Главного гостя - Ивана Васильевича Маркова, естественно, усадили в центре; рядом сел хозяин - комдив-15 - Сергей Алексеевич Ульяновский. По обе стороны разместились офицеры из комиссии, старшие офицеры полков. На самом кончике выкроили места и охотникам - Тузову и Дуднику.
И тут, представьте, раскрывается дверь, и повар - весь в белом, в крахмальном белом колпаке, высоко воздев перед собой руки, - прёт роскошное фарфоровое блюдо, наполненное жареной дичью… Темно-коричневой, со всякими там перьями и вензелями и бог знает ещё с чем… Аж дух перехватило!
Шарахнули в потолок пробки, и в бокалах взметнулось пеной до краёв шампанское. Сергей Алексеевич встал и провозгласил тост за здоровье Ивана Васильевича, главного инженера АДД, так много потрудившегося для совершенного состояния боевой техники, что, несомненно, способствовало достижению нашей победы. Все выпили с удовольствием, то и дело посматривая на фазанов. Иван Васильевич даже не стал торопиться с ответным словом, а, степенно подвязав себя салфеткой, с благоговением принялся разделывать мастерски приготовленную птицу. Попробовав небольшой кусочек, изобразил блаженство на лице и сказал:
"Что ни говорите, друзья, сразу видно - благородная дичь! Трудно даже поверить: царям да королям раньше доступна была, а теперь и к нам, грешным, на стол попала!"
Ульяновский, очень довольный, утвердительно постучал по столу растопыренными пальцами и предложил наполнить ещё бокалы.
Откушав, Марков оглядел всех командиров за столом и спросил вдруг:
"Кто же из вас такой завзятый охотник, кому мы обязаны этим царским угощением?"
Заместитель командира дивизии в этот момент съёжился, слегка похолодев. И тут, совершенно неожиданно для себя, почувствовал в конце стола какое-то скромное шевеление: кто-то приподнялся, чуть кашлянув.
Зенков метнул туда взгляд и увидел встающего очень смущённого, покрасневшего Дудника. Пряча в стол свой застенчивый взгляд, Антон проговорил, впрочем, вполне внятно:
"Я их подстрелил, товарищ генерал".
"Спасибо вам, майор, вы молодчина!" - благодарно расплылся Марков.
Веня не знал, как ему быть: то ли швырнуть пробку в этого нахала Дудника, то ли залезть под стол и смеяться там до слёз.
Потом обед кончился, инспекция отправилась продолжать свои дела, а Ульяновский и Зенков зашли в штаб. Закрыв за собой дверь, Веня сказал негромко:
"А ведь каков повар!".
"А что?"
"Фазанов-то этих… черт-ма настреляли. Как я тебе, Сергей Алексеевич, и говорил…"
"А мы ели что?"
"Петушков, что давеча паслись во дворе".
"Ну!.. Вот те на!.. Проклятье… (Ульяновский употреблял это слово и в хорошем и плохом смысле.) Однако что ж этот Дудник?"
"Нахал. Что ещё сказать?.. А как не растерялся! Точно выстрелил и на этот раз не промазал! Впрочем, выручил меня: я было похолодел, когда Иван Васильевич спросил, кто настрелял их".
"Ай-я-яй… Конфузия-то какая, проклятье!" - протянул огорчённо комдив.
"Да ведь на блюде-то эти петушки проявили себя не хуже настоящих фазанов", - возразил Вениамин Дмитриевич.
"Ну хуже, не хуже… Это меня лукавый попутал придумать угощение фазанами… Эк проклятье!"
Антонина Алексеевна смеялась, слушая Михаила Лукича, и только в моменты, когда Сергей уж больно громко хохотал, вздрагивала и смотрела на сына с едва скрываемой сердечной болью.
Потом генерал попросил разрешения выйти покурить, и Сергей поднялся с ним вместе, а Антонина Алексеевна занялась приготовлением чая.
- Ну что, выкладывай? - взглянул серьёзно Федин, лишь только они оказались вдвоём. - Не пришлось ли катапультироваться?
Сергей потупился:
- Нет, угомонил-таки.
- Похоже, тебя покрутило с отрицательными перегрузками?..
- Ой, дядя Миша, вы по глазам читаете!
- Да ведь они у тебя, чёртушка, красноречивей осциллограммы!.. В них отрицательные перегрузки кровью расписались!
Сергей уставился с изумлением:
- Гляжу на вас как на волшебника… Действительно, крутило меня, вырывая из кабины с перегрузкой более минус трех…
- В перевёрнутом штопоре?
- Похуже… В аэроинерционном самовращении.
- Черт-те что!.. Потеря путевой устойчивости при отрицательных углах атаки!.. Случайно угодил?
- Угодил не я, а мне поручили воспроизвести то, что там было.
Михаил Лукич кивнул с чуть заметной ухмылкой:
- Так сказать, во имя науки…
- И для неё, и для корректировки инструкции по пилотированию.
Теперь генерал разглядывал молодого лётчика с таким же изумлением, как только что тот глядел на него.
- А в наше время, - проговорил он чуть ли не с завистью, - о возможности этаких жестоких "круговертей" мы и не подозревали!.. Однако, Серёжа, расскажи, как же всё это было?
Стремнин коротко рассказал, очень заботясь, чтобы Михаил Лукич не заподозрил его в нагнетании "летчицкого героизма".
- И, представьте, - усмехнулся он, заканчивая, - обалдел и будто уже ничего не вижу… Спасибо товарищу, летавшему рядом на киносъёмщике, - он подсказками помог выровнять самолёт… Потом, когда запустил двигатель, открыл гермошлем - и вскрикнул от радости: оказывается, стекло запотело!..
Генерал выразительно покачал головой:
- А у врача-то был потом?
- Разумеется… Денька через три загляну ещё… Да я и сейчас уже чувствую себя нормально…
Помолчали. Генерал сказал:
- Ну, Серёжка!.. Горжусь: становишься первоклассным лётчиком-испытателем!.. Да, а как с твоим проектом подцепки в воздухе?..
Сергей покривился:
- Проект почти готов… Только в институте обстановка так складывается, что вряд ли удастся его осуществить.
Михаил Лукич, затянувшись папиросой, взглянул искоса:
- Все же поясни, дружок, нужно ли тебе сейчас раздваиваться?.. Достиг самого важного в летании - летай, испытывай! Зачем же перегружать себя ещё и конструированием?
- Эх, дядя Миша!.. На работе мне уши прожужжали этими попрёками, и вы туда же… Как-то, обозлившись, я было дал себе зарок не подходить больше к чертёжной доске… Да не тут-то было!.. Опять потянуло, как выпивоху к поллитровке… Видно, таково уж призвание. Не будь лётчиком, стал бы авиаконструктором!.. Летать и конструировать на основе собственного лётного опыта - это ли не увлекательно?! Ведь не случайно все пионеры авиации были и конструкторами и испытателями…
В этот момент и донёсся голос Антонины Алексеевны:
- Мужчины, чай подан!
* * *
Перед чаем Антонина Алексеевна вдруг подошла к роялю и с поразившей Сергея экспрессией исполнила рахманиновские "Вешние воды". Михаил Лукич порозовел от восторга, просил ещё спеть, но Антонина Алексеевна, с чуть смущённой улыбкой и всё же довольная собой, вернулась к столу и принялась разливать чай из тихонько шумящего самовара.
А в комнате все ещё будто звенел серебристо голос: "…Мы молодой весны гонцы!.. Она нас выслала вперёд! Весна идёт… Весна идёт…"
Все трое долго молчали, и можно было подумать, что они вслушиваются в чуть слышное пение самовара.
Вот тогда-то Михаил Лукич вдруг и выдал монолог о душе, запомнившийся Сергею.
- Да, душа в нас есть! - Генерал приподнял чашку и отхлебнул чай. - Но мы как-то боимся в этом признаться даже себе!..
Но если непредвзято и неначетнически разбираться, тут и приходишь к выводу, что именно душа в нас по-настоящему чего-то и стоит!
Летом пятьдесят девятого мне посчастливилось быть в Большом, - продолжал генерал, - когда в спектакле "Кармен" пели Марио дель Монако и Ирина Архипова.
Помню, пропел Монако - Хозе арию с цветком да так и замер, припав на колено, пока публика неистовствовала. В зале творилось нечто невообразимое. В старину сказали бы: "Белены объелись!" Дирижёр - Александр Шамильевич Мелик-Пашаев - и тот не выдержал характер: принялся рукоплескать вместе с оркестрантами. И только две фигуры на сцене застыли как изваяния: Кармен - в ослепительно белом платье, присев на краешке стула, почти спиной к залу, и дон Хозе в сине-лимонном мундире, сникший в ожидании её ответа.
Он был безмолвен… Но все эти минуты неистовых оваций звучал у каждого в ушах его голос!.. Голос словно бы повис над головами: звонкий, ясный, сильный, страстный, необыкновенной красоты, проникающий прямо в сердце!.. Что он, кудесник, сотворил тогда с нами! Публика, продолжая неистовствовать, не давала этой дьяволице Кармен пропеть свою роковую реплику: "Нет, это не любовь!.."
Уж как это получилось, не знаю, но я на секунду отвлёкся от кумира, на которого устремлены были все взоры, и вдруг заметил, что по щеке Архиповой катятся слезы… Она плакала и всячески старалась скрыть это.
Ещё более потрясённый своим открытием - не боюсь сейчас в этом признаться! - я почувствовал и у себя в глазах счастливые слезы… Слезы восторга, как и у неё… Какого восторга?.. Восторга великой минуты приобщения к шедевру, когда тысячи душ вдруг настраиваются на некую единую волну творческого порыва и начинают резонировать, достигая своеобразного экстаза!.. И тогда отлетает прочь все личностное, материальное, "земное" и начинает звенеть лишь одна душа!