Когда неглубокая, по грудь человеку, яма была готова, понятые раздели убитого: сняли с него сапоги, тонкого сукна брюки, а тело на вожжах спустили в могилу. Затем оба, сняв шапки, перекрестились, обходчик, осторожно придерживаясь за края, опустился в яму. Закрыв лицо покойного его же фуражкой, поправил ему голову, сложил как положено руки и, посыпав на грудь ему крестообразно землицы, промолвил со вздохом:
- Спи, бедолага. А ежели ты добрый человек был, так земля тебе пухом и царство небесное. Ну а за то, что на штаны твои да на сапоги призарились, прости нас, милок. Тебе в них все равно не форсить теперь, а нам они пригодятся. Да и не обидно будет, што потрудились до поту.
Схоронив убитого, новые приятели мирно поделили его вещи: Лихачев взял себе сапоги, обходчик удовольствовался брюками.
- Митька мой обрадуется, - с довольным видом рассуждал он, запихивая брюки за пазуху, - будет ему в чем покрасоваться на вечерках. Сапоги-то есть у него, добрые еще, а штанами бедствовал парень, оборони бог.
Уехали старики, оставив в полуверсте от дороги одинокую, без креста, могилу, а в ней неизвестного, необмытого и никем не оплаканного покойника. А в это время бронепоезд "Грозный", даже не остановившись в Антоновке, уже миновал русско-китайскую границу, подъезжал к станции Маньчжурия.
Глава XVIII
Никогда не бывало такого многолюдства, веселья и пьянства в глухом таежном поселке Какталга, как в этот год на масленице. А началось с того, что еще в среду появились в поселке Федоров, Аксенов и Долинин. Позднее стало известно, что они объездили все села и прииски Аркиинской станицы и в первый же вечер, как прибыли они в Какталгу, созвали фронтовиков на тайную сходку. О чем говорилось на той сходке, никто из стариков не знал, но назавтра фронтовики скопом заявились к поселковому атаману и, отрешив старого урядника от власти, потребовали у него печать.
- Вот она, пожалуйста. - Атаман достал из кармана шаровар кисет, извлек из него печать и, передавая ее фронтовику Верхотурову, полюбопытствовал: - Значить, увольняете из атаманов?
- Увольняем, - кивнул головой Верхотуров.
- Та-ак, а какая же теперь власть-то будет?
- Советская, ревком!
Атаман осуждающе покачал головой, вздохнул:
- М-да, не по согласию, значить, с обществом, а рывком! Вот какие времена подошли, только и слыхать, что рывком да силком!
- Не глянется, стало быть, неохота с атаманством-то расставаться?
- Нужно мне атаманство это, как пятое колесо к телеге.
Вскоре же сельчан собрали на митинг, который состоялся в улице, около пустовавшего дома купца Сизикова. Этот дом уже второй год стоял заколоченным, потому что проторговавшийся купец уехал куда-то на Амур. Сельчане запрудили улицу, окружив телегу, превращенную в трибуну, на которой возвышался над толпой Федоров.
- Товарищи! - горячо говорил он. - Кровавый атаман Семенов хотел удушить революцию, навязать трудовому народу Забайкалья режим насилия и бесправия. Но мы не хотим этой власти и призываем вас встать под алое знамя революции и пойти вместе с нами в бой за свободу, за советскую власть…
Разноголосо гудела толпа, слышались восторженные голоса фронтовиков. Но казаки постарше помалкивали, скребли в затылках, переглядываясь между собою, качали головами:
- Ну и ну-у.
- Бу-удет делов!
- А может, оно и к лучшему?
- Поживем, увидим!
Но немало среди сельчан было и таких, чьи бороды тряслись от злости, а глаза горели волчьим блеском.
- Свола-ачь, с-сукин сын! - шептал сквозь стиснутые зубы седобородый, с лицом кирпичного цвета, старик Астафьев. Он обводил посельщиков злобным взглядом и, трогая локтем соседа, кивал на фронтовиков: - А наши-то, подлецы, что вытворяют! Бож-же ты мой!
Сосед, тяжко вздыхая, забирал в кулак дегтярно-черную бороду, согласно кивал головой:
- Чисто сбесились люди.
- Ох и наскребут же они на свой хребет.
- Да уж добра не жди.
- Плетей бы им хороших, мерзавцам, плетей!
А на телеге уже сменил Федорова местный житель, заядлый большевик Феклистов.
- Товарищи! Наше дело только начать, - взывал он, размахивая сорванной с головы папахой, - а там оно посыплется, как горох из прорванного решета. Поцарствовал Семенов, хватит! Теперича мы свою власть образуем, советскую! Я вот, когда скрывались мы за границей от белых карателей, газетку там достал антиресную. Вот она, - Феклистов потряс над головой зажатой в кулаке газеткой, - хоть и по-китайски написана, но мне Мишка Ли-Фа всю ее прочитал и по-русски растолмачивал: с западу на Колчака Красная Армия жмет и вот-вот возьмет его за шиворот, а потом и за Семенова примется. А с Амуру наша Красная Армия движется, даже и две: одну на Забайкалье ведет Фрол Балябин, а другую Лазо повел на Хабаровск! Вот они какие дела-то. В Благовещенске уж советская власть установлена, и вопче, у белых-то все на ниточке держится.
Под гул одобрительных выкриков Феклистов сошел с импровизированной трибуны, уступив место Аксенову. Митинг закончился тем, что взамен атамана избрали ревком, а председателем его - фронтовика Дениса Верхотурова.
Жизнь ключом заклокотала в тихой до этого таежной Какталге: ожил сизиковский дом, раскрылись заколоченные окна, над крышей его взвился алый флаг, а на прибитой к стенке дощечке осиновым углем было написано: "Приаргунский военно-революционный штаб".
Теперь около этого дома всегда торчали оседланные кони, мчались во все села мятежной станицы то уполномоченные ревштаба, то конно-нарочные с пакетами за пазухой, на которых было написано: "Весьма срочно, аллюр три креста". В штабе поминутно хлопают двери, там постоянное многолюдство, заседают, спорят и пишут, пишут без конца. На стенах домов и на заборах появились написанные от руки воззвания к гражданам и приказы реввоенштаба о мобилизации в Красную повстанческую армию десяти присяг казаков, от 1911 года срока службы по 1920-й включительно. Приказ этот взбудоражил село: сразу же прекратились всякие работы, казаки спешно перековывали на полный круг коней, готовили седла, амуницию, точили шашки. Бабы пекли подорожники, штопали, стирали служивым белье, укладывали в сумы и седельные подушки запасные шаровары и гимнастерки.
Из других сел Аркиинской станицы мобилизованные начали прибывать в Какталгу в пятницу к раннему обеду, а к вечеру уже не было ни одной избы, куда не заехали бы два-три постояльца. Хмурились какталгинцы; досадливо крякая, ругались, втихаря наблюдая, как во дворах у них распоряжаются служивые, сено своим коням кидают самое лучшее, что хозяева приберегали к весне, к полевым работам. Но больше всего досадовали, проклиная комиссаров, те, у которых кроме фуража взяли еще и коней для безлошадных казаков. Лишь один из сельчан, причем самый богатый, Устин Астафьев, отнесся к реквизиции у него лошадей совершенно спокойно. Он лишь недовольно поморщился, когда в дом к нему пожаловали члены реквизиционной комиссии, а председатель ревкома Верхотуров, высокого роста, плечистый казак, не перекрестился на иконы и даже папаху не снял, коротко бросив:
- Здоровайте!
Его примеру последовали и остальные трое членов комиссии.
- Та-ак, - ухватившись за клочковатую бороденку, протянул старик. - Бога, значить, не признаёте?
- Не признаём, - за всех ответил Верхотуров и, потянув носом воздух, кивнул в сторону горницы, откуда доносился пьяный говор, а в раскрытые двери было видно сидящих за столом подвыпивших казаков, пахло жареным мясом, блинами и водкой. - Что это у тебя за гулянка?
- Так вить маслена началась, слава те восподи! Мы-то люди православные, признаём. А тут служивых ко мне на постой определили, а ведь они хоть и незваные, а все ж таки гости, вот и потчую их, чем бог послал. Проходите и вы, милости просим, к столу.
- Нет уж, спасибо. Не до гулянья нам, трех коней, решили взять у тебя для красноармейцев наших, какие пешие. Чего ты на это скажешь?
Меняясь в лице, Устин сердито крякнул, но сказал смирнехонько, со вздохом:
- Что я могу сказать? Берите, раз уж я теперь, стало быть, и не хозяин в своем дворе.
- И чтобы седла для них были.
- Где я их наберу столько-то, седла два найдется, да и то простые деревяги, форменных нету.
- Ладно, одевайся да выходи во двор поживее, мы подождем в ограде.
Во дворе комиссию уже поджидали безлошадные казаки; сидя на ступеньках крыльца, разговаривали, дымили самосадом. При появлении комиссии встали. Белоусый, небольшого роста казачок бросил наземь недокуренную самокрутку, спросил:
- Ну как там Устин-то, не попотчевал вас святым кулаком по окаянной шее?
- Э-э, брат, - ответил один из членов комиссии, - Устина будто и подменили! Смирненький, как овечка, берите, говорит, трех лошадушек, пожалуйста.
- Хитрит, стерва; дескать, стань ругаться, еще больше возьмут.
- Даже казаков-то наших, какие у него на постое, вином поит, как дорогих гостей, и блины им, и сметана, и всякое другое удовольствие.
- Оно даже и отсюда слыхать, разговор крупный.
- Да вить праздник, сплошь гуляют, вон и напротив поют. Ишь как выводят "Конь боевой с походным вьюком" - для такого разу самая подходимая песня.
- Откуда они вино берут? - удивился Верхотуров и, перегнувшись через перила, помахал рукой пьяному казаку на середине улицы: - Башуров, подь сюда.
В сивой папахе набекрень, в полушубке нараспашку и с котлом в руке, Башуров подошел к крыльцу, пьяно ухмыляясь, отставил правую ногу.
- Чего тебе?
- Что это у вас за пьянство сплошное? Завтра выступать, а вы гульбой занялись.