Только чаще останавливались - Андрею надо было дать передохнуть. И те, что несли Иващенко, чаще менялись. А она… Она только говорила себе, что должна идти. Переставлять тяжелые, уставшие ноги. И не шататься. А лес все не кончался. На рассвете старший лейтенант объявил привал. Опять никуда не вышли… Иващенко стало хуже. Он очень тяжело дышал. Просил пить. Но была только брусника. Старший лейтенант велел Белову посидеть возле Иващенко, а ей сказал: - Ложись, Женя. Поспи. Она хотела опуститься сразу. Тут же, где стоит. Но заставила себя отойти. К тем двум маленьким елочкам. Ноги еще больше загудели. А сапоги снять все равно нельзя. Уже который день нельзя… Женя понимала, что спит. И что может до самого вечера только спать. А может быть, уже вечер? Села. Подождала, пока деревья, качнувшись, вернутся на место. Еще день. Все спят. Старший лейтенант тоже. Белов лежит, обняв свой автомат. Только Максимова со Щербаковым нет. Они, наверно, в охранении. Иващенко даже храпит. И вдруг… Вдруг она поняла, что Иващенко не храпит, а хрипит. Подползла ближе. - Иващенко! Не слышит. - Иващенко, я вас перевяжу. Понимаете? Перевяжу. - Она стала даже трясти его. Только бы открыл глаза. Перестал так хрипеть. Это же при отеке легких. И лишь морфий может снять. А здесь… Женя даже оглянулась. Здесь одни деревья. Лес. А вечером… Уже смеркалось, они должны были двинуться дальше, он внезапно перестал хрипеть. И не дышал… Кто-то окликнул старшего лейтенанта. Все сразу стали подниматься, собираться. Андрей запасался мхом - и под ремень засовывал, и в карманы. Костя натягивал на перевязанное плечо шинель. А как же Иващенко? Она подхватила его под мышки. - Помогите мне… Подбежали двое, помогли оттащить. Женя стала его закидывать листьями. Лицо в темноте белело. Вдруг все-таки живой? Нет… Холодный уже… Наверно, была полночь, когда они остановились. Оказывается, дальше, километрах в трех-четырех отсюда, лес кончается, но в деревне немцы. Старший лейтенант послал сразу четверых разведать возможность обойти деревню с севера и с юга. Стал моросить дождь. Женя взяла каску, поставила ее на землю, чтобы набрать дождевой воды. Но эта мелкая морось только увлажнила стенки, а воды даже на самом донышке не набиралось. Неожиданно по каске застучали большие капли. И разом хлынул настоящий дождь, густой, торопливый. - Давайте сюда, под дерево! - Старший лейтенант стоял у темнеющей огромной ели с широкими лапчатыми ветками. Здоровой рукой ломал ветки с соседних деревьев, с кустов. Строит шалаш? Она помогла Андрею подняться, дойти до укрытия. Сегодня ему бинт не надо будет отдирать, сам от такого дождя отмокнет. Но идти он уже совсем не может. Его тоже надо будет нести… Когда Женя подлезла под ель и легла с самого края - все уже лежали, - ноги болтались снаружи. Спине было сыро от брызг. А вскоре со всех сторон стало подтекать. Вода забралась под локоть и оттуда медленно пробиралась вниз, к боку. Женя напряженно вслушивалась, силилась сквозь дождь услышать шаги. Может быть, возвращаются четверо, ушедшие на разведку? Шагов не было. Был только дождь. Мерное постукивание капель о ветки и листья над головой и мягкое их шлепанье в лужицу сзади, откуда все больше подтекало. Особенно когда налетал ветер и еще сгонял с деревьев нависшие там капли. Ветер улетал, и снова оставался только тихий шелест дождя и шлепанье капель в лужицу за спиной. А шагов все не было… Она, наверно, спала, потому что неожиданно ее разбудил голос старшего лейтенанта: - Женя! Светло! Дождя нет. И она одна тут, под елью. Вылезла, оглянулась. На траве лежит мальчик. Откуда здесь мальчик?.. - Женя, посмотри парнишку. Она стала быстро расстегивать рубашечку. Мальчик дрожит. И очень бледный. Наконец расстегнула. А там… Пулевое ранение. Женя выхватила из вещмешка полотенце, разодрала его. - Сейчас… Сейчас… - Она начала перевязывать. Только руки, оттого что непривычно перевязывать такого маленького, не слушаются. Петя Кузнецов, вернувшийся из разведки, рассказывает старшему лейтенанту: - …Отползаю. Темень, дождь, дорогу перед собой руками нащупываю. И вот, наткнулся. Потрогал - живой вроде, только в беспамятстве. - Как тебя зовут? - спросила Женя нарочно громко. - Сережа. - …Его хотели расстрелять, - Петя показал на Сережу, - за то, что крикнул немецкому офицеру: "Гитлер капут!" Тот схватил мальчишку и там же, за сараем… - Но я качался… - Сережа все слышал. - Чтобы он не попал в голову. И она это увидела… Как этот вот мальчик в клетчатой рубашке стоит перед немецким офицером. Офицер целится. И Сережа понимает, что сейчас его расстреляют. Качается, чтобы пуля не попала в голову. А немец все равно нажимает на курок. Он стреляет в ребенка! - Хорошо, что дядя Петя меня нашел. - Очень хорошо, Сережа. Очень… - Она хотела обхватить его, прижать к себе, чтобы он так не дрожал, но удержалась - ему будет больно. - Его тоже перевяжи. У него нога… - Перевяжу, конечно, перевяжу! - А ведь она не заметила, что Петя ранен. И не удивилась, почему докладывает сидя. - …Там они, видно, и напоролись на немцев. Мы с Сашей ждали. И сверх условленного времени ждали. - А мама твоя где, Сережа? - С бабушкой, дома. Уже три дня как в деревне много немцев… - Он закрыл глаза. Будто теперь, перевязанный, еще больше ослаб. - А ты, парень, не знаешь такое место, где их можно обойти? - совсем как взрослого спросил его старший лейтенант. Сережа поднял веки. - Только далеко… По Змеятнику надо… Это лес такой… Где змеи… - Ничего. Змеи - это ничего. Отдыхай, парень. А Сережа уже спал. Только губы подрагивали. И Женя еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Оттого, что он просто спит. Что немец не попал в эту стриженую мальчишескую голову. Что в этом худеньком детском тельце - пули. Что его надо срочно в госпиталь, а еще ждать вечера. И опять идти. Только надо сделать вторые носилки. Так спящего и понесут… Вначале ей казалось, что Сережа совсем не тяжелый. И что даже сама, оттого что держит ручки носилок - Кузнецов сделал почти настоящие, из двух стволов молоденьких березок и шинели, - идет устойчивее, ее не так поводит в стороны. Но вскоре стало очень оттягивать руки. Заныло в плечах. И носилки тяжелели… Женя старалась не думать об этом. Смотреть на Сережу. Он спит. Это хорошо. Только… Только во сне он тяжелее. Руки от напряжения дрожат. И пальцы совсем онемели. Хоть бы сами не разогнулись, не выпустили носилок. И она еще больше сжимала. Иногда даже переставала понимать, давно уже они так идут или ей только кажется, что давно. Оттого, что так тяжело… Наконец старший лейтенант объявил короткий привал. Она сразу опустила носилки на землю, но не могла, никак не могла разжать пальцы. Кузнецов понял. Он стал их отгибать. По одному. А она их не чувствовала. Будто чужие. - Давай разотру. - Я сама… - Она не хотела, чтобы Сережа - он уже не спал - понял, что нести его тяжело. И она терла эти несгибающиеся пальцы друг об друга, о свои ноги, бока. До самой команды: "Подъем!" Но как только снова взялась за носилки и пошла, все сразу вернулось - и боль в оттянутых руках, и немота в пальцах. Будто не растирала она их вовсе… Женя уговаривала себя терпеть. Хоть и невмоготу от этой тяжести, боли, от страха, чтобы одеревеневшие пальцы сами не выронили носилки, надо дотерпеть до рассвета. Тогда будет большой привал. Она ляжет. Руки вытянет вдоль тела и распрямит пальцы. И она все чаще стала смотреть на небо между верхушками деревьев - не светает ли. А утром, когда наконец остановились, старший лейтенант попросил перевязать ему руку. И Женя, размотав негнущимися пальцами бинт, увидела… Им объяснили: такая краснота, отек - при гангрене. И еще температура… Она глянула на старшего лейтенанта, на его спекшиеся губы, красные глаза - у него высокая температура. А она ничего не может. Совсем ничего… Только снова забинтовать. Тем же грязным бинтом. - Полежите… - Придется, Женечка… - Он, кажется, тоже понял. Лег. Закрыл глаза. И оттого, что сразу послушался, что лежит с закрытыми глазами он, старший лейтенант, который должен их вывести, сам лежит такой беспомощный, оттого, что у него началась гангрена, ей стало страшно. Очень страшно. Теперь она, она с Максимовым - единственным тут здоровым, неперевязанным - должны всех вывести. Она поспешила к Максимову. А он как повалился около Сережиных носилок, так сразу заснул. Женя стала его тормошить: - Вставайте! Вставайте же! Мы должны идти! У старшего лейтенанта гангрена. Вскочил. Подошел к старшему лейтенанту: - Товарищ старший лейтенант… Он с трудом открыл глаза, еще больше помутневшие. - Разрешите выступить сейчас. - Отдохнем. Немного отдохнем… - Нельзя. Вот, Женя говорит… - Мы вас понесем! - Она испугалась, что Максимов проговорится про гангрену. Вскоре у старшего лейтенанта температура, видно, еще поднялась, и он стал бредить. Каждый раз, когда начинал бормотать, Жене казалось, что он хочет ей что-то сказать. Или попросить. Она нагибалась к нему, переспрашивала, но он опять только невнятно бормотал. Она срывала влажные листья, прикладывала к его лбу и губам, и он сразу затихал. Но листья быстро высыхали, и его снова одолевало какое-то беспокойство. Оставив ее со старшим лейтенантом и Сережей, солдаты пошли вперед - разыскивать просеку. Вдруг она услышала стрельбу. Совсем близко! Даже слышны голоса. Чужие голоса… Она схватила автомат старшего лейтенанта. Но неожиданно стало тихо. Только старший лейтенант что-то бормотал. Скорей бы вернулись ребята. Скорей бы… Что-то мелькнуло. За тем деревом. Зеленая форма. Опять! Чье-то плечо. Немец?! Она нажала на спусковой крючок, и автомат, как живой, задергался в руках. А плечо за деревом исчезло. Опять никого… Но кусты шевелятся! И оттуда стреляют. Она опять нажала на спуск. Слева между деревьями перебежал еще один немец! Третий. Они стреляли. Она тоже стреляла. Но вдруг ее автомат замолчал. Он больше не вздрагивал. Она нажимала, изо всех сил нажимала, чтобы хоть раз… еще один раз… в того, идущего прямо на нее верзилу. И во второго, что бежит рядом. Их много. Вылезают из-за других деревьев. Окружают! Хоть бы ребята скорей вернулись. Верзила уже близко! Схватили ее двое.