- Шо ты, голубчик! Христос с тобой! В нас такого сроду не бывало.
- Мало ли чего не бывало. Время военное. Галифе - эти тоже военные. Так что все может случиться. Ты все же, мамаша, убери их от греха.
Хозяйка недоуменно посмотрела на Петьку, сняла с гвоздя брюки, свернула их и унесла в горницу запереть под замок.
Петька облегченно вздохнул.
В приоткрывшейся двери показался Сачков. Он глянул по сторонам и, потянув носом, спросил:
- Ну, как, Кожин, квартира?
- Квартира что надо и колодец во дворе, - бойко сказал Петька.
- А почему один стал?
- Я, товарищ взводный, как раз с левого фланга шел. Вот и остался последним.
- Перейдешь ко мне на квартиру, - помолчав, сказал Сачков.
- Хозяйка просила хату постеречь.
- Тебя просила? Гм… Скажитя, пожалуйста! Так ты, значит, сторожем?
- Около того.
- Ну, в таком случае я сам до тебя перейду. Вместе сторожить веселее… Ты, Кожин, вот чего мне скажи: почему у тебя конь худой?
- Не ест, товарищ взводный. Всё уши поджимает. Может, больной?
- Больной? А ну, пойдем посмотрим.
Петька вылез из-за стола, прихватив с собой остатки сала.
Они вышли во двор.
Петькин конек, понурив голову и распустив губы, стоял у телеги.
- Тебе, Кожин, приходилось за конями ходить? - спросил Сачков.
- Да вроде не приходилось, товарищ взводный. Я ведь городской житель.
- Та-ак… А чем ты кормишь ее?
- Известно чем - сеном. Ну, овес, когда бывает, тоже даю.
- Понятно, - Сачков покачал головой.
- А что понятно-то, товарищ взводный?
- Слухай сюда. Вот, скажем, поступил бы ты к хозяину работать, а он бы тебя одной картошкой кормил.
- Ну?
- Так ты бы не только уши поджал, а обложил бы его и туда, и сюда, и обратно. А? Правильно я говорю?
- Все может быть.
- Вот. А конь - животная бессловесная. Сказать не может, но сразу видать - не любить и, презираеть тебя. А сам, поди, думаеть: ну и хреновый кавалерист мой хозяин!
- Ну?
- Ты не нукай, а слухай! - рассердился Сачков. - Я тебя, дурака, навчить хочу. Вот!
- Чем же мне его, взводный, кормить? - недоумевая, спросил Петька.
Сачков пощелкал языком и гневно покачал головой.
- Еще спрашиваешь! Морковки расстарайся. Сечки засыпь с мукой. Сена настоящего достань. Соображать надо! А ты вот полез из-за стола - скорей сало в карман, а нет, чтоб хлеба коню. А конь - первейший твой друг. Другой конь лучше тебя соображаеть, тольки что человечьего языка нет… Я вот действительную службу в пограничниках служил. Так вот был у нас на заставе конь. Костиком звали. Старый служащий. Еле ходил. Два шага пройдеть, на третьем падаеть. Да… И до чего умный был! Вся застава его любила. Ну, приезжаеть новый ротмистр, пошел на конюшню и Костика увидел. "Это што, - говорит, - за шкилет? Отвести одра на живодерню. Даром казенное зерно исть". Ну, повели нашего Костика. Вся застава вышла его провожать, да как крикнут "ура"! А Костик, значит, почувствовал. Как подскочит! Шею выгнул, хвост трубой, а сам галопов галопом! Ну, думаем, сейчас весь рассыплеться. Проскакал он эдак шагов сто, упал и подох. Вот, брат, какой умный конь: помирать, так с музыкой! А ты говоришь… Я вот с новобранства конишку получил. Егоркой звали. Маленький, косматый и кусался. Так я попервам, как он на меня бросился, морду ему побил, а потом начал лаской брать, и так мы с ним подружились, что я ему свою жизнь рассказывал… Вот, Кожин, какие дела. Коня любить и уважать надо, как родного брата…
В ворота сильно постучали, и молодой голос крякнул:
- Ребята! Кто тут есть? Давай живо на митинг! Товарищ Калинин приехал!
Торопливо заправляясь, красноармейцы выскакивали на улицу и бежали в поле. Там уже шевелилась и шумела огромная масса бойцов. Все смотрели туда, где посреди поля развевались у одинокой тачанки красные знамена и была видна статная фигура Буденного. Со всех сторон подбегали и подъезжали верхом новые люди. С гиком примчался пулеметный эскадрон какого-то полка 4-й дивизии. Ездовые, на скаку лихо придержав лошадей, въехали в толпу.
- Тихо, братва! Держи! Народ подавите! - закричали вокруг голоса.
Но ездовые, искусно управляя, все же заехали почти в самую середину толпы.
В поле шевелилось целое море голов в буденовках, фуражках, кубанках и лохматых папахах. Слышались возбужденные голоса: "А где он, Михаил Иванович?" - "Вон с Ворошиловым разговаривает". - "Он, точно он". - "Постарел?" - "Да нет, все такой же".
Калинин приехал в Конную армию во второй раз, и старые бойцы, видевшие его еще на Южном фронте, смотрели на него как на знакомого человека. Каждый хотел еще раз послушать Михаила Ивановича и старался пробраться поближе к нему.
Бесцеремонно расталкивая бойцов, Кузьмич пробивался вперед. Но в середине так тесно сгрудились, что ему пришлось остановиться у пулеметных тачанок.
Он оглянулся. Среди незнакомых бойцов, как сначала показалось ему, он узнал двух красноармейцев 4-й дивизии, с которыми он встречался на базаре в Майкопе. Один из них приветливо кивнул ему головой. Кузьмич важно ответил и стал закуривать трубочку.
- Это кто ж такой есть? - тихо спросил один из бойцов, оглядывая дородную фигуру лекпома.
- С одиннадцатой дивизии. Какой-то начальник, - пояснил знакомый боец.
- Боевой?
- Ужас! Столько порубал белых гадов, что до Москвы не переставишь.
- Ну? Откуда ты знаешь?
- Сам говорил. Он мне знакомый.
- Да… Сразу видать человека.
- Ну и брюхо у него! - сказал другой боец. - Пушкой не прошибешь.
Кузьмич слушал в пол-уха, не показывая виду, что слышит, угрожающе шевелил усами и, тряся толстыми щеками, солидно покашливал..
Впереди произошло движение.
- Тише! Тише! - закричали вокруг.
На тачанке у знамен стоял Ворошилов в фуражке и френче, крепко перехваченном боевыми ремнями.
- Товарищи! - крикнул он, простирая руку вперед. - Сейчас по поручению партии большевиков выступит всероссийский староста Михаил Иванович Калинин.
- Ура! - закричали бойцы.
Крик прокатился по всему полю и замер, перейдя в нестройный рокот и гул.
В простой, выгоревшей добела солдатской гимнастерке и в черном картузике на тачанку поднимался Калинин.
Бойцы увидели знакомое морщинистое лицо с бородкой клинышком и нависшими усами. За стеклами очков в приветливой улыбке светились глаза.
- Товарищи красноармейцы! - заговорил он своим негромким, глуховатым голосом. - Передаю вам привет от нашего вождя и учителя товарища Ленина и от всех трудящихся Советской России…
Новый взрыв голосов потряс воздух. Задние надвинулись и рванулись вперед. Кузьмича закружило и отбросило к самым тачанкам. Его толкали со всех сторон, и ему стоило большого труда удержаться и не упасть под ноги лошадям. Сейчас каждый заботился только о себе. Хватаясь за чужие спины и руки, задние упорно пробивались вперед.
- Что, что он говорит? - спрашивали вокруг голоса. - Тише, ребята! Дайте послушать!
- Говорит: вся надежда только на нас, на Конную армию, - весело сказал высокий боец в рыжей кубанке. - Ну и…
Дальнейшего Кузьмич не услышал.
Громкий крик прорвал вдруг наступившую тишину:
- Ероплан!..
Из курчавых облаков хищно скользил вниз самолет.
- Бросил! Бросил! - пронесся чей-то отчаянный вопль.
Толпа заволновалась и кинулась в стороны.
Ахнул оглушительный взрыв.
Кузьмич, пыхтя, полез под тачанку. Там уже кто-то сидел. Приглядевшись, он узнал Сидоркина.
- Бьет, гад! - сказал Сидоркин, не глядя на него.
Высоко в небе слышалось частое щелканье выстрелов. Самолет открыл пулеметный огонь. В стороне воздух рвали короткие залпы. Кузьмич выглянул из-за колеса. Михаил Иванович как ни в чем не бывало стоял на тачанке и, прищурившись, посматривал по сторонам. Вокруг него тесно сгрудились бойцы.
Устыдившись минутной слабости и боясь потерять взятый раз навсегда самоуверенный вид, лекпом полез спиной из-под тачанки.
- Федор Кузьмич, что это вы рачком ходите? - послышался над ним спокойный насмешливый голос.
Лекпом оглянулся и увидел Климова.
- Трубку обронил, никак не найду, - сказал он, выпрямляясь.
- Так она у вас в руке, - показал Климов.
Кузьмич сплюнул с досады:
- Тьфу! Чорт ее забодай! А я-то ищу… Ну, ладно, молчок, Василий Прокопыч.
- Могила, Федор Кузьмич…
Самолет, описав круг над полем, стал набирать высоту и, провожаемый ружейными залпами, вскоре исчез в облаках.
- Нет, ты только погляди, Ковальчук, какой боевой Михаил Иванович-то, а? - говорил пожилой боец товарищу с седыми усами. - Ведь на что я бывалый, а и то у меня волос на голове шишом встал. Мне еще не приходилось с этими, с еропланами-то. А он хоть бы что! Стоит себе - и ладно. Я как увидел, так у меня все в смятенье чувств пришло. Приехал к нам такой человек, а я заместо того, чтоб его уберечь, в кусты кинулся. Ай, нехорошо!.. Ну, скажи, так совестно стало, выразить не могу. Вот, брат, какие они, наши вожди.
- А ему под пулями не впервой, - сказал Ковальчук. - Ребята сказывали, он в революцию в Питере бригадой командовал.
- Ну? Кто говорил?
- Не то Мингалев, не то Бобкин. Не помню…
Разговаривая так, они проталкивались через толпу и выбрались к тачанке как раз в ту минуту, когда Михаил Иванович вручал полкам боевые знамена.
Гремел оркестр. По всему полю перекатывались громкие крики "ура".