Ее увозят… От тряски опять стало мутить. И все прыгало - небо, звезды, луна. Она почему-то двоилась, сзади выплывала вторая. Господи, какая ухабистая дорога! Она понимала, что лежит в кузове, что едет, а все равно, когда подбрасывало, каждый раз казалось - полетит. Ее не ранило, только отбросило взрывной волной. И это самое нестрашное… Вдруг она поняла, почему Юрий Александрович так сказал. Женя хотела это повторять. Себе и тем троим. Это самое нестрашное. Они едут. Чувствуют, как трясет, а не лежат со сложенными руками, изжелта-белые… Грохнуло. Опять. Еще. Двое сели. Третий, его фамилия, кажется, Иващенко, только приподнял забинтованную голову. - Костя, отчего с той стороны? - Спроси у немецкого генерала. Почему, когда не знают, что ответить, сердятся? Тот, которого он назвал Костей, схватил здоровой рукой костыль своего соседа, Андрея, забарабанил в кабину. Но шофер не остановился. Наоборот, мчался еще быстрее. Так трясло, что не только звезды с луной - все прыгало. И кусты, и поле, и деревья. Иващенко застонал. Она ему подсунула под голову свою руку. Костя перестал колошматить и перегнулся через борт к окошку кабины. Что-то заорал. Стало еще сильнее трясти. Оказывается, они едут прямо по полю. Будто даже не едут, а скачут по кочкам и рытвинам. - Куда это… мы? - опять простонал Иващенко. - К переправе. Тут прямо. Но когда подъехали… В переправу, наверное, только что угодила бомба. Потому что в воде, между сваями и дальше по течению, барахтались люди, плыли к берегу. А с берега бросались им на помощь. - Воздух! Шофер резко дернул, дал задний ход. Но вдруг остановился. Выскочил из кабины, побежал к капоту, поднял. Бегом вернулся, схватил инструмент. А самолеты, сделав круг, возвращались. Что он там так долго копается? - Вылезай! - Шофер открыл задний борт, вместе с Костей стал снимать Иващенко. Андрей сам слез и, опершись на костыли, помогал шоферу. Иващенко опустили на землю. - Давай! - Шофер подхватил Женю под мышки. Ей опять показалось, что она летит. Даже когда поставил, все еще куда-то неслась. А он уже взвалил на себя Иващенко и понес. Шли они долго. Или, может быть, ей показалось, что долго, - она мгновеньями будто пропадала, и только вдруг спохватывалась, что они бредут к лесу. По открытому месту. А ночь светлая, лунная, и немцы с самолетов видят, как они бредут. Андрей на костылях впереди, шофер тащит Иващенко на себе, а Женя и Костя поддерживают ноги Иващенко. Наконец дотащились до опушки. Сейчас уже можно будет сесть. Как только войдут в лес. Она сядет. Прислонится к дереву, закроет глаза. Когда Иващенко положили, она увидела, что бинт на его голове опять в крови. Разорвала свой личный пакет. - Приподнимите… - У самой сил не было. Андрей, положив костыли, сел, приподнял голову Иващенко. Она стала перевязывать. Не заново, только обматывать поверх прежней повязки. Но руки не слушались. И никак было не совладать с ними, заставить их бинтовать аккуратно, ряд к ряду. Наконец она его перевязала. Женя прислонилась к дереву, закрыла глаза. Разрывы где-то далеко. Утром шофер починит машину, и они поедут дальше. Ничего, что в госпиталь. Там можно будет лежать. Снять сапоги и лежать. Долго… Женя проснулась оттого, что очень озябла. Она лежала на земле. Кто-то рядом разговаривал. Она села. Только медленно, чтобы не так кружилось… Здесь солдаты, много солдат. Неужели те, которые ночью выплыли? Они. Еще мокрые. - …Если немцам удалось захватить и вклиниться… - Незнакомый старший лейтенант что-то рисует на земле, сержант и двое солдат слушают. - …И дорога перерезана, будем пробиваться так. Только ночью. Но ведь Иващенко надо срочно в госпиталь. Она оглянулась. Лежит, накрытый брезентом от машины. И тот, с перевязанным плечом, Костя, рядом. Тоже натянул на ноги край брезента. - …Оставим арьергард. Всем остальным до ночи углубиться в лес. - Товарищ старший лейтенант! - Она встала, но пришлось сразу схватиться за дерево. - Разрешите сейчас ехать. Шофер уже, наверно, починил машину. Со мной раненые. Нам в госпиталь. - Знаю. Но ехать, к сожалению, нельзя. - А как же они? - Она показала на Иващенко, Костю. - Какие-нибудь медикаменты есть? - Нет. Мы же в госпиталь. Их надо срочно! - И ждала, чтобы он, как Юрий Александрович, когда его о чем-нибудь просили, сказал: "Ладно, придумаем". Но он молчал. - Их даже перевязать нечем! - Это организуем. Сержант, спросите, у кого остались личные пакеты. Сухие, конечно. Сержант принес три пакета. Женя хотела взять только один, для Кости, но он ей оставил все. И еще сказал: - Который снимешь с него, тоже не выбрасывай. - Грязный ведь… Она не хотела, еще не хотела понять, почему он так сказал. Ведь старший лейтенант говорил, что они тут будут только до ночи. Потом поедут в госпиталь. А два солдата - один очень высокий, силач, второй маленький, с торчащим из-под пилотки чубом, - уже сняли с Иващенко брезент и сооружали носилки. Приматывали этот брезент к двум сучковатым палкам. Переложили Иващенко и понесли. Андрей - теперь, на свету, она увидела, что он очень бледный и глаза впалые, - сказал, что сам пойдет, "костыли помогут". Она шла рядом с носилками. Старалась, чтобы те, кто идет сзади, не заметили, как ее то и дело поводит в стороны. И чтобы думали, она просто так касается каждого дерева, а не потому, что боится упасть. И все ждала, когда дойдут до места и снова можно будет сесть. Наконец на поляне, окруженной старыми елями, старший лейтенант объявил привал. Носилки с Иващенко опустили на землю. Андрею она подложила под голову свой вещмешок. Сама села между ними. Снова могла сидеть, прислонившись к дереву, закрыв глаза. Но так почему-то было хуже, и она их снова открыла. Смотрела. На рыжего старшину, который уже в который раз разбирал и чистил винтовку. Наверно, чтобы что-то делать, быть занятым. А шофер спал под елью. Хоть бы, когда вечером вернутся туда, сразу завелась машина. Иващенко, Андрея с Костей, наверно, сразу возьмут в операционную. Когда очередная четверка уходила в охранение, она начинала нетерпеливо ждать тех, кто должен вернуться. Может быть, доложат что-нибудь новое и старший лейтенант разрешит ехать еще до вечера. Но они возвращались и ничего особенного не докладывали. Жене даже начало казаться, что старший лейтенант забыл о раненых. Уже хотела подойти, напомнить, что у Иващенко явно поднялась температура, но старший лейтенант сам встал со своего пенька и подошел к Иващенко, нагнулся к нему. - Потерпишь, парень, до вечера? - Потерплю, товарищ старший лейтенант. А вечером… Они снова шли куда-то в сторону от того места, где осталась машина, - там немцы, и старший лейтенант повел в обход. Но все-таки нарвались на них. Когда впереди, совсем близко, начали стрелять, старший лейтенант крикнул: - Раненым и санинструктору остаться на месте, остальные - за мной! Все побежали. Костя тоже! Нельзя ему! И без оружия он. Но крикнуть, вернуть его - не могла. Потом… Сквозь стрельбу она услышала треск веток. Кто-то пробирался… Сюда, к ним… - Стой! - Она, кажется, перекричала выстрелы. - Давай, давай, - отозвался оттуда Костя. - Твой голос хороший ориентир. И сразу забелело его плечо. Он кого-то вел… - Куда вас? - Она двинулась навстречу, - Мне бы только… чтобы самому идти… Очень темно. Она ничего не видит. На ощупь разодрала штанину, освободила колено. - Костя, что там? - спросил с носилок Иващенко. - Кажется, только засада. - И опять убежал. Едва Женя успела перевязать, принесли еще одного. - Сестричка, помоги. В голову его. Логинов фамилия. Зачем ей фамилия? Но почему-то, пока обматывала последним бинтом его голову, повторяла про себя: Логинов, Логинов. Старшего лейтенанта тоже ранило. Узнала она об этом утром. А ночью, после боя, опять шли, еще дальше углублялись в лес. Андрей шел на своих костылях рядом с нею. Хрипел от натуги, материл немцев, но старался не отставать. И от помощи отказывался. Только когда становилось совсем невмоготу, просил ее надергать еще мха и подсунуть ему под мышки - тот, что раньше надергала, опять вывалился, а костыли, проклятые, больно трут. Каждый раз, когда она нагибалась за мхом, сильнее кружилась голова. Казалось, они бредут по очень большому кругу, кружат по этому огромному лесу и никак не могут выбраться из него… Когда стало светать, остановились на привал. Женя увидела, что у старшего лейтенанта левая рука неумело обмотана. Видно, сам. И подвесил ее на ремень. - Товарищ старший лейтенант! Я сейчас! Сейчас… - Она быстро развязала свой вещмешок, выхватила рубашку, белую в цветочек, и разодрала ее. Но кровь запеклась, и рукав приклеился к ране. Грязный, весь в земле. - Промыть надо. - Ничего, заживет. Она старалась отдирать осторожно, хотя учили, что надо сразу, рывком. - Не бойся, дерни. - И все-таки, когда дернула, охнул. - А по рубашке своей не горюй, после войны купишь другую. Самую красивую. Она и не горюет. Логинова тоже перевязала. Хотя понимала, что не поможет это… Только старалась, чтобы ребята этого не поняли. Что не поможет… Стало уже совсем светло. Она только теперь увидела, как их мало. Всего тринадцать, вместе с ранеными. Откуда у Кости винтовка? Нет, винтовку, конечно, нельзя узнать, но все равно почему-то казалось, что это ее вчера чистил рыжий старшина. А его самого нет… И тех двоих, которые соорудили эти носилки, нет. И шофера. И сержанта, который говорил, чтобы не выкидывала старый бинт. Днем Меркин с Кузнецовым - теперь она уже знала всех: Меркин маленький, в веснушках, а Кузнецов высокий, тощий, и руки у него очень длинные - принесли полную каску брусники. Женя хотела несколько ягод дать Логинову, но он не открыл рта. Она их раздавила и намазала ему губы - может быть, почувствует, слизнет. Не слизнул. Так и лежал с красными, в ягодной мякоти губами. Потом… Она, кажется, совсем недолго сидела около Иващенко, а когда обернулась, Логинов был мертв. И на желтеющем уже лице ярко краснели губы. Она его сразу заслонила и, пока никто не успел понять, что он неживой, листочком стерла эту ягодную алость. Похоронили его вечером. Женя по привычке старалась запомнить место - эту поляну, две осины, кривую сосну. Ночью опять шли.