Вначале казалось, что все стали похожи друг на друга. Одинаковые темно-синие кителя с голубыми петлицами, одинаковые брюки и фуражки с золотыми крабами. Правда, Вася Нечмирев уже успел вшить в свои брюки широкие клинья и щеголял клешем. Походка у него была особая, "морская", и если смотреть сзади, то казалось, что бывший моряк чуть-чуть навеселе. У большого зеркала в умывальной всегда стояла очередь. Тут рассматривали свои голубые петлицы, придавали соответствующий крен фуражкам, отдавали честь своему отражению. По имени друг друга называли очень редко. Нравилось, когда кто-нибудь четко кричал: "Курсант Бобырев, ко мне!" Или: "Курсант третьей эскадрильи Сафонов, вас вызывает помкомэска!"
Эскадрилья, отряд, звено, помкомэска (помощник командира эскадрильи по строевой части) - как все это ново, как романтично! И хотя курсанты знали, что в самолет они сядут впервые только через год, а до этого им придется заниматься лишь теорией, приподнятое настроение долго не оставляло ни одного из них. Да и теория-то какая! Одни названия предметов волновали не меньше, чем штурвал самолета. Аэронавигация, теория авиации, самолетоведение, мотороведение, радиодело, аэродинамика - есть отчего высоко держать голову.
Андрей Степной, Никита Безденежный, Вася Нечмирев и волжанин были зачислены в третью эскадрилью, во второй отряд. Никита вскоре повеселел, теперь у него уже не было того печально-задумчивого взгляда, как тогда в машине. Неизвестно почему, он все больше и больше привязывался к Андрею, и редко можно было увидеть их порознь. Андрею казалось, что Никита хочет рассказать ему что-то важное, может быть, открыть какую-нибудь тайну, но все никак не решается это сделать.
В один из предвоскресных дней Андрей, Никита и Вася Нечмирев, получив увольнительные записки, собрались идти в небольшой городок, который находился в трех километрах от училища.
Поужинав и надраив до солнечного блеска пуговицы и крабы, начистив ботинки так, что от них исходило сияние, они направились в город. Впереди шли две курсантки, и Вася сразу пристроился к ним. Никита и Андрей поотстали и долго шли молча. Солнце уже скрылось, но было еще светло, и только длинные тени говорили о том, что скоро наступит вечер. Ровная степь уходила далеко-далеко, расцвеченная полевыми цветами. Остывая от полуденного зноя, она теперь томно дышала, и от нее исходил сладкий запах земли и трав. Предвечерняя тишина плыла по степи, чуткая и осторожная.
Андрей! - Никита коснулся локтя Андрея и остановился.
Ты что-то хочешь сказать, Никита? - спросил Андрей.
Да, Андрей. Ты знаешь курсанта Бузько из третьего отряда нашей эскадрильи?
Это с мышиными глазками который? И голова слегка набок?
Да.
Знаю. А что?
Никита помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему рассказывать об этом, потом быстро проговорил:
И я его знаю, Андрей! И он меня знает. Давно уже. Эх, собака паршивая!..
Да что случилось, Никита? Расскажи толком.
Расскажу. Ты помнишь, когда мы ехали в машине, я сказал: "Не знаю только, примут меня в училище или нет?" Помнишь?
Помню.
Так вот слушай, Андрей, почему я сомневался. Будешь слушать? Я ведь бывший вор. Слышишь?!
Никита посмотрел на Андрея. Ему казалось, что у Андрея от его признания по меньшей мере лицо должно вы тянуться. Или Андрей должен сказать ему: "Ах, вот ты что за человече!"
Бывший вор? - спокойно спросил Андрей. - Как же это тебя угораздило вором стать? И причем тут Бузько?
Длинная это история, - боясь, что Андрей не захочет его выслушать, проговорил Никита.
И дорога длинная, - заметил Андрей. - Рассказывай.
Они пошли еще медленнее. Никита долго молчал, собираясь смыслями. Наконец он начал:
- Давно это было. В двадцать шестом году мать моя умерла от тифа. Мы остались вдвоем с отцом. Сколько мне тогда было?.. Десять лет. Мальчишка. И все мне было нипочем. Трын-трава… Отец уедет на рыбалку - он всю жизнь рыбачил, - а я - на улицу, на Турецкий вал. Азов-город знаешь? Есть там такой Турецкий вал. Уж если где в войну играть, так это там. Я всегда Стенькой Разиным был, а Оська Бузько - атаманом домовитых казаков. И дрались мы не на шутку. У Оськи приятели - сынки недобитых нэпманов. Наши батьки - простые рыбаки. Вот так, Андрей. Встретимся мы на валу, две ватаги, сразу же друг к другу "послов" досылаем. Подходит наш "посол" к "атаману домовитых казаков" и начинает: "Голытьба донская атаману домовитых казаков Осипу Емельянычу челом бьет. А еще спрашивает Стенька Разин: биться будем или мириться? Если мириться, то наш атаман подарков требует: деньгами двадцать шесть копеек и полтора десятка мучных ирисок".
"Атаман домовитых казаков" головку набок склонит, мышиные глазки прищурит и только улыбнется. Но молчит. Глазками за бугры стреляет: много ли нас собралось на валу? Если видит, что его ватага сильнее, скрутит комбинацию из трех пальцев и нашему "послу" - под нос. Это значило: драться!
Эх, любил я эту потеху! Сам не знаю, откуда злость на Оську бралась, но в драке я искал только его. Обычно Оська командовал и из-за спин своих дружков пищал: "Стеньку Разина в кровь бить, молодцы-донцы!" Но бывало и так, что доберусь я до него и уж тогда - трын-трава! Разукрашу "атамана" так, что по три дня его мать родная не узнавала.
А потом наступала расплата. У Оськиного отца два добрых каюка было и две байды. У моего - паршивый бредень и дырявый ялик. Как начнет судак или сазан идти, мой батя к Оськиному на поклон отправляется: "Емельян Дормидонтыч, одолжите каючок, будьте человеком!" Отец у Оськи, правду сказать, хороший человек был. Зато мать, трын-трава, - сущая ведьма! "А вы знаете, Безденежный, - кричит она на отца, - что ваш паршивый сын опять нашего Осечку измутузил? Вы, что, разбойника из него воспитываете?" "Нешуми, Дарья, - прикрикнет на нее Оськин отец. - Так и надо паршивцу, чтоб с нэпманишками не водился. Отец рыбак, а он - тьфу! - в капиталисты лезет. Бери, Игнатьич, каюк".
Выйдет отец от них, а ведьма и за калиткой ему вдогонку кричит: "И как вам не совестно сына своего так попускать! Ведь бандит же он стал, форменныйбандит!"
У отца моего рука тяжелая была. Порол он меня за Оську каждое воскресенье, а после воскресенья я еще три дня на скамейку садиться не мог…
В двадцать девятом году выехал мой батя за гирла рыбачить, да так и не вернулся. Что было делать, Андрей? Встретился я на вокзале с двумя парнишками, залезли на крышу вагона и - фюйть! - дешевого хлеба искать. Все - нипочем, все - трын-трава! Начал с базарных торговок, а потом выше пошел. Курсировали на скорых "Москва - Минеральные Воды". Летом жарко, курортники обязательно окна в вагонах открывают. Ночью на веревке спустишься в купе, пару чемоданчиков - вира! Потом и сам обратной дорогой…
Попадало, конечно, за эти дела. Били, таскали по спецколониям… Собачья жизнь, а к берегу не приставал. Осенью шел в детдом, учился до летних каникул. А потом опять…
Наконец решил все к черту бросить. Было мне тогда четырнадцать лет. Приехал в Новочеркасск, пошел к директору ФЗУ, прошу принять учиться. Перед этим за крупную кражу посадили меня в дом для малолетних правонарушителей, где значился я как воспитанник Мусорный (фамилии я менял на год пять раз). Из этого дома сбежал и в ФЗУ пришел уже Геннадием Морозовым. Ну, приняли. "К черту, думаю, собачью жизнь, буду учиться, человеком стану!"
Только ничего из этого не вышло. Прошло дня четыре, у одного парнишки в общежитии украли ботинки. Собрали нас в большом зале, выбрали президиум, директор с погромной речью выступил. Я сижу - ни жив ни мертв. Когда раньше воровал, прямо скажу, не было стыда. А тут… Что, думаю, на меня скажут? Ведь я - бывший вор! Вот встанет кто-нибудь и начнет: "А ведь среди нас, ребята, есть и жулики. Вот они-то и занимаются, наверно, воровством…"
Сижу, голову опустил, боюсь на людей смотреть. Потом взглянул на президиум и дыхание затаил: сидит за столом небольшой человечишко, головку набок склонил, мышиные глазки по залу бегают. Стрельнут туда, стрельнут сюда, словно мишени выбирают. Мне бы отвернуться, а я как прикован к этим глазам. Конечно же, Оська это, "атаман домовитых казаков". Собственной персоной, ученик ФЗУ. Одна надежда была: не узнает он меня! А узнает - пиши пропало, потому что в курсе он был, по каким дорожкам я ходил.
Вдруг вижу, тоненькие губки в улыбке расползлись. Значит…
Товарищи! - Оська встал, уперся кулаками в стол. - Товарищи, никто из вас не знает, как фамилия вон того парня, который сидит рядом с Пашкой Любимовым? Вон того, который отворачивается сейчас?
Как - не знаем! - ответило сразу несколько голосов. - Да это же новичок, Генка Морозов.
Генка Морозов?! - Голова Оськи совсем склонилась набок. - Он такой же Генка Морозов, как я Чемберлен. Он такой же Генка Морозов, как вы все - лунатики! Да это же Никита Безденежный, первоклассный жулик! Весь Азов знает, что он жулик. Так что ботиночки и искать нечего.
Эх, трын-трава! За кражу два милиционера, бывало, по улице ведут, зеваки глаза выпучат, а мне нипочем: виноват ведь! А тут… Встал я, постоял немного и сказал:
Это правда, ребята, что я - бывший вор. И что я - Никита Безденежный. Только ботинок я не брал. Дал себе слово кончать с прошлым. Знаю: не все верите мне. Ну ладно…
И ушел.
Через два дня подкараулил Оську вечерком, побеседовал с ним по душам, разделал его, как бог черепаху. Снял с него пиджак, штаны, трусики и отпустил голым. Вспоминай, мол, Стеньку Разина!
Вот так, Андрей. Год еще куролесил по дорогам. Потом на стройку пошел, простым рабочим. Все бросил. Учился. Приняли меня в комсомол. Ничего не скрыл от ребят, поверили…