I
24 мая Конная армия вышла в район Умани. Далекий путь кончался. Армия подходила к линии фронта. По вечерам на горизонте в теплой голубеющей мгле вспыхивали зарницами короткие отблески пушечных выстрелов.
Положение на фронте казалось отчаянным. Численно слабые 12-я и 14-я армии отходили в глубь Украины.
В эти тяжелые дни в Кременчуг, где помещался штаб фронта, по поручению партии и правительства прибыл Сталин.
Над Кременчугом стояла звездная ночь. Мягкий свет месяца окутывал узкие улицы и серебрил полные воды Днепра. Вокруг было тихо. Только со станции изредка доносились гудки паровозов и грохот проходивших на фронт поездов.
Шел третий час ночи. Но в окнах стоявшего на запасном пути штабного вагона горел яркий огонь. Высокий боец-часовой тихо похаживал взад и вперед, поглядывая на окна вагона.
Внезапно на шторе мелькнула широкая тень, послышался шорох, и одно из окон опустилось. Тогда стал виден письменный стол и работавший за ним человек с темными, скрывавшими углы рта усами и трубкой в зубах. Он неторопливым движением провел по зачесанным назад черным до блеска, густым волосам, поднялся со стула и подошел к карте со множеством маленьких разноцветных флажков. Переставив какой-то флажок, он вынул изо рта трубку, провел по карте концом мундштука несколько линий и, возвратившись к столу, опустился на стул. Прикрыв рукой утомленные глаза, он с минуту просидел неподвижно, потом придвинул к себе папку с бумагами, развернул ее и взял в руку карандаш.
Со стороны станции послышались шаги. Часовой оглянулся. Придерживая шашку, к нему шел караульный начальник - низенький широкоплечий боец в лохматой папахе.
- Ну, как у тебя? - спросил он вполголоса, подойдя к часовому и пытливо посматривая на него снизу вверх.
- Порядок, товарищ начальник, - сказал высокий боец.
Низенький беспокойно глянул вокруг. Его взгляд задержался на открытом окне.
- Так и не ложился еще?
- Нет. Работает.
- И как это у него сил хватает! - покачивая головой, проговорил караульный начальник. - Которую ночь сидит до утра…
Вдали протяжно загудел паровоз. Послышался все нараставший грохот. Часто застучали колеса подходившего эшелона. Разбрасывая снопы ярких искр, поезд мчался в сторону Знаменки. Мимо замелькали черные силуэты орудий, зарядные ящики и уставившиеся оглоблями в звездное небо двуколки. Прогрохотав по стрелкам и оставив за собой длинный хвост пыли, эшелон пролетел мимо станции и скрылся за поворотом пути.
За Днепром полыхнуло бледножелтое пламя. Набежавший с реки ветерок донес едва слышный гул батарей.
У штабного вагона взад и вперед тихо ходил часовой.
Свет в окнах вагона продолжал упорно светиться. Сталин работал.
Дорога шла степью. Солнце беспощадно палило. Пыль, клубясь, поднималась из-под копыт лошадей и оседала на лицах бойцов. Каждый видел перед собой насквозь пропыленную потную спину товарища.
Харламов приподнялся на стременах и оглянулся назад. Далеко, до самого горизонта, черным потоком шла конница.
И вправо, за чуть видной на бугре сельской колокольней, и влево, за длинными и ровными рядами тополей, ползли, развеваясь в мглистой синеве неба, высокие облака пыли.
Там шли, сотрясая древнюю землю, полки соседних дивизий.
- Ох, ну и силища же у нас! - сказал Харламов, опускаясь в седло. - Валом валит.
- Харламов, а ты слыхал, что в пехоте раненые говорят? - спросил молодой боец Гришин, вступивший в полк во время похода.
- Ну?
- Кони, говорят, у них в одну масть, каждому солдату бинокль, а пулеметов!.. Через каждую сажень стоят. Солдаты больше из немцев. А сами-то окопались за проволокой, и нипочем их оттуда не выбить.
- Брешут! Семен Михайлович всю ихнюю проволоку с землей смешает. Мы так-то генерала Толкушкина били. Тоже ведь за проволокой сидел.
- Да что говорить, Семен Михайлович - это такой… - подхватил Митька Лопатин, ехавший в том же ряду. - Из какого хочешь положения выйдет.
- А как наш командир? - спросил Гришин, обращаясь к Харламову.
- Ладыгин-то? Первеющий командир. Дюже хороший. Этот, брат, не Карпенко. Наобум не полезет. У него человека зря не убьют. Да вот под Ростовом Карпенко-то на пулеметы в атаку попер. А наш расплановал - кому с фланга, кому в тыл ударить. Раз - и ваших нет! Батарею взяли и ни одного бойца не потеряли. А Карпенко что!.. Мелко плавает. Так, видимость одна - усы, бурка да глотка здоровая.
- Наш-то взводный очень молодой, - заметил Гришин, посмотрев на ехавшего впереди Вихрова.
- Ну и что же, все были молодые. Да и он зря не бросается. Соображение мыслей имеет. А это первое дело.
- Митька, гляди, кто едет, - сказал Харламов, повертываясь в седле и показывая рукой в поле, где стороной от дороги ехали Маринка и Сашенька. - Вы, стал быть, с Маринкой земляки? - спросил он, пристально посмотрев на товарища.
- Ага.
- Ты вроде муж при ней?
Митька помолчал и сказал:
- У нас с ней полная солидарность. Вот войну кончим - поженимся.
- Та-ак… А Саша как же? Ты помнишь, все говорил, что она тебе своей косой за сердце зацепила.
Митька вздохнул.
- Ну, что Саша! Саша - барышня образованная. А я что? Вовсе неграмотный человек… Эх, кабы скорей выучиться… Книжки вот теперь читаю. - Митька слазил в карман и показал Харламову тонкую книжечку.
- Но? - удивился Харламов. - А я не видал у тебя. Кто дал?
- Она и дала. "Прочти, - говорит, - а потом, при случае, мне расскажешь". Очень интересная книжечка, "Гарибальди" называется.
- Видал, как она Мише Казачку кисет-то расшила? - спросил Харламов.
- Видал… Покурим, Степа?
- Давай…
Колонна медленно вытягивалась в гору. Лошади, устало приволачивая задние ноги, пофыркивали и покачивали головами.
В задних рядах эскадрона, где ехали Кузьмин и Климов, тоже шли разговоры.
- Да. Спасибо товарищу Ильвачеву. Выучил меня грамоте на старости лет, - говорил Климов. - А то ведь только ноты и знал да фамилию расписаться. Был, как говорится, дурак дураком и уши холодные. Срамота, одним словом. Теперь хоть человеком стал.
- Факт! - пыхнув трубочкой, согласился Кузьмич. Он с покровительственным видом взглянул на приятеля. - Куда способнее образованному человеку. Вот, скажем, я, Василий Прокопыч, не поступи на действительной по медицинской части, ну и был бы пень пнем. А теперь все науки прошел и с каждым доктором свободно могу себя чувствовать, а другому, факт, и очко дам.
- Хорошая ваша наука, Федор Кузьмич, - сказал трубач.
- Медицинская наука всем наукам наука. Одним словом, тенденция, - веско заметил лекпом.
- Конечно дело, - поспешил согласиться Климов. - Ребры человеку вынать или там чего другое - это ведь не раз плюнуть.
- Вот я и говорю с точки зрения.
- Да…
- Василий Прокопыч, глядите, что это там за город виднеется? - показал лекпом перед собой, где вдали под пологим склоном поля сияли в солнечном мареве золотистые купола колоколен.
- А пес его знает… Стойте-ка, я сейчас у Вихрова спытаю.
Трубач выехал из строя, съездил в голову колонны и вскоре возвратился обратно.
- Узнали? - поинтересовался лекпом.
- Узнал, Федор Кузьмич. Умань это. Вихров говорит, здесь нам дневка.
- Умань? А-а… - Кузьмич покачал головой. - Значит, приехали. Факт!
Вдали прокатился густой вибрирующий звук.
Лошади вскинули головы, запряли ушами.
Кузьмич встревоженно взглянул на приятеля.
- Слышите, Василий Прокопыч? - спросил он, помолчав.
- Тяжелая бьет. Видать, фронт близко, - спокойно ответил трубач.
Голова колонны втянулась в пригороды и остановилась. Видно было, как передние всадники начали спешиваться и разводить лошадей по дворам.
Петька привязал своего мышастого конька к телеге под поветью, нагнувшись, набрал лежавшей на жердях сенной трухи и кинул ее в телегу.
Мышастый конек зло прижал уши и опустил вздрагивающую нижнюю губу с длинными жесткими волосками, вкладывая в это движение все свое неуважение к незадачливому хозяину.
- Лопай! - сказал Петька.
Конек презрительно фыркнул и отшвырнул мордой сено.
- Ну, значит, сыт, коли не хочешь, - заключил Петька, направляясь к хате.
Ни в черной комнате, ни в горнице никого не было. Петька огляделся и вздрогнул от неожиданности. За дверью среди других вещей висели синие галифе. У него захватило дыхание. Он прошелся мимо брюк, примеряясь, и, не в силах превозмочь искушения, потрогал их руками. "Эх, ну и сукнецо! Кавалерийские! Да… Было б это у Махно, то раз, два - и ваших нет…" Но новое положение обязывало, и он, покрутив носом и стараясь не глядеть на брюки, отошел к окну.
В сенях послышались шаги. В хату вошла с озабоченным видом невысокая средних лет женщина в беленьком, аккуратно повязанном под подбородком платочке.
- Здравствуйте, хозяюшка, - вежливо поздоровался Петька. - Вот в гости к вам заехали.
- Здравствуй, здравствуй, сынок! Я и то бачу - конь во дворе. - Она внимательно посмотрела на Петьку. - Поди, исты хочешь, сынок?
- Не смею отказаться, мамаша, - сказал Петька, присаживаясь на лавку.
Хозяйка поставила на стол сало, крынку молока и нарезала хлеба.
- Ишь, ишь, коханый, - ласково сказала она. - У мене тоже вот сынок второй год на службе. Може, и его хто покорме. Долго вы в нас простоите?
- А что?
- Да мне пидти треба, а хату некому поберегти.
- Иди, иди, мамаша. Я побуду… Только вот брюки бы ты убрала.
- На шо?
- Ну, мало ли кто зайдет. Унести могут.