уже поднялось над горизонтом и его огненно-оранжевые лучи били прямо в глаза, ослепляя пилота. Можно было уйти на второй круг и посадку совершить под небольшим углом к "Т", но слишком уж устал летчик, а потому решил садиться. Земля казалась совсем близко, и Хрущев потянул на себя штурвал.
- Добирай, добирай! - подбодрил его штурман, которому из своей кабины землю видно значительно лучше.
Летчик опустил хвост машины, создавая посадочное положение, но колеса почему-то не касались земли. Скорость быстро падала, и бомбардировщик вдруг резко пошел вниз, будто провалился. Сильный удар содрогнул машину, шасси хрустнули, как спички, и бомбардировщик, взрывая землю винтами, юзом пополз по посадочной полосе.
Когда самолет остановился, наступила зловещая тишина, никто не трогался со своих мест. Сержант Хрущев от стыда и досады готов был провалиться сквозь землю -такую ошибку и курсантом не допускал. Но сиди не сиди, выходить надо. Он открыл фонарь. Вылезли из своих кабин и штурман, стрелки.
- Вот это подсказал, - сокрушенно покачал головой Штанев. - Прилетели, мягко сели, доложите, все ли целы...
Хрущев лишь глубоко вздохнул. Да уж, сели - срам на всю дивизию.
От КП отъехала командирская эмка и направилась к беспомощно распластанному на земле самолету.
- Не та гроза, что позади, гроза - спереди, - невесело констатировал штурман.
Это уж точно. Омельченко с его крутым характером за такую посадку по головке не погладит. Хрущев покрепче нахлобучил фуражку, расправил под ремнем складки комбинезона и, когда эмка остановилась, шагнул навстречу командиру полка.
- Товарищ майор, экипаж задание выполнил! - доложил сержант. - Пассажир выброшен с парашютом в заданном районе, после бомбометания на станции по эшелонам отмечены взрывы вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим.
Омельченко выслушал рапорт, махнул рукой - вольно, - и молча пошел вокруг бомбардировщика. Лицо непроницаемо, сосредоточенно: то ли бушует от
негодования, [12] то ли озабочено - густые брови сошлись у переносицы на лбу обозначилась глубокая складка.
Остановился, глубоко вздохнул.
- Н-да, очень, очень не вовремя. Устал? - окинул сочувствующим взглядом сержанта.
- Да солнце вот в глаза...
Омельченко взглянул на солнце, словно упрекая светило, и снова без упрека посмотрел на сержанта.
- Давайте-ка на отдых, а я дам команду отбуксировать самолет на стоянку...
- Гроза и на этот раз нас миловала, - повеселел Штанев.
Хрущев слышит грохот, чьи-то возгласы, торопливую возню. Кто-то неотступно трясет его за плечо. Он все слышит, чувствует, понимает, что творится что-то неладное, но глаза открываться не желают.
- Да проснись же ты! - узнает он наконец голос Яши Штанева. - Летчику погибнуть на земле - свинство.
- Это точно, - соглашается он, с трудом размыкая веки. Кто-то мелькает перед глазами и скрывается за дверью. Перекрещенные бумажными лентами стекла окон их громадного общежития - бывшего клуба - вдруг вздрагивают и со звоном сыплются на пол. Земля шатается под ногами, в уши бьет раздирающий вой пикировщиков.
Сержант одним махом хватает с тумбочки брюки, гимнастерку, фуражку, планшет, одевается на ходу; у двери на секунду задерживается, надевает на босу ногу сапоги - благо они сорок последнего размера и нога влезает в них без задержки. Иван бежит следом за штурманом. В сотне метров от общежития - траншея, ведущая к бомбоубежищу, - старший лейтенант и сержант сваливаются в нее. Переведя дух, оба смотрят вверх. В небе кружит четверка Ю-87. Фашистские летчики высматривают цели и пикировщики один за другим устремляются вниз. Вокруг них белесыми шапками вспыхивают разрывы снарядов.
Эльза оказалась права, вспоминает Хрущев предупреждение девушки. Вчера покружил разведчик, а сегодня и бомбардировщики пожаловали... Как она там? Приземлись вроде бы благополучно - красную и зеленую ракету дала... Отчаянная дивчина. Эльза... Неужели немка?.. Нет, [13] конечно. Кличка... Волосы русые, губастенькая, синеглазая, - он чувствует, как сердце наполняется волнующей нежностью.
Бомбардировщики выходят из пикирования и берут курс на запад. Грохот и гул затихают, лишь из-за казармы доносится треск - что-то горит; черные клубы дыма почти вертикально поднимаются ввысь.
- Спохватилась Маланья к обедне, а она отошла, - вылезает из траншеи сержант Гайдамакин, механик с соседнего самолета. - Снова фрицы опоздали.
Хрущев распрямляется во весь свой могучий рост, смотрит на аэродром и, кроме своего бомбардировщика, поднятого на козлы, да У-2, приютившегося у заброшенного капонира, ни одного самолета не видит. И людей - никого.
- А где же все? - спрашивает летчик.
- Известно где - на задании, - знающе отвечает механик. - А оттуда - под Сальск, на новый аэродром, - И сожалеючи вздыхает: - Снова на перебазирование. И снова - на Восток... Так что вы поторапливайтесь в столовую, а то и пообедать не успеете. Туда как раз и комполка поехал.
У столовой суета, перебранка, звон посуды: официантки, заведующая столовой и трое солдат выносят прямо на улицу кастрюли, котлы, миски, ложки, упаковывают в ящики. Подъезжает грузовая автомашина, из кабины вылезает майор Омельченко, громко распоряжается:
- Быстро все в кузов и - на станцию. Все едете тем же эшелоном. - Замечает Хрущева со Штаневым: - А, и вы здесь. Не выспались? Я тоже не выспался. Перекусили?
Тоже нет? Ничего, поедите в вагоне. Помогайте грузить им и - в эшелон. Будете помогать майору Кузьмину.
- А самолет? - в недоумении восклицает сержант.
- Какой самолет? Ваш?
- Ну конечно.
- Он же без шасси. А где их сейчас достанешь? Сожжем.
- Да вы что?! - забывая о субординации, искренне восклицает сержант. - Это ж... бомбардировщик. Отличный самолет!
- Был, товарищ сержант. А теперь - считайте, списали его.
- Он и теперь... Разве трудно его отремонтировать?
- Легко? - усмехается Омельченко. - Так в чем же [14] дело? Ремонтируй, лети. Только времени у тебя маловато. Если к моему приезду на аэродром не успеешь, придется пешком топать.
- Успею. - Хрущев поворачивается к штурману: - Яша, захвати чего-нибудь перекусить и на самолет.
Иван срывается с места, как спринтер на старте, и мчится во весь дух на аэродром.
У бомбардировщика, поднятого на козлы и одиноко маячащего на стоянке, Хрущев, к своему удивлению, находит техника и механика. Оба что-то колдуют над искалеченными шасси.
- Уж не хотите ли вы приспособить этот чурак вместо подкоса? - спрашивает сержант с иронией.
- Хотим, - вполне серьезно отвечает механик. - Колеса нашли, а подкосами чураки послужат. По всем произведенным мною точнейшим расчетам - выдержат. При условии, разумеется, если летчик взлет и посадку произведет плавно, без перегрузок.
- За этим дело не станет. Но как вы их крепить будете?
- Порядок, командир, все продумано, - заверяет техник, видя, как волнуется летчик, - не беспокойтесь. Идите собирайте свои вещички и полетим. А то как бы фрицы не накрыли...
Сборы недолги: шинель, постель - в скатку, летное и прочее обмундирование - в вещмешок.
А с аэродрома уже доносится рев двигателей.
- Никак наш? - неуверенно спрашивает Штанев.
- Похоже...
Сержант и старший лейтенант хватают вещевые мешки и торопятся на аэродром. Штурман достает из кармана комбинезона кусок хлеба с салом, делит пополам и пробивает сержанту. Жуя на ходу, они одновременно задирают вверх головы: высоко в небе снова кружит "фокке-вульф". И ни одного выстрела зениток - те тоже снялись со своих мест.
- Наш самолет, наверное, увидел, - высказывает предположение Штанев.
Хрущев согласно кивает головой - рот забит хлебом; кант так голоден, что совсем уж невтерпеж.
- Как бы он на взлете нас не шандарахнул, - высказывает опасение штурман.
- Если взлетим, не шандарахнет, - заверяет командир. [15] Пояснить не успевает: у самолета им энергично машет рукой техник - быстрее, быстрее!
Летчик и штурман припускаются бегом.
Около их бомбардировщика, возвышающегося уже не на козлах, а на шасси - протезах, подрагивающих от вибрации моторов, стоит майор Казаринов, заместитель командира полка по политической части. Он в летном обмундировании, через плечо - планшет с картой.
- Где вы застряли? - недовольно спрашивает майор, стараясь перекричать шум моторов. - Минут десять уже молотят, - кивает он на винты. - Быстро по кабинам - и по газам! Я колодки уберу.
Техник с механиком сворачивают инструментальную сумку, хватают под мышки струбцины и лезут в кабину стрелков. Штанев не торопится, недоверчиво оглядывает деревянные подкосы шасси, лишь после этого забирается на плоскость.
- А вы? - спрашивает у Казаринова Хрущев.
- Взлечу за вами, - взглядом указывает майор на виднеющийся за капониром У-2. - Ну, Иван Максимович, как говорят, ни пуха ни пера!
Хрущев энергично поднимается в пилотскую кабину и застывает в удивлении: приборная доска зияет пустыми глазницами - ни указателя скорости, ни высотомера, ни вариометра, ни авиагоризонта. Даже лобовое стекло снято. Те, кто улетал рано утром, посчитали, что судьба этого бомбардировщика предрешена, и сняли многие приборы и детали на запчасти. Оставили только "пионер" - указатель поворота и скольжения, компас да прибор температуры головок цилиндров. Задержавшись взглядом на последнем, Хрущев почувствовал, как по спине покатились холодные капли пота: стрелки термопар обоих моторов отклонены вправо до упора. Значит температура головок цилиндров выше 300°, а положено не более 140° и моторы вот-вот может заклинить. Надо немедленно их выключить, дать им остыть, а потом уже готовиться к взлету.