За Можайском, возле деревни Горки, колонна остановилась. Многие побежали к памятнику Кутузову, возвышавшемуся над Бородинским полем: бронзовый орел распростер могучие крылья, блестевшие от росы. Викентий Иванович подошел к подножию памятника, снял пилотку и опустился на колено, склонив седую голову.
- Чудит старик, - сказал кто-то.
Владимир оглянулся и увидел Колю Смирнова.
- И ты в нашем батальоне? - обрадованно воскликнул Владимир.
- Да, в артиллерии. Правда, пушек у нас еще нет, но… будут. И лошади будут. А типы какие у меня в батарее! Наводчиком мастер-зеркальщик из какой-то промартели. Зеркала делал всю жизнь. Всегда навеселе, непонятно, где он только достает водку. А закусывает только луком. У него всегда головка лука в кармане… Но парень замечательный! А еще инженер-аристократ Чернолуцкий. Курит какие-то ароматические папиросы и процеживает воду через вату… А еще есть два брата Лавровы - ездовые. Они извозчики московские, ломовики. Лошадей любят, страсть! И все время друг с другом переругиваются… Но талантливые извозчики!
Коля рассказывал с увлечением; он любил оригинальных людей и был убежден, что в каждом человеке есть талант, только не все умеют пользоваться этой чудесной силой. И у него самого был прекраснейший из всех талантов - уменье открывать в человеке возвышающую его силу.
- А я познакомлю тебя, Коля, с чудеснейшим нашим парторгом, Николаем Николаевичем Гаранским, - сказал Владимир. - Какой же это красивый человек!
- Не люблю красивых, люблю курносых, - шутливо проговорил Коля. - Красивые - редкость, а курносые - массовидный тип.
- Нет, он красив душой, а так даже несуразен: высок, как жираф, а сапоги носит сорок седьмой номер. Старшина наш, академик, совсем замучился, никак не может достать ему сапоги по ноге. И рукава гимнастерки ему только по локоть. Но если существует на земле человеческая совесть, то это она парторгом у нас. А недавно преподавал географию в университете.
- Позволь, да ведь политэкономию мы все изучали по учебнику Гаранского.
- То его отец, тоже Николай Николаевич. Старый большевик, ученый… История этой семьи очень любопытная. Прадед - протоиерей. Дед - народник. Отец - большевик. Гаранские - из тех прекрасных русских интеллигентов, из среды которых вышли Чернышевский, Добролюбов, Чехов… Да вот он сам, Николай Николаевич.
К ним подошел очень высокий ополченец с красной звездой на рукаве, с задумчивыми черными глазами. В выражении его худощавого лица было что-то аскетическое.
- Дегтярев, - сказал он, кивнув в сторону академика, который все еще стоял коленопреклоненно у памятника, - надо сделать так, чтобы никто над этим не смеялся. Не знаю, может, и всем нам нужно было бы последовать его примеру. Ведь, в сущности, мы тоже стоим перед своим Бородинским полем…
- Неужели вы думаете, что и мы оставим Москву? - сердито взглянув на него, сказал Коля Смирнов.
- Нет, я не в этом смысле, а в том упомянул о Бородине, что и нам предстоит сражаться и, может быть, умереть, не увидев победы, хотя именно мы должны сделать ее неизбежной. Ведь те, что похоронены на этом поле, - Гаранский повел рукой вокруг, - принесли победу России, а не те, что вошли потом в Париж.
- Конец венчает дело, - с улыбкой сказал Коля.
- Но есть и другая пословица: "Лиха беда - начало". На нашу долю и выпала эта "лиха беда"… И мы должны хорошо начать. Мы должны стоять насмерть на своем Бородинском поле.
Подошли, о чем-то тихо разговаривая, Борис Протасов и Наташа.
- И вы здесь? - удивленно воскликнул Коля. - Получается, как в плохом романе: все герои собрались вместе…
- Да, "роман" действительно скверный, - сказала Наташа, сдвигая пилотку набок, охорашиваясь с задорной улыбкой. - Вот боец Протасов никак не научится завязывать обмотки. Товарищ старшина уже наряд дал ему вне очереди…
- Просто удивительно, Протасов, что и вы здесь, - проговорил Коля.
- Что же удивительного в том, что мы все, - подчеркнул Борис, - собрались здесь? Во-первых, в ополчение записывались порайонно, а мы все из одного района Москвы…
- Было бы удивительней, если бы мы все не собрались сюда, чтобы защищать свою столицу, - сурово произнес Николай Николаевич. - Здесь сейчас вся Советская Россия…
Немцы вошли в Смоленск, их передовые части были уже возле Ярцева; завязались тяжелые бои у Соловьева перевоза, на Днепре. Ополченская дивизия генерала Дегтярева получила задание как можно быстрей выдвинуться на запад, к Днепру, занять оборонительный рубеж и защищать его, невзирая ни на какие потери.
Это приказание привез член Военного совета армии Белозеров, когда штаб дивизии прибыл в Спас-Подмошье и разместился в просторном доме Николая Андреевича.
- Прямо не верится, что полгода назад мы сидели в этом доме за большим и шумным столом после охоты на медведя, - сказал генерал, тяжело вздохнув. - Садитесь, Дмитрий Петрович, - пригласил он Белозерова, который снимал плащ у порога и тщательно вытирал ноги о половичок. - Да вы не очень-то старайтесь наводить чистоту. Теперь не до этого.
- Нет, Михаил Андреевич, я помню, что хозяйка этого дома любит чистоту и не любит тех, кто ее не соблюдает. А я не хочу ссориться с Анной Кузьминичной. Ведь я у вас не последний раз, правда, Анна Кузьминична? Еще придется приехать когда-нибудь на облаву.
Анна Кузьминична, похудевшая, бледная от бессонных ночей, удивленно посмотрела на Белозерова.
- Вы верите, что такие дни еще будут? - сказала она.
- Если бы не верил, не вошел бы в ваш дом. Как бы мог я, не веря в лучшие дни, смотреть в ваши материнские глаза? - Белозеров прошел к столу и устало опустился на стул. - А что думают колхозники?
- Вчера было собрание. Постановили никуда со своей земли не уходить. Убрать хлеб, сдать государству, помогать армии, а придет враг - все уничтожить, спалить, а самим в леса…
- Да, леса у вас хорошие, дремучие. А народ еще лучше… Как же можно не надеяться, Анна Кузьминична, что мы еще попляшем с вами в этом самом доме? Впереди же свадьба. А где эта красавица, Машенька?
- В соседнем колхозе, в Шемякине. Убирает урожай. - Анна Кузьминична скорбно умолкла. - Значит, нужно верить, Дмитрий Петрович? - тихо спросила она.
- Верить? Нет, это - не совсем точно. Уверенность нужно сохранять в силе народа. Кстати, Михаил Андреевич, вы на меня не в обиде? - с улыбкой спросил Белозеров.
- На вас? За что же? - с недоумением взглянув на него, проговорил генерал.
- Да ведь это я настоял, чтобы вас назначили командиром этой дивизии ополчения.
- Почему же именно меня?
- Ополчение - особый род войска… своеобразный. Оно больше напоминает первые отряды Красной Армии, чем современные регулярные части. Тут все романтики, вроде вашего племянника, студента. Им нужен такой, как вы, - герой гражданской войны… И потом я знал, что эта дивизия будет защищать родные вам поля…
- Спасибо, - растроганно сказал Михаил Андреевич.
- Так вот какие дела, Михаил Андреевич, - утомленно проговорил Белозеров, когда Анна Кузьминична, сгорбившись, вышла из комнаты. - Немцы ослабели от наших ударов. Их коммуникации растянулись. Войска выдохлись. Но еще рассчитывают, что с ходу ворвутся в Москву…
Белозеров не спал уже третьи сутки. Обычно живое, веселое лицо его было серо от усталости и пыли; красные напухшие веки смежались, на какое-то мгновение он погружался в забытье, но тотчас же его будила незатухающая тревожная мысль: "Время!" Ему казалось, что кто-то произносит это слово негромким, спокойным, но властным голосом: "Время!" И, встряхнувшись, широко распахнув отяжелевшие веки, Белозеров продолжал говорить, что на Западном фронте намечается неустойчивое равновесие сил, которое нужно превратить в устойчивое, длительное сопротивление врагу. И из всего огромного фронта, на котором беззаветно сражаются кадровые советские войска, только пять километров - совсем крохотный участок - приходится на долю ополченской дивизии Дегтярева.
- История возложила на нас, Михаил Андреевич, тяжкую, но почетную задачу. Мы должны здесь, на Днепре, задержать немецкие армии во что бы то ни стало. Выиграть время для сосредоточения и развертывания резервов под Москвой. Эти резервы есть, нужно лишь время, чтобы их подготовить и стянуть в могучий кулак… Этим занят Верховный Главнокомандующий. И вы должны дать ему это время. Что ответить ему?
Генерал Дегтярев встал, застегнул ворот и, выпрямившись, вскинув голову, взволнованно проговорил:
- Скажите товарищу Сталину: мы готовы на все… В рядах московского народного ополчения собраны лучшие люди страны. Они все умрут на своем посту, но продержатся столько, сколько нужно…
- Да, кстати, у вас в дивизии находится академик Куличков. Мне приказано вернуть его в Москву. Академия наук настаивает на этом. Это очень крупный ученый, мы не имеем права рисковать его жизнью. Вызовите его ко мне.
Академик вошел в комнату и остановился у порога.
- Старшина Куличков явился по вашему приказанию, товарищ генерал, - сказал он, тяжело дыша.
- Здравствуйте, Викентий Иванович, - проговорил Белозеров, протягивая руку. - Садитесь. Это я вызывал вас.
Академик, показывая на свои ноги, густо облепленные глиной, сказал:
- Пол запачкаю. Окопы роем. Глина смоленская, привязчивая…
- Ну, вот теперь отдохнете, Викентий Иванович. Я получил приказание откомандировать вас из армии…
- На каком основании? - удивленно спросил академик, садясь к столу.
- Академия наук возбудила этот вопрос. Считает, что вы нужней там, в тылу… И, кроме того, не хотят подвергать вас опасности.