- У нас маленьких не принимают. Ты уж поживи пока с бабкой Дарьей. Я вернусь. Тогда заживем по-другому. Жизнь-то какая будет! Тогда всем будет дорога открыта. И я вот выучусь и тебя выучу. Ты у меня инженером будешь… А за мать я отомщу…
- Эва! - Алеша усмехнулся сквозь непросохшие слезы. - Что ты все врешь-то? Разве тебя, такого большого, в школу возьмут?
- Да разве я, глупенький, в вашу школу пойду? Я на командира учиться буду.
Алешка с сомнением посмотрел на брата.
- Чудно́, - сказал он, усмехнувшись.
- А где бабка Дарья? - спросил Митька.
- За картошкой пошла. У нас есть нечего.
- А ну, иди сюда! - спохватился Митька.
Они подошли к лошади. Митька разамуничил торока.
- Держи!
Он стал вынимать из переметной сумы и класть на протянутые Алешкины руки хлеб, консервы и еще какие-то свертки.
- Ой, Митька, где ж ты все это набрал? - удивился Алешка. - А это чего в банке-то?
- Какава, - важно сказал Митька.
Потом он достал новую суконную гимнастерку с иностранными гербами на пуговицах и, подавая ее брату, деловито сказал:
- А эту на хлеб сменяете. Меньше двух пудов не берите. Хорошая гимнастерка. У самого Деникина взял. Ну, донесешь?
Вдали прокатилось несколько пушечных выстрелов.
- Кто это, Митька? - спросил Алешка с опаской.
- Наши. Беглым кроют… Ну, мне пора!
Он нагнулся, крепко поцеловал братишку и, повернув его, легонько толкнул в спину.
Когда Алешка, свалив все подарки кучей на стол, выбежал на улицу, чтобы еще раз взглянуть на брата, он увидел только быстро мелькавшие конские ноги и черные крылья развевавшейся бурки.
Вот всадник проскакал в конец улицы, свернул вправо и, широким прыжком махнув через канаву, скрылся за поворотом.
Часть вторая
I
На Петроградских кавалерийских курсах ждали приезда инспекции. Первым эту новость принес еще третьего дня курсант Тюрин. С мальчишески возбужденным лицом он, как бомба, влетел в эскадрон и, споткнувшись на ровном месте, крикнул товарищам:
- Ребята, Забелин к нам едет!
Курсанты, - многие уже спали, - зашевелились. Помещение эскадрона наполнилось гулом и жужжанием голосов.
Курсант Дерпа, человек огромного роста, прозванный Копченым за смуглый цвет кожи, приподнялся на локте и спросил у соседа по койке:
- Это кто ж такой Забелин, милок?
- А ты разве не знаешь, Копченый? - удивился сосед. - В германскую войну дивизией командовал. Он в прошлом году к нам приезжал… Сейчас инспектором.
Дерпа хотел еще что-то спросить у товарища, но тот быстро вскочил с койки и, накинув на плечи одеяло, побежал к Тюрину, который что-то рассказывал обступившим его курсантам.
- Ну да, я стоял как раз возле начальника курсов, когда дежурный принес телеграмму… Что? Вру? Да с места мне не сойти, если вру! Какие вы чудаки, право, ребята… Есть еще новость, - говорил Тюрин. - Получен приказ выдать курсантам старую форму гвардейских гусар. Завтра едут на склад.
Курсанты, в основном петроградская рабочая и учащаяся молодежь, с интересом приняли оба известия. О Забелине многие были наслышаны, и всем хотелось увидеть его. Множество разговоров и толков породило также сообщение о гусарской форме. Большинство видело такую форму лишь на портрете Лермонтова, который кончил эту самую кавалерийскую школу в 1835 году и служил в гвардейских гусарах. Поэтому многие, накинув шинели, тут же пошли смотреть на портрет, чтобы на месте разрешить возникшие споры. Оставшиеся пустились в разговоры о Забелине.
Тюрин, смуглый черноглазый курсант с тонким носом горбинкой, на вид совсем мальчик, стоя посредине толпы, говорил низенькому, с небольшими усами товарищу:
- Все же я никак не пойму, что заставило Забелина пойти вместе с нами?
- А что?
- Так ведь он был генералом при старом режиме.
- Что же из этого, раз он честный человек, патриот.
Тюрин с сомнением пожал плечами:
- Так-то оно так, понимаешь, но все ж таки он - генерал.
- А Николаев?
- Какой Николаев?
- А ты разве не знаешь?
- Не-ет.
- Тоже ведь боевой генерал. Он командовал бригадой в седьмой пехотной дивизии. Попал к Юденичу в плен, когда мы отступали на Петроград. Тот ему дивизию предложил. А Николаев говорит: "Нет. Я сознательно с большевиками пошел". Ну и повесил его Юденич в Ямбурге. А как вешали, он и говорит: "Вы отнимаете у меня жизнь, но не отнимете веры в грядущее счастье людей".
- Ну? Так и сказал?
- Слово в слово… Так что, значит, разные среди них есть. Я бы такому честному командиру памятник во какой поставил.
- А что? И поставят, - подумав, сказал Тюрин.
- По местам! - крикнул дневальный. - Дежурный идет!
В открытых дверях показалась сухощавая фигура дежурного командира. Он молча постоял некоторое время, выжидая, пока курсанты улягутся, потом притушил свет, оставив одну лампочку, и вышел в коридор.
- Копченый! - шопотом позвал Тюрин товарища.
- А? - откликнулся Дерпа.
- Ты спишь?
- Сплю. А что?
- Ты понимаешь, какое дело… - быстро зашептал Тюрин, подтягиваясь к изголовью соседней койки. - Я все думаю, ведь войне-то скоро конец. Что же мы будем делать?
- Как, то-есть, конец? Кто говорил? - спросил Дерпа, приподнимаясь на локте и вглядываясь в лицо товарища.
- Ты сегодня газету читал? - спросил Тюрин.
- Не успел. А что?
- Пишут, что конец гражданской войне.
- Да ты что, милок, сказился? А Деникин? А бандюки?
- Ну, эти не в счет. А у Деникина дела плохи - лапти складывает. Да вот слушай. - Тюрин зашелестел газетой, достав ее из-под подушки. Он приблизил газету почти к самым глазам и начал читать: - "…Взятие Екатеринодара венчает наши победы на Северном Кавказе, о размерах которых можно судить по тому, что в результате последних операций мы взяли до семидесяти тысяч офицеров и солдат. Остается только рассеять остатки белогвардейских банд на восточном побережье Черного моря. Скоро в наши руки перейдут Майкоп и Грозный с их запасами нефти. Доблестная Красная Армия гонит и громит противника…"
- А вот еще: "Трудящиеся России готовятся перекинуть все свои силы с фронта военного на хозяйственный, чтобы посвятить себя мирному труду…" Ну вот, слыхал? - сказал Тюрин, отрываясь от газеты и с глубокомысленным видом глядя на товарища. - Мирному труду, - повторил он.
Дерпа с насмешливым удивлением смотрел на него.
- Ну и чудной же ты, Мишка! - заговорил он, помолчав. - Треба, милок, знать, что товарищ Ленин говорит о капиталистическом окружении. Красная Армия будет существовать до самой мировой революции. Так что еще повоюемо… Ну, чего там еще пишут в газетке?
- Да разное пишут, - сказал Тюрин, вновь развертывая газету. - Постой… Ага! Есть сообщение Петрокоммуны. Так… Пишут, что завтра, двадцать четвертого марта, всем рабочим будет выдано по ползайца, а детям еще и сахар.
- Я б, милок, сейчас полкоровы съел, - вздохнул Дерпа. - У меня от воблы уж ноги не ходят.
Они помолчали.
- Копченый! - позвал Тюрин.
- Ребята, да замолчите вы наконец! - сердито сказал чей-то голос. - И сами не спите и другим не даете.
Тюрин повернулся на бок, вздохнул и потянул на себя одеяло…
Когда все уснули, Дерпа завозился на койке, достал из-под подушки несколько книг и погрузился в чтение.
Прошло несколько дней.
Помощник дежурного по курсам Алеша Вихров, высокий юноша восемнадцати лет, сидел за столом в дежурной комнате и читал "Героя нашего времени". Шел третий час ночи. Вокруг было тихо. Только отчетливо тикали над дверью часы да ветер, налетая порывами, стучался в плохо закрытую форточку.
Вихров закрыл книгу. Он только что прочел "Бэлу" и теперь, подперев рукой голову, задумался над прочитанным. Внутренне переживая за обиженного Печориным Максима Максимыча, он сразу решил, что если б он был на месте Печорина, то, конечно, обласкал бы доброго старика. "А правда ли, говорят, что в Печорине Лермонтов вывел себя? - думал Вихров. - Вряд ли, конечно… Хотя все может быть". Ему вдруг захотелось взглянуть на портрет поэта. Он поднялся из-за стола и, придерживая саблю, вышел в вестибюль. Здесь было темно. За двумя большими окнами просвечивал матовый отблеск луны. Голубоватые лучи играли на блестящем паркете, придавая окружающему таинственный вид. Вихров включил люстру. Яркий свет залил вестибюль. Вдоль потемневших от времени стен проступили тускло отсвечивающие золотые рамы картин и портретов, кирасы с перекрещенными под ними палашами и саблями, полуистлевшие бархатные штандарты кавалерийских полков - свидетели побед русской конницы, видавшие Бородино, Берлин и стены Парижа. Пройдя мимо картины, изображавшей штурм Шипки, Вихров подошел к портрету Лермонтова. Как хорошо было знакомо ему это смуглое большелобое лицо с темными усиками! Но теперь он смотрел на него не так, как обычно, а с чувством какого-то тревожного любопытства, словно хотел прочесть в знакомых чертах ответ на те мысли, которые сейчас волновали его.
Часы гулко пробили три. Пора было делать обход.
Вихров отошел от портрета.