В такие моменты скряга забывает о переплаченных за билет деньгах, раскрасневшийся карманник может обнять восторженного прокурора, не прикоснувшись к его бумажнику, а прокурорское сердце становится мягче, чем у защитника: защитник же, коль защищал бы в такой момент, вовсе не думал бы о гонораре. Влюблённые невесты забывают на время женихов, женихи - невест, здесь жены, точно ангелы, кротки и не бранят мужей, а мужья не зыркают глазами по сторонам… Да, в это мгновение, такое редкостное в жизни, люди забывают о возрасте, о различии полов, они здесь все как дети: чисты, ясны, шумны, готовы в восторге смеяться и плакать!
И вот что ещё подумалось мне в тот вечер, когда я, потрясённый, возвращался со спектакля… В такие редкостные минуты душевного экстаза душа в нас как бы обнажается… И тут её, невидимую, неосязаемую, легко узреть, почувствовать в себе и в других!
И что уж совсем может показаться парадоксальным, так это то, что душа в нас самая прекрасная и самая коллективистская субстанция; она не терпит одиночества, с добротой и бескорыстно тянется к людям, она смела, даже жертвенна в своём проявлении, когда она улавливает, что настал её миг прийти людям на помощь.
- Браво, Михаил Лукич! - воскликнула Антонина Алексеевна. - Вот уж не ожидала услышать от вас такого страстного монолога о душе!.. Конечно, допускаю, что отношение учёных к вашим высказываниям…
- …мягко выражаясь, вряд ли было бы одобрительным, - подхватил с усмешкой генерал, - но я и не собираюсь выступать с этим монологом перед учёными… Тем более что лет полтораста назад знаменитый естествоиспытатель Гумбольдт сказал, что первая реакция учёных на мысль нестереотипную, тем более высказанную кем-то не из их коллег: "Чушь!.. И какой кретин мог этакое придумать?!"
Сергей, слушавший Михаила Лукича с почтительным вниманием, рассмеялся: в таком варианте перевода ему не доводилось слышать известное суждение Гумбольдта. "Интересно, а как бы дядя Миша перевёл последующие стадии реакции учёных на новое: "А все же в этом что-то есть…" и "Кто ж этого не знал!" - мелькнула мысль спросить, но тут заговорила мать:
- Миша, коль вы коснулись такого отпугивающего разум понятия, как душа…
- О!! - вскинулся Федин. - Это вы здорово подметили: "Понятие, отпугивающее разум!" И не потому ли, что душа в нас - вечный спутник разума и очень нередкий его и весьма обидный оппонент?..
- Да, - не удивилась Антонина Алексеевна, - не раз ощущала в себе эту борьбу… Сердце щемит: "Протяни руку помощи…" А разум одёргивает: "Да ведь это, поди, каналья!.."
Сергей взглянул на Михаила Лукича, тот на него, и оба расхохотались. Антонина Алексеевна смотрела на них с улыбкой. Сын вдруг посерьёзнел:
- Твой пример, мама, что!.. Вот я как-то разговорился с парнем, приехавшим с БАМа… Спрашиваю, так зачем же ты сваливал породу в Байкал?.. А он: "Знаешь, во мне будто боролись два человека; один все укорял: "Что ж ты, подлец, делаешь?.. Ведь тебе велели возить вон туда, за три километра!.." А другой: "Плюнь!.. Быстрей сделаешь свои десять ездок, да и отдыхать пойдёшь! Озеро-то с море !.. Ты перед ним - козявка!"
Реплика Сергея стёрла с лиц улыбки. Все трое взялись за чашки и некоторое время молчали. Но вот Антонина Алексеевна вспомнила:
- Но вы, Миша, всё-таки меня перебили….
- Простите, душа моя!.. Так что вы хотели сказать?..
- А вот что… Мы, артисты, суеверны… Мне, например, кажется, что я уже со вчерашнего дня чувствовала, что с Сергеем случится какая-то беда… Афанасий бы поднял меня на смех… А мне думается, что и авиаторы хоть и скрытно, но тоже суеверны?..
И опять мужчины весьма красноречиво переглянулись.
- Да-с… - улыбаясь, потупился генерал. - Гоню от себя эту чепуху, а все же стараюсь, коль вышел из дому, не возвращаться… Даже если носовой платок забыл положить в карман… И тут уж целый день настороже, потому что с утра уличил себя в несобранности…
- Позвольте, Миша, я налью вам горяченького, - протянула руку хозяйка.
- Сделайте одолжение… Мне припомнился такой занятный эпизод. Был в полку Ил-вторых на фронте парень двадцать второго года рождения… Так он как-то, полетев на штурмовку, взял с собой котёнка, слетал удачно, вылез из машины, держа котёнка за пазухой - только носишко виден, - и говорит технику: "Вот что, Трофимыч, сделай, друг, так, чтобы и в следующем полёте эта киса была со мной на борту".
Тот, разумеется, рассмеялся и обещал исполнить поручение.
Трофимыч взял котёнка к себе в землянку, накормил, пригрел, а на другой день этот живой талисман снова отправился в боевой полет. И так котёнок стал летать на боевые задания и каждый раз возвращался на аэродром благополучно.
Но однажды котёнок исчез, и лётчик ни в какую не захотел без него лететь. Тогда механик, очень любя молодого парня, побежал в деревню искать, но не нашёл ни котёнка, ни кошки. С пустыми руками возвращаться уж очень не хотелось, а тут попался на глаза ему старенький, облезлый, потрёпанный плюшевый медвежонок, и Трофимыч притащил его к самолёту.
"Ладно, привяжу его под передним бронестеклом", - смирился лётчик и полетел на штурмовку. А механик, проводив его, все смотрел в ту сторону, за лес, куда он скрылся, и было ему в этот раз особенно беспокойно.
Но прошёл час, и лётчик прилетел, и уже по тому, как бодро он выпрыгнул из кабины, Трофимыч понял, что полет прошёл удачно. Стягивая лямки парашюта, парень улыбался: "А знаешь, Трофимыч, он ничего!.. Он у меня приглядывал за винтомоторной группой!"
Передавая чашку, Антонина Алексеевна спросила;
- Психологически трудно было в войну бомбить врага в наших городах?
Михаил Лукич задумался.
- Раз десять мне пришлось летать на Харьковский железнодорожный узел со штурманом своим Георгием, и тут уж мы с великим старанием целились именно по путям, по эшелонам.
Помню, идём с ним к самолёту, я и спрашиваю: "Опять на тёщу?.." - "На тёщу", - вздыхает.
Потом, когда Харьков освободили, когда Георгий отыскал свою тёщу, он спросил её: "Ну как вы себя чувствовали, когда нам приходилось бомбить?" - "Господи! Не поверишь!.. Радовалась и смеялась!.. Выбегала на улицу, делилась радостью с соседями… Это было уже совсем не то, что немецкие бомбёжки: здесь с каждым разрывом бомбы чувствовали приближение нашей победы!"
Любопытнейшее душевное восприятие, не правда ли? - Михаил Лукич взглянул на хозяйку, на Сергея. - Поймёшь тут тех, кто в известной боевой обстановке с готовностью вызывал огонь на себя.
Однако хватит об этом… Серёж… Давай с тобой попросим, чтоб душа-певица спела нам баркаролу?..
Антонина Алексеевна встрепенулась:
- Нет, друзья, в другой раз, у меня завтра спектакль.
Михаил Лукич смотрел на неё умоляюще, хотя и знал: если она так сказала - петь не будет. И тогда вдруг он сам, вскинув озорно седую голову, запел баском:
…Ты услышь моё моленье
И гитары тихий зво-он,
Выйди на одно мгнове-е-е-енье,
Мой тигрёнок, на балкон!
Сергей зааплодировал, а Антонина Алексеевна добродушно рассмеялась:
- Спасибо, Мишенька!
- Плохо, очень плохо… Сам знаю, что плохо!! А что делать, если душа просит песен, а петь не умеет?!
Глава седьмая
А утром, когда Сергей ехал на работу, ему вспомнилось "Полстихотворения" Ираклия Абашидзе:
Зовётся юностью минута,
Когда бушуют, закипев,
В твоей душе костёр и смута,
И сам ты - мука и напев.
Зовётся юностью минута,
Когда ты неба слышишь зов,
Когда восходишь в гору круто
И веровать всему готов.
Зовётся юностью минута…
Да, вот такое у Сергея было настроение, когда впервые, восемь лет тому назад, он появился здесь, в институте. В такой же солнечный майский день. Имея в активе диплом с отличием, привлекательную внешность, мамин автомобиль и лёгкий шлейф неофициальных сведений о себе, который, преодолевая все барьеры, успел проникнуть в лабораторию аэродинамики доктора Градецкого, куда Стремнин получил направление. Впервые переступив порог проходной и шагая липовой аллеей, он подумал возвышенно: "Вот оно, святилище разума и высокого мужества, где трудятся избранники!.. Неужели?.. Неужели и я среди них?! Невероятно!"
Ему было и радостно от сознания, что первые этапы непростого дяди Мишиного плана он, Сергей Стремнин, концентрацией всех своих устремлений и собственным трудом сумел добросовестно выполнить. И всё-таки он волновался от представлявшихся ему всевозможных препятствий, которые, как в стипльчезе, нужно ещё преодолеть на пути к заветной цели.
Да, Сергей был тогда в том замечательном возрасте, когда человек полон веры в себя. Поэтому, свернув за угол и увидев вдали корпус лаборатории аэродинамики, он стал поглядывать в противоположную сторону, где сквозь полураскрытые размашистые ворота ангара виднелись самолётные хвосты. Вид этих хвостов действовал на него как пантопон: голова непроизвольно вскидывалась кверху, шаг становился уверенней и эластичней, а на лице возникала чуть заметная счастливая улыбка. Он даже не замечал, что на него поглядывают с любопытством встречные девушки. Сергей видел перед собой только зелень деревьев, торец какого-то здания, ангары и догадывался, что за ними лётное поле… Как было не биться учащённо сердцу?!
Начальник лаборатории Борис Николаевич Градецкий сказал:
- Входите! - И когда Стремнин закрыл за собой дверь, старик поглядел на него поверх очков и, не изменив выражения на лице, добавил тоном, в котором трудно было уловить какую-либо определённость: - Вот вы каков… - Он встал из-за стола, положил очки, указал Стремнину на кресло, сам подошёл к окну и посмотрел на небо, будто испрашивая совета, как держать себя в последующем разговоре с молодым специалистом.
Стремнин сел.