3
Николай Кораблев - директор моторного завода - совсем недавно получил тревожное письмо от жены, Татьяны Половцевой. Татьяна вместе с годовалым сыном еще в мае уехала в Запорожскую область, на Кичкас, уговорившись, что туда же во второй половине июня, взяв отпуск, приедет и Николай Кораблев. Но за это время в его жизни произошли некоторые изменения: он был вызван в наркомат, и ему предложили поехать на Урал, в местечко Чиркуль, возглавить там строительство крупного моторного завода.
- Что ж, не ко двору пришелся? - спросил он, глядя в брусчатый розовый пол кабинета.
Нарком, вместе с Кораблевым окончивший институт, побарабанил толстоватыми пальцами по столу, прошелся и вдруг заговорил так громко, как он когда-то в детстве, в Армении, перекликался в горах:
- Тех, кто не ко двору, выгоняем. А вам даем… даем большое строительство. Такой завод! В два года построить. Это такая честь! Ну, вы понимаете? - схватив стул и сев на него по-студенчески верхом, нарком резко переменил тон и заговорил дружески: - Чучело ты, Николай. Да разве бы я тебя отпустил с завода? Но на тебя показал Сталин. Слышь, только такой, как Кораблев, справится со срочным строительством нового моторного завода, - и легонько большим пальцем пырнул Кораблева в бок, аатем поднялся со стула и вскинул руку вверх, как бы подпирая ею потолок. - Урал - это спящий богатырь. Его надо пробудить - тогда мы непобедимы. А мотор - главный наш защитник.
Николай Кораблев понял, что нарком говорит не свои слова, а тот добавил:
- Тем более - ты ведь с Урала?
- Нет, с Волги, Илья.
- Ну, все равно, - и нарком беззвучно засмеялся, весь сотрясаясь, как бы радуясь своей оплошке. - Все равно… Урал ли, Памир ли, Волга ли, или Камчатка, - ТЫ ведь Кораблев - корабль, ну и секи волны.
Николай Кораблев поднял на наркома большие карие глаза, в которых светилась тоска, какая бывает у художника, когда в разгар работы над картиной ему мешают каким-то посторонним делом.
Значит, изыскание по закалке током высокой частоты прекратить?
Ах, да! - Нарком некоторое время смотрел в окно, Сколько с тебя в Америке заломили за такое дело?
- Миллион долларов.
- Может, отдать?
- Да ведь они закалили только кулачковый валик. Это мы и без них сделали.
- Да ну? Что же молчишь? Это на Совнарком надо.
- Зачем шуметь раньше срока?
Нарком задумался.
- А с Урала разве руководить не сможешь? Кто на этом деле остается?
- Инженер Замятин.
- Замятин? Это что, родственник Ивану Кузьмичу?
- Сын.
Нарком снова несколько секунд молчал и чуть спустя проговорил:
- Ага… Знаю и того и другого… Удивительная вещь. Ведь, кажется, какая огромная разница между отцом и сыном. Отец просто рабочий…
- Ну, нет… не просто.
- Сын инженер, - как бы не слыша, продолжал нарком. - Но по культуре ума - не по культуре знаний книжных, а по культуре ума - отец превосходит всех нас.
- Ты любишь преувеличивать, Илья.
- На днях в Кремле было совещание по качеству продукции, - снова, как бы не слушая Николая Кораблева, заговорил нарком. - Мы, конечно, все - технику, все - цифровые данные на стол. И говорили, говорили… долго… много… Нужное, конечно, говорили… и как-то забыли о человеке… Тут и поднялся Иван Кузьмич. Да как? Вихрем. Он ведь всегда степенный, сдержанный, а тут как будто взорвался… и давай стегать. "Что это вы? Все цифры да цифры, техника да техника, а о рабочем забыли. Всегда, говорит, надо помнить, что если рабочий начальника только боится, то он, конечно, выполнит что положено, а уж если любит, - скажи ему, чтобы гору свернуть, он две свернет". Говорил резко, грубовато. Мы сидели, поеживались. Да и неудобно было. Иван Кузьмич, видимо, почувствовал, что нам не по себе. Во время перерыва подошел к Сталину и говорит: "Не грубовато ли, Иосиф Виссарионович, я выступал?" А он ему: "Правда, Иван Кузьмич, никогда на золотой тарелочке не подается. Ее с боем несут вот такие люди, как вы. Спасибо вам". Нет, ты понимаешь, Николай? Понимаешь?
- Эх, Илья! Еду. Нельзя не ехать.
Вот какие изменения произошли за эти дни в жизни Николая Кораблева. Он об этом еще не сообщил жене. Но в жизни, очевидно, существуют свои телеграфы, и Татьяна сама каким-то путем узнала о его назначении. Дня три тому назад она прислала ему письмо.
"Родной мой, - писала она крупным, разбросанным почерком. - И в какой это Чортокуль тебя посылают? Ведь всего только два года мы жили на одном месте. И вот опять. Или ты уж привык без меня, без нас? Да как же, родной мой, ты где-то в Чортокуле, а мы?.." Письмо было мягкое, теплое, но с упреком.
И Николай Кораблев, вполне понимая состояние жены, решил утром в воскресенье вылететь на Кичкас, чтобы к вечеру вернуться обратно в Москву. Но тут же вспомнил, что сын Ивана Кузьмича Василий несколько раз уже звонил ему, прося зайти, чтобы проверить последние опыты по закалке шестеренки и посоветоваться по ряду вопросов. Николай Кораблев, занятый заводом и переговорами с наркомом, все не находил времени, а теперь так забеспокоился, что, несмотря на поздний час, немедленно отправился на квартиру к Замятиным.
"Поздновато. Но, возможно, еще не спят", - думал он, нажимая кнопку звонка, а войдя в квартиру и видя, что никто не спит, в том числе и ребятишки, повеселел.
- Друзья мои! - заговорил он, обращаясь уже ко всем. - Пришел к вам. Завтра лечу в Кичкас к Татьяне Яковлевне, а в ближайшие дни отправляюсь на Урал.
То, что он летит к жене, порадовало всех, но сообщение об отъезде на Урал удивило. Наступила короткая пауза. Ее нарушил Степан Яковлевич:
- Это как же, на Урал-то? За медведями, что ль?
- Да. За очень крупным: завод моторный буду строить. Местечко такое есть - Чиркуль, - и засмеялся. Жена перепутала, вместо Чиркуль написала Чортокуль. Может, и правда Чортокуль какой-нибудь. Перед вылетом решил с вами поговорить, Василий Иванович. Да, спохватился он, обращаясь к Ивану Кузьмичу, - нарком мне рассказал про то, что в Кремле-то было. Трогательно это. Очень.
Иван Кузьмич вспыхнул, посмотрел на жену, как бы говоря: "Ну вот, а ты - "заяц"! Какой я тебе заяц?"
- Печально, - грустно проговорил Василий. - На Урал, значит?
- Ну, ничего, оттуда буду помогать. Покажите-ка мне результаты последнего опыта.
И они скрылись в кабинете Василия.
Наступило томительное молчание.
- Эх, ты, - пробасил Степан Яковлевич. - Такого мы теперь и не дождемся директора.
Иван Кузьмич потер большим пальцем ладонь.
- Ну, народ богат умными людьми. Конечно, жалко с таким расставаться. Однако… - он не закончил, его перебила Леля:
- Удивительно красив. Но таких женщины не любят. Нам больше нравятся вот такие, как Степан Яковлевич: необтесанные, но натуральные, - и скосила глаза на дверь кабинета.
"Только и на уме у тебя", - хотел было обрезать ее Иван Кузьмич, но промолчал и отвернулся.
А Настя, поджав губы, утягивая Степана Яковлевича к двери, проговорила:
- Пойдем-ка.