Верзила вырвал автомат и скрутил руки назад. Второй, что-то сердито крича, обыскивал. Она хотела позвать на помощь, но голоса не было. Сережу скинули с носилок и стали прощупывать шинель, на которой он лежал. Мальчишку била дрожь. - Потерпи, Сережа. Немец больно придавил автоматом, но она все равно повторила, даже громче: - Сережа, потерпи! Где ребята? Они должны вернуться! Должны! Женя это повторяла себе, ждала… Потом она их увидела… Оказывается, просека совсем рядом. На ней грузовики. И много немцев. У одного грузовика спущен борт, а в кузове лежат пятеро. Лицом вниз. Приволокли Кузнецова. Раскачали за руки и за ноги и бросили в кузов. Тоже лицом вниз. И старшего лейтенанта волокли по земле. - Что вы делаете? Ему же больно! Но они его уже раскачали. И бросили в кузов. Сережу заставили самого вскарабкаться. Ее нарочно держали, чтобы не помогала. Только когда Сережа наконец заполз и свалился на Андрея, верзила ткнул ее автоматом в бок, подталкивая к машине. Сам взобрался следом, больно толкнул, и она упала на чьи-то ноги. Хотела сдвинуться, соскользнуть, но некуда было - немцы уже расселись на скамейках вдоль бортов, и верзила уперся в нее сапогами. Одним двинул под бок, второй, воняющий болотом, приставил к самой голове. Очень трясло. Женя вся напряглась, чтобы на ухабах не так подбрасывало. Но сапог верзилы больно упирался в ребра при каждой встряске. Старший лейтенант что-то забормотал. - Товарищ старший лейтенант… - Светочка… - Он позвал совсем внятно. - Светик… - Положил свою руку, горячую, тяжелую, на ее пальцы. И сразу успокоился. Даже дышать стал ровнее. Сережа тихо позвал: - Тетя Женя… А она боялась ответить, чтобы старший лейтенант не узнал ее голоса. Чтобы не понял - не Света она… - Тетя Женя, куда нас везут? - Не знаю, Сереженька. Верзила больно пнул сапогом, чтобы молчала. - Вы их языка не понимаете? - Нет. Куда их везут? Женя смотрела на небо, на верхушки деревьев. Но по ним ничего не понять. А небо в сплошных, будто наслоенных друг на друга, тучах, без единого светлого пятнышка, за которым угадывалось бы солнце. Вдруг машина остановилась. Верзила убрал из-под бока Жени свой сапог. Отодвинул и второй. Что-то крикнул. Но она не поняла. Он ткнул автоматом в живот и показал, чтобы слезла. Сам спрыгнул первым. Она слезла, повернулась, чтобы помочь Сереже, но машина вдруг поехала. Женя кинулась догонять. Упала. А грузовик мчался. И она только успела, пока его не заслонил едущий сзади, полный немцев, увидеть номер. Двадцать девять сто семьдесят один. И еще - что задний борт с трещиной.
8
Этот номер так и остался в памяти… В первые дни, в том унылом пустом погребе, куда ее заперли, это повторялось - как ее схватили, как она лежала в кузове, как грузовик уехал. И потом, в товарняке, это возвращалось. Когда ей становилось невмоготу от духоты, тесноты, оттого что кружится голова, что их так долго везут, и она силилась вспомнить что-нибудь другое, что было раньше, - почему-то возвращалось только это. Схватили. Лежала в кузове. Заперли в погреб. Теперь везут. Вместе с другими девушками, которых немцы ловили на улицах, выгоняли из домов. Везут в Германию. Но от этого становилось еще невыносимее. Она снова старалась думать о другом. Но опять повторялось это. Одно только это. И не отступало беспокойство: что с ними - со старшим лейтенантом, Сережей? Неужели их тоже так везут?.. Даже в лагере, хотя понимала, что этого не может быть, что им такой дороги не вынести, Женя в первое время все-таки всматривалась сквозь ряды оград между бараками в далекую мужскую половину. Но там были только ходячие, такие, которых можно гонять на работу. Она в лагере. В плену. Даже во сне она помнила, что в плену. Самое страшное - что в плену - она почему-то поняла не сразу. Там, в кузове, в погребе, даже в товарняке, было только сознание, что попала к немцам. А когда привезли сюда… …Их загнали в ворота и построили. Высокая немка выкрикнула какую-то команду. Но, наверно, никто не понял, потому что не выполнили. И вдруг она крикнула по-русски: - Коммунистки и еврейки - шаг вперед! Неужели она шевельнулась? Почему стоявшая рядом женщина схватила ее за руку? Она не выйдет. Комсомолка. Но… Но ведь баба Рина была еврейка. И отец тоже… Немка ждала. А женщина так и держала ее за руку. Женя стояла прямо. Очень прямо. Старалась даже не шелохнуться. Немка опять заговорила: - Вы - в концентрационс лагер. Должны держать дисциплин. За непослушность немецкому офицеру или зольдату и кто будет плёхо работать - отправляем в крематориум. - И показала на кирпичное здание с высокой дымящейся трубой. А у Жени все еще звучала в ушах ее команда: "Коммунистки и еврейки - шаг вперед!" Если немка ее снова повторит?.. Все равно не шагнет. Не повторила. Дала другую команду. Оказывается, надо бегом - к бараку с немецкой надписью. В сенях стояла другая немка, только без пилотки, волосы длинные, волнистые, в белом халате поверх формы и… с хлыстом! Она тоже что-то выкрикнула. Женщины стали раздеваться. Поспешно кидали все в угол, в одну кучу. Женя тоже разделась. Только и шинель, и гимнастерку с юбкой держала в руках. Вдруг немка стеганула хлыстом, и рука от боли сама все выронила. На шинель сразу бросили чье-то пальто. Кофту. Еще одно пальто. Уже виден только краешек полы. Немка погнала их за перегородку. Там пусто. Только под самым потолком ряды трубок с дырками. Вдруг из крайних хлынула ледяная вода. Женщины шарахнулись в сторону. Но и там полилось. Они бросились в угол, где еще сухо. И сразу эти трубки словно прорвало. Зато перестало литься из первых. Все, толкаясь, кинулись обратно. А трубки будто только этого и ждали - опять стали бить холодными струями. Оказывается, это немка стоит в дверях и нарочно переключает воду. Довольная, хохочет, глядя, как голые женщины мечутся, стараясь убежать от ледяного купанья. А она еще подгоняет, рассекая хлыстом воздух, и выкрикивает что-то вроде "оп-ля!". Будто… Женя сама поразилась этому сравнению - дрессируя. И Женя вдруг остановилась. Терпела, но не двигалась с места, хотя холодные струи секли очень больно, особенно по руке и плечу, где от удара, когда раздевалась, остались красные полосы. Неожиданно ледяной дождь прекратился, и немка начала их выгонять. Опять поторапливая хлыстом. Все, голые, мокрые, выбежали во двор. Там стояла толстая немка, уже без халата и хлыста. Она каждой кидала рубаху, панталоны, полосатое платье с номером и странные, на деревянной подошве, башмаки. Еще не успели они натянуть все это на себя, а уже появились конвоиры. Опять построили. Только совсем немногих - тех, которые выбежали и оделись первыми. Их погнали в глубь лагеря. Оказывается, тут каждые два барака отделены друг от друга оградой. Будто стоят в большой проволочной клетке. И в каждой такой клетке уже выстраивается у своих бараков множество женщин в таких же, как им дали, полосатых платьях с пришитыми на груди номерами. Наконец в клетке с бараками номер семнадцать и восемнадцать конвоиры их остановили. Пересчитали. Сперва, видно, старший конвоир. Остальные стояли в сторонке. Потом офицер. Когда он ушел, две женщины в таком же полосатом пошли вдоль строя с бидоном и передним плескали что-то в миски. Это на весь ряд, для всех пятерых. Но ей, последней, досталось только два глотка еще теплой, немного пахнущей цикорием водицы. Теперь конвоиры погнали всех обратно к воротам. Туда тащились длиннющие колонны женщин. Все в полосатом. Их колонна, тоже очень длинная - к ним присоединили женщин еще из двух клеток-загонов, через которые они проходили, - за воротами свернула налево. Куда-то плелись. Стучали и шаркали по асфальту деревянные башмаки. Шевелились перед глазами полосатые спины. Наконец их привели в песчаный карьер. Горластый и словно безбровый - такие они у него белесые на красном лице - конвоир выкрикнул какую-то команду, и все бросились за лопатами. Женя тоже взяла. Тех, кому не хватило, увели куда-то дальше, а они встали вдоль длинного состава вагонеток. Конвоир опять засвистел, и все начали работать. Грузить песок. Нагрузили эти вагонетки, девушки их быстро откатили и сразу прикатили пустые. Снова надо было кидать в них песок. Заныли плечи. Стали дрожать руки. Но Женя все равно поднимала полные лопаты - за неполные конвоир больно пинал - кидала в вагонетку, снова вонзала в песок. Опять поднимала. Лопата тяжелела. Нестерпимо ныли плечи. Мгновеньями все - карьер, вагонетки - вдруг уносилось в сторону. Но она поднимала лопату, бросала песок. Поднимала. Бросала. Старалась думать о другом. Куда увезли старшего лейтенанта, Сережу? Она понимала, что грузовики, которые в том конце карьера стоят под погрузку, - другие. Что здесь - Германия. А все равно тянуло смотреть на них. Даже старалась издали разглядеть номер. Рукам стало невмоготу от ноющей боли. Кружилась голова. Лопата, как только Женя ее приподнимала, странно раздваивалась. И все равно надо было грузить. Чтобы конвоир не бил… Неожиданно горластый засвистел. Все бросили лопаты и заспешили строиться. Но теперь в одну шеренгу. Она тоже побрела. Двинулась к двум бачкам, из которых что-то наливали в мисочки. Когда она приблизилась, ей тоже плюхнули полчерпака какой-то мутной жидкости. Без единой крупинки и еле теплой - даже пар не поднимался. Только успела выпить, как конвоир опять засвистел. И снова все заторопились, конвоиры подгоняли прикладами. Одна женщина уже недалеко от вагонетки упала и не могла подняться. Руками странно хваталась за воздух, словно искала, за что бы уцепиться, на что опереться. Женя бросилась ей помогать, но конвоир с маленькими поросячьими глазками что-то гаркнул и по той, лежащей, дал очередь. Женя снова кидала в вагонетку песок. А совсем рядом лежала эта мертвая женщина. Конвоир дал по ней автоматную очередь за то, что не могла подняться, и сделал он это очень привычно. Она поднимала дрожащими руками лопату с песком, кидала в вагонетку. Поднимала. Кидала. Опять кружилась голова. Но сзади стоял конвоир.