III
Утром выяснилось: Кубышкин - ветеринарный фельдшер. И понимает по конной части. Относительно "человеков", как он выразился, "не шибко".
- Призвали. А что? Первые полгода был в корпусе Белова. Слыхали? После ранения в пехоту попал. Назначили "человечьим" фельдшером в батальон. А что? - Он передернул плечами, одновременно рот и щека перекривились. - Отказываться-то не положено. В общем, я половину службы провел в госпиталях. В последний раз под Курском тяжело контузило. Сутки в блиндаже отлежал. Откопали. А что? Живой. Полечили - и вот сюда, в новый санбат. А что?
Они сидели под сосной у своей палатки. Сафронов кусал травинку, слушал своего первого помощника и думал горькую думу:
"Вот так оно и тянется, вот так оно и идет, все "наперекосяк", как говаривал на военфаке наш старшина-служака. Попал наконец на фронт, так и то в какой-то неукомплектованный медсанбат. Дают вот кадры, и попробуй с ним поработать, если он "человеков" не лечил. Контуженый к тому же, дергается, чешется. "Какого офисера вам отдаю", - вспоминал он слова НШ. - Действительно, "офисера"".
- Вот что, Кубышкин, - сказал Сафронов. - Несите-ка шины и бинты. Учиться будем.
Кубышкин проворно вскочил и нырнул в палатку.
В тот же день произошла неожиданная встреча. Проходя мимо палатки комбата, Сафронов услышал до боли знакомый голос:
- …логичнее всего было бы считать.
Он не мог ошибиться - это был голос Сашки Штукина, его друга по военфаку.
Сафронов придвинулся поближе к палатке, прислушался.
- Возможно, вы и правы, но это, повторяю, алогично…
Сафронов секунду помедлил, а потом спросил:
- Разрешите?
В палатке на мгновение притихли, а затем послышался голос Лыкова-старшего:
- Войдите.
На носилках, поднятых на козлы, по одну сторону самодельного стола сидели Лыков-старший и Штукин. Даже со свету Сафронов узнал его.
- Извините, - сказал Сафронов. - Но тут такое дело…
- Я уже в курсе, - вмешался Штукин. - И после разговора с командиром намеревался к тебе.
- По такому поводу… - оживился комбат, но почему-то сдержался, произнес доброжелательно: - Ладно, идите. После договорим.
Они вышли на свежий воздух и некоторое время стояли молча, с интересом разглядывая друг друга.
- Не скажу, чтобы ты слишком поправился, - заключил Штукин.
- А ты все тот же, - отозвался Сафронов.
- Это я в госпитале отъелся. Я ведь после ранения сюда попал.
Тут Сафронов заметил на правой стороне гимнастерки Штукина желтую полоску, на левой - медаль "За отвагу". А все остальное прежнее - те же очки, тот же второй подбородок, та же неуклюжесть, и форма по-прежнему не шла ему… Но эта полоска… Сафронов обнял друга, и так, в обнимку, они направились в глубь леса.
- Ну, рассказывай, - потребовал Сафронов. - Где был? Что делал? Когда это тебя зацепило? Мы с тобой столько не виделись, а ты всего два письма написал.
Штукин по старой привычке крутнул головой, будто ему был тесен ворот, поправил очки.
- Ранило где-то под Орлом при бомбежке. Отлежал в Москве, в районе Тимирязевки. Между прочим, там провел несколько операций, и профессор, ведущий хирург, одобрил.
- А мне до сих пор так и не пришлось, - признался Сафронов и вздохнул прерывисто..
- Возможно, сейчас придется, - утешил Штукин. - Когда идет поток, хирургов не хватает. Все врачи оперируют.
- Но я с той поры, с военфака, почти не брал скальпеля в руки.
- Не делай трагедии. Я тебя уверяю. - Штукин снял очки, протер их подолом гимнастерки. - Несомненно, навыки имеют значение. Я сразу попал в медсанбат, и пришлось делать все: и резекцию желудка, кишечника, удалять селезенку… Это дело наживное. Жизнь заставит соображать и действовать.
Сафронов слушал Штукина и все-таки еще не мог поверить, что это он, его военфаковский друг, Сашка Штукин, его подчиненный, слушатель пятого взвода, что это он ведет неторопливый рассудительный разговор. И как будто не было месяцев разлуки.
- Как-то не верится, - прервал Сафронов. - Никак не ожидал тебя встретить.
- На войне все бывает, - философски заметил Штукин. Тут Сафронов вновь не сдержался, схватил его в охапку.
- Ну, будет. Достаточно. Это ребячество, - вырывался Штукин.
Они опустились на траву и минуту или две молчали, вслушиваясь в шорохи леса.
- За что медаль получил? - спросил Сафронов.
- Трудно сказать. Вероятно, за то, что я не бросил раненого, довел операцию до конца.
- Завидую я тебе.
- Напрасно.
Замолчали. Прислушались к кукованию кукушки.
- Ты знаешь, что у нашего выпуска уже есть потери? - спросил Штукин. - Даже в нашем взводе. Убит Бирюк. Ранен Гроссман. На пересыльном пункте я встретил Корецкого. Тоже ранен. - Он вновь сдернул очки и начал протирать их подолом гимнастерки. - Ну а ты-то? Что же ты не рассказываешь?
- Да что я! После резерва попал в Ленинград. В особый полк связи. Застал блокаду… Бомбежку там, обстрел. Все ждал наступления. Но не повезло. Как раз перед его началом, будто мне назло, часть переформировали, а меня направили в резерв.
- Для того чтобы столкнуться с войной, немного времени нужно.
- Успокаиваешь?
- Просто диалектически мыслю.
Сафронов тихо усмехнулся - друг в своем репертуаре.
- Как у тебя с Лидой? Переписываешься?
- С перерывами. Вот написал из госпиталя без обратного адреса. - Он кашлянул в кулак и спросил тоном пониже: - Как ты думаешь, она действительно ждет меня?
- Не сомневаюсь.
- А я сомневаюсь. Не то что я в ней не уверен. В судьбе не уверен. Война идет.
Сафронов хотел возразить, но подумал: "И в самом деле. Что нас ждет через день, через неделю, даже через час?" И представил жену, дочку, отца, мать, родной город, свой домишко. Но все это было бесконечно отдалено войной. И война диктовала, что делать, что будет, как будет…
- А как твоя наука? - поинтересовался Сафронов.
- По мере возможностей. В моем чемодане десятка два записных книжек. В них кое-что записано.
"Кое-что записано, - повторил про себя Сафронов. - Но это "кое-что" зависит опять же от войны".
- Какое на тебя произвел впечатление командир?
- Видишь ли, - раздумчиво ответил Штукин, - я привык судить о людях по делам.
- Куда он тебя агитировал?
- Весьма нелепое предложение. Совмещать должность эпидемиолога.
- Здесь все пока на совмещении, - заметил Сафронов. - Штатов нет. Я вот и за фельдшера, и за санитаров работаю.
Он потянулся за грибом, что высунул шляпку из-под листьев, будто подслушивал разговор, сорвал его, как цветок, и продолжал откровенно:
- Знаешь, что меня больше всего возмущает? Не хватает врачей, фельдшеров, санитаров, шоферов. А они спокойны, почти спокойны.
- Перегорели, - вставил Штукин.
- Что перегорели? - не понял Сафронов.
- А то, что ты еще только столкнулся с этим, а они привыкли. Они вовсе не черствые люди. Они поначалу так же, как ты, возмущались, волновались, переживали. А потом перегорели. И теперь относятся к этому как к неизбежному.
"Он, как всегда, прав", - в мыслях согласился Сафронов.
Потом они ужинали и опять говорили, бродя по лесу. От палаток доносилась песня:
Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море…
Песня разлеталась далеко, и казалось, даже сосны слушают ее.
- Остервенело поют, - заметил Штукин.
- Так каждый вечер.
- Начнется операция - не до песен будет.
Плечо к плечу они пошли на песню и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим палаткам.
- Товарищ капитан, - послышалось из-за занавески, - это ваш товарищ?
Спрашивала Стома.
- Да. Мы вместе учились.
- Смешной.
- Добрый, - не согласилась Люба.
"И смешной и добрый", - про себя заключил Сафронов и улегся на свою походную кровать - носилки.
IV
Сафронова разбудил посыльный:
- Срочно. В штаб.
Сафронов шел в темноте по знакомой тропинке и проклинал НШ: "Его "сель" - поразвлечься. Ему не спится. Ему обязательно надо разбудить человека".
Однако на этот раз тревога оказалась настоящей. НШ не развлекался.
Еще издали Сафронов услышал сдержанный шумок. У штабной палатки стояла группа людей. Доносились голоса.
Он, как положено, доложил о своем прибытии. НШ кивнул и произнес коротко:
- Получайте санитаров. Селых три.
- Но мне положено четыре.
- Что я вам, рожу? Четвертого возьмете из легкораненых, во время операсии. Галкин. Лепик. Трофимов.
Штабной сержант повторил фамилии. От толпы отделились три фигуры - как по диаграмме, одна одной выше.
- Ужинали? - спросил Сафронов.
- Сухим пайком получили.
- Тогда шагайте за мной.
Он привел их в свою палатку, посветил фонариком, чтобы они разобрались по местам.
- Спите.
- Покурить бы.
- Утром.
Сафронова разбудили голоса. Говорили неподалеку от палатки. Переговаривались тихо, но поутру каждый шорох далеко слышен.
Сафронов оделся и вышел из палатки.
Под высокой сосной стояла вся троица - его санитары.
"Целый букет! - добродушно заметил Сафронов. - Как будто нарочно подобрали".
Санитары отличались друг от друга цветом волос - брюнет, шатен, блондин. Это бросалось в глаза.
- Курите? - спросил Сафронов, хотя и без того было видно, что подчиненные курят.
Санитары тотчас приняли стойку "смирно" и спрятали самокрутки.
- Вместо завтрака, чтоб не свербило, - ответил за всех самый рослый, черноголовый.