрягся, чтобы проучить упрямца – поколотить или скрутить и потащить в расположение части. Коля, учуяв намерения сержанта, опередил его, вспрыгнул на подоконник и схватился за шпингалет оконной рамы, демонстрируя готовность выскочить из окна.
– И тебе даже не жаль любимой, ведь разобьешься!?..
– Показать Вам, как я прыгаю со второго этажа? – игриво успокоил нас Коля. Веселый тон и улыбка возлюбленного продолжали подбадривать Сацико. Она тоже улыбалась и часто гордо вскидывала голову.
Затянувшееся препирательство теряло смысл.
– Ладно… ты подумай, – сказал я, – Будем ждать тебя с твоими предложениями, как лучше решить эту проблему… Счастья вам…
– Идите-идите… без вас разберемся. Только не надо портить нам жизнь… – бросил мне вслед Коля.
Я поднял руку, игриво пошевелил пальцами, подмигнул – этот прощальный жест был адресован Сацико, повернулся и вышел, Архипов немного задержался, но на лестнице догнал меня. Сказал ли он что-нибудь "на прощание Коле", не знаю – он не рассказывал. Только по дороге все время оглядывался, в надежде на то, что Коля одумается и побежит за нами.
Мою голову, наконец, правомерно заняла дума об организации отъезда – времени-то мало оставалось.
… Но все же, не спросясь, в мою головушку прорывались мысли о том, как спасти ИХ ЛЮБОВЬ. ЛЮБОВЬ ЖЕ ВЕДЬ! Это я чувствовал. Я понимал, что у меня нет никаких возможностей, средств, связей, союзников! Но не думать об этом я уже не мог…
Когда мы вернулись в расположение, то сборы там были в самом разгаре – подготавливали матчасть, складывали боеприпасы, аппаратуру – при том "наши гости" принимали в сборах самое активное участие. Да так аккуратно, старательно, что очень веселило личный состав. Меня тоже. А им было грустно. Может быть, даже тяжко, ведь они лишались понравившегося им общества, к которому стали привыкать, и охраны! Чего больше не скажу. Я только замечал, как они украдкой утирают слезы. И в это же время, не могло не подуматься: нагрянь сейчас армейское начальство, то нам за это содружество здорово влетело бы… "Косточки" мы вряд ли собрали".
И тут, как нарочно, появился уполномоченный СМЕРША. Первое, что пришло в голову: – накаркал! Или кто-то успел доложить о Коле?..
Но, оказалось, что он просто пришел проведать – давно не был. И ему понравилась картина сборов. Более того, показывая пальцем, то на одну сценку, то на другую, он приходил все в больший восторг!
– Смотри, как осторожно они устанавливают ящик с гранатами! А как штопают чехлы для пушки! А бойцы, какие чистенькие и без матюгов… ну, ты и выдумщик, такое организовать!
– Это все замполит… – спокойно отказался я от незаслуженной славы. И тут же мне показалось, что сейчас самый подходящий момент обсудить со СМЕРШевцем ситуацию "японо-зырянской любви"…
Он на секунду задумался и спросил, а она не похожа – на якутку или бурятку, как с языком?.. И заключил: можно было бы устроить в санбат или в столовую. Ты говоришь – он потомок Ломоносова, а она тоже там какая-то… такое могло бы получиться!? Если это настоящая любовь? Или ей с голодухи захотелось мальчика? Ты уверен?
После этого задумался я… … и в этот момент послышались выстрелы!..
Нам потом рассказывали. И случайные свидетели, и сама Сацико…
После того, как я на прощание игриво пошевелил пальцами руки, она успокоилась, но, увидев валяющееся на полу недавно стираное белье, принялась быстро приводить его в порядок, и потом понесла в часть… А на улице проезжал извозчик. Он вез веселую компанию китайцев, которые выскочили из коляски, вырвали у Сацико белье, на разбросанную кучу повалили ее. Она закричала. Из окна выпрыгнул Коля. Началась возня, драка. И Колю – убили.
Он лежал на куче белья в разорванном кимоно. СМЕРШевец своим вопросом "кто его так нарядил?" сразу сумел погасить всякие разговоры и догадки по поводу странного Колиного облачения и приказал переодеть бойца.
Колю похоронили на следующий день в братской могиле на главной площади города. Там покоилось немало товарищей – жертв мирного времени. Погибшему отдали честь салютом. И когда мы остались вдвоем у могилы, я обнял Сацико за плечи и сразу ощутил трогательный отклик благодарности. Я не знал чем и как утешить эту чудную женщину, наказанную только за то, что она полюбила!
Неожиданно я (неверующий) решил обнадежить её тем, что Она-Сацико и Он-Коля обязательно встретятся на небесах и никогда уже не расстанутся. Как я передал ей это представление – не помню. Но она поняла. Её улыбка широко растянула ее тонкие губы. Даже глаза заулыбались. Она посмотрела на небо. Голубое-голубое. Но не, потому что подумала о такой возможности, а из благодарности мне – за старание её утешить. При том она покачала головой, что означало: – нет. Потом с большим трудом объяснила, что японцы живут только на земле. Загробная жизнь для других.
Потом мы шли. Долго, молча. Вдруг она схватила меня за локоть. И, безжалостно кромсая русские слова, старательно высюсюкивая японские, три раза спросила одно и тоже. Я, наконец, понял:
– Это правда? Ты сам веришь, что я с ним там встречусь!?
Я кивнул, твердо добавив: – "ДА"
Я надеялся, что Сацико успокоится. Но она быстро сложила ладони, уткнулась в пальцы носиком, несколько секунд, не больше, что-то пошептала (мы остановились на мосту через реку), потом решительно рванулась к ограде и перескочила её…
На мосту откуда-то набралось много народа. Одни рассматривали корявую лунку на тонком льду, оставшуюся после падения Сацико. А другие держали меня, собравшегося было броситься на помощь самоубийце, и объясняли мне, что ей уже не помочь – высота, лед, быстрое течение… и потом разве поймешь японок, может быть, ей так лучше. Объясняли на разных языках. Объяснение дошло до меня позже. А тогда у меня просто не осталось сил сопротивляться сдерживающим меня людям и вникать в их советы…
С тех пор минуло столько лет!.. И каждый раз, когда вспоминается это событие (в разных условиях, по неожиданным поводам), то всплывают все те же вопросы: – "Зачем я сказал ей "Да", что верю!? Может быть, она дожила бы до сегодняшнего дня, японцы долго живут! Встретила бы новую Любовь или хранила бы, и берегла память о Той, что даровал ей Великий Случай!" А что же все-таки вело юнца и зрелую женщину с разных сторон земного шара навстречу друг другу? Что позволило им разглядеть в водовороте еще не устоявшихся событий, на поле, еще не остывшем от горячих схваток, где смертельно ненавидящие друг друга люди утверждали свою правоту – что все-таки помогло этим так нужным друг другу человекам разглядеть друг в друге милого, нежного, ласкового человека, способного по-настоящему любить?!" Радостная любовь тогда выросла, расцвела… но жестокая среда смяла этот цветок, растоптала…
А может быть, они встретились? Там! Возможно, так бывает? И счастливы по-настоящему. И вместе машут руками, как когда-то, игриво пошевеливая пальцами, шлют мне издалёка благодарственный привет…
ЛИВЕРТОВСКИЙ Михаил – прозаик, член Союза писателей России. Родился 25 августа 1923 г. в степи под Одессой. Перед Великой Отечественной Войной закончил школу и успел поучиться в художественном и военном училищах. Прошел войну почти с начала – от Подмосковья до чешской Праги, а в Войне с Японией – через пустыню Гоби, горы Хингана – до Порт-Артура. Пять раз был ранен. Награжден орденами и медалями. После войны работал токарем на заводе Пресни, художником в Торговой Палате. На ЦТВ – редактором, режиссером, сценаристом. Постоянно писал для газет, журналов, кино.