Начальник курсов, тучный пожилой человек, медленно ходил по большой сводчатой комнате нижнего этажа, носившей название приемной, и, подкручивая пышные с густой сединкой усы, говорил находившемуся тут же дежурному командиру:
- Стало быть, так и сделайте, батенька мой: как только приедет, сейчас играть сбор и строиться. Смотрите, чтоб все было в порядке, - говоря это, он искоса посматривал строгими навыкате глазами в сторону дверей, откуда каждую минуту мог появиться инспектор и где маячила за стеклом фигура выставленного сторожить курсанта. - Да, так и сделаем: трубить сбор - и баста, - повторил он, повертывая к дежурному свое старое, с отвисшими щеками лицо и хмуря густые серые брови. - Да вот еще что: передайте, батенька мой, адъютанту…
Он не договорил. Парадная дверь громко хлопнула, и в приемную вбежал курсант.
- Приехал, товарищ начальник! - доложил он веселым и несколько встревоженным голосом, смотря в упор на начальника курсов.
Вихров, все время стороживший на лестнице, услышав голос курсанта, быстро спустился в приемную и, ожидая распоряжений, встал позади дежурного командира. Он никогда не видел Забелина, но теперь, увидя входившего в приемную стройного, как юноша, красивого старика со свежим лицом и вытянутыми в ниточку тонкими и длинными седыми усами, сразу понял, что, это и есть Забелин. Упруго ступая, вошедший направился к заспешившему ему навстречу начальнику курсов. Пока тот представлялся и здоровался с ним и с сопровождающим его комиссаром курсов Дгебуадзе, сухощавым, средних лет человеком, Вихров успел рассмотреть, что на Забелине была фуражка с желтым околышем и выгоревшая серая офицерская шинель с темными следами погон. Пристально вглядываясь в лицо старика с характерным твердым и строгим выражением рта, он не сразу услышал, как дежурный шептал ему: "Что ж вы стоите? Бегите передайте Гетману играть сбор". Вихров тихо отошел от дежурного и, прыгая через ступеньку, быстро взбежал по лестнице.
Огромный зал с высокими мраморными колоннами и хорами для музыкантов был залит ослепительным солнечным светом.
Курсанты, твердо отбивая шаг и в такт звеня шпорами, по три в ряд, входили в широко раскрытые двери. Яркие лучи солнца играли на расшитом шнурами алом сукне доломанов, на белых ментиках и синих рейтузах. Над рядами плыли султаны меховых киверов с алыми шлыками и золотыми кистями. Сверкала до блеска начищенная медная чешуя подбородных ремней.
Эскадроны выстраивались.
Командир учебного дивизиона, полный человек среднего роста, с торжественным выражением на широком красном лице, картинно изгибаясь назад и, видимо, упиваясь собственным голосом, покрывавшим все звуки, залился протяжной командой:
- Дивизио-о-он!..
Выдержав паузу, во время которой слышался только дружный, в два темпа, стук ног по паркету, он, быстро опустив поднятую над головой руку, отрывисто оборвал:
- …стой!
Строй, дрогнув, замер. Наступила мертвая тишина. И как раз в эту минуту в глубине выходящего в зал коридора послышались быстрые шаги. Несколько сот глаз без команды повернулись направо: в открытых дверях появилось командование.
Стоявший на правом фланге Вихров оказался в нескольких шагах от Забелина и теперь с любопытством смотрел на него, живо представляя себе рассказанный Гетманом случай под Карсом.
"В критическую минуту притти на помощь солдату и спасти ему жизнь. Как это хорошо!.." - думал он, во все глаза глядя на Забелина. Он заметил, как инспектор, поздоровавшись с курсантами и назвав их "славными гусарами", чуть улыбаясь, сказал что-то сопровождавшему его начальнику курсов, и эта улыбка невольно сообщилась Вихрову, преисполнив его невыразимо теплым чувством к Забелину. Ему почему-то казалось, что такие люди вообще не улыбаются. Вернее, он сомневался в этом. Теперь сомнения его рассеялись, и это было приятно ему.
Забелин вынул из кармана платок, вытер усы и, скомандовав "вольно", остановился перед серединой фронта.
- Товарищи курсанты, - заговорил он негромким и уже старческим голосом, - мой приезд к вам совпал с событием большой важности. По только что полученным сведениям, коварный враг без формального объявления войны вчера вторгся в пределы нашей дорогой родины… Сейчас где-то кипит бой, и наши герои самоотверженно дерутся на фронте…
Возбужденный гул голосов прокатился по залу. Курсанты, переглядываясь, подталкивали друг друга локтями, задние подступали к товарищам; стоящим впереди.
Тюрин прокрался в это время к дверям зала (благо от эскадрона было не больше сотни шагов) и заметил движение в зале, но что там говорили, он не мог разобрать. Он только видел встревоженные лица товарищей и слышал изредка долетавшие до него слова комиссара курсов Дгебуадзе, который, судя по его жестам, что-то горячо говорил курсантам. Но вот Дгебуадзе сделал несколько шагов к правому флангу, и голос его стал слышен отчетливее.
- …Через несколько дней многие из вас будут удостоены высокого звания командира, - говорил он. - Носите это звание с честью. Помните, что командир - воспитатель широких народных масс. В первую очередь он должен любить родину, быть честным человеком и обладать высоким чувством товарищества… Карьеризм, личные интересы, зависть, интриги не свойственны красному командиру…
Дгебуадзе отошел в сторону, и Тюрин уже не мог расслышать его слов. Новый взрыв голосов и движение в зале заставили его насторожиться. Строй сломался. Курсанты с громкими криками "ура" бросились к комиссару, подхватили его на руки и понесли к выходу.
Тюрин со всех ног кинулся по коридору.
Курсанты донесли комиссара до вестибюля. Здесь он высвободился из крепко державших его рук и с покрасневшим, веселым и возбужденным лицом принялся заботливо поправлять смятый френч.
- Ну и руки, товарищ, у вас, - усмехаясь и потирая бока, говорил он молодому курсанту огромного роста, с большим носом и целой копной светлых волос. - Не руки, а чугунные клещи.
- Я извиняюсь, товарищ комиссар… я ж помаленьку… - в крайнем смущении забормотал Дерпа, искоса оглядывая свои огромные руки.
Пошучивая и посмеиваясь, курсанты расходились по эскадронам.
Взяв под руку начальника курсов и склонив к нему голову, Забелин прохаживался по опустевшему вестибюлю.
- Да, да, Павел Степаныч, - говорил он вполголоса. - Пилсудский умышленно затягивал мирные переговоры, чтобы успеть собрать силы и нанести внезапный удар.
Он вдруг остановился и, чувствуя на себе чей-то взгляд, поднял голову. Поодаль у дверей стоял старик и пристально смотрел на него. Выражение удивления, недоумения и радости быстро промелькнуло на лице Забелина.
- Позвольте, да ведь это Гетман? - проговорил он не совсем еще уверенным голосом, вглядываясь в лицо старика. - Гетман! - позвал он.
- Здравия желаю, ваше… - старик запнулся, - товарищ инспектор! - бодро отчеканил он, выступая вперед.
Забелин подошел к трубачу и обнял его.
- Гетман! Здорово, старик… Ну, как же я рад тебя видеть! - заговорил он, дружески похлопывая его по плечу. - Что ж ты сразу не подошел? Не узнал, что ли, меня?
- Как не узнать, Сергей Ликсеич, - весь дрожа от волнения и радостно моргая сверкающими влагой глазами, ответил старик. - Сразу узнал. Да только подойти не осмеливался…
Курсанты, шумно разговаривая, входили в эскадрон.
- Мишка, новость слышал? - еще из дверей кричал Дерпа Тюрину. - Польские паны войну нам объявили… Вру? Да сам комиссар говорил. Через две недели выпуск. В Конную армию едемо.
Он подошел к Тюрину, от прилива восторженных чувств схватил его в охапку и закружился на месте.
- А кто едет-то? Ты, что ли? - опрашивал Тюрин, тщетно пытаясь высвободиться из мощных объятий товарища.
- Да все, все, милок! Всем выпуском едемо до Буденного.