2
Однако досада у него прошла скоро… После обеда, не ложась отдыхать, как это делал обычно, он отправился на кухню, достал из шкафа сплетенные им еще в марте месяце новые корзины и, подкинув одну из них - легкую, розоватую, поскрипывающую, как шелк, разом повеселел. К корзинам подбежали внуки - Коля восьми лет и Петя шести лет. Коля походил на мать Лелю - такой же большеглазый, осторожный и вяловатый. Он всегда, как и мать, что-нибудь жевал и до сих пор еще не умел самостоятельно надевать ботинки, всякий раз при этом канюча: "Ма-а. Одень". Иван Кузьмич не раз говорил: "Эх, парень, быть бы тебе девчонкой". Петя походил на Ивана Кузьмича - такой же расторопный, сообразительный и даже дерзкий. Этот всегда кричал, когда ему хотели помочь: "Я сам! Я сам!" Да и нос у него такой же, как у Ивана Кузьмича, - вздернутый. Хотя такой же нос и у Василия, отца Пети, но Иван Кузьмич на это не обращал внимания и твердил свое:
- Петька в меня.
И тут, на кухне, он поднял с внучатами такую возню, что соседи сверху чем-то постучали, а сосед снизу, Степан Яковлевич Петров, не замедлил прибыть вместе со своей женой Настей. Они остановились на пороге, перепуганные шумом, ожидавшие бог весть чего, но тут увидели самое простое: Иван Кузьмич на четвереньках, на голове у него корзина, к корзине привязана веревочка, за веревочку тянет Коля, а младший Петя, сидя на спине Ивана Кузьмича, подгоняя его пятками, выкрикивает:
- Но! Но! Что ты, неподкованная, что ль?
Степан Яковлевич - высокий, костистый, с кадыком, как груша, с бородкой - лопаточкой, которую он носил исключительно для того, чтобы прикрывать кадык, так захохотал, что Елена Ильинишна, ахнув, сказала:
- Батюшки! Да что ты глотку-то как дерешь, Степан Яковлевич?
- Мировое! Мировое дело! - грохотал Степан Яковлевич. - А я думал, он чего-то разбушевался - шум такой. А тут, вишь, что, - и почему-то с затаенной обидой посмотрел на свою маленькую, седенькую, но весьма шуструю жену Настю. Затем спросил: - По грибы, значит, собираешься?
Иван Кузьмич поднялся, стащил с головы корзину и не сразу ответил:
- По грибы.
- Все?
- Всем цехом… и Петька с Колькой.
- А куда?
Тут Иван Кузьмич, всегда откровенный со своим другом, потоптавшись на одном месте, как бы пробуя новую обувь, сказал:
- А кто его знает? Может, под Можайск, там, говорят, есть. Может, под Звенигород, там, говорят, тоже есть.
- Крутишь? По Рязанскому тракту, на свои огороды метишь. Так, что ль?
- Да ведь это все равно, что на воде писано - где они, грибы-то, - увильнул Иван Кузьмич, хотя сегодня за обедом после долгих споров - как ехать, куда ехать - вся семья решила отправиться по Рязанскому тракту, на излюбленные места Ивана Кузьмича.
- Туда. По глазам вижу. И мы с вами, - решительно заявил Степан Яковлевич и двумя пальцами потрогал кадык, что всегда у него являлось признаком волнения.
- Рады будем! - неожиданно просто ответил Иван Кузьмич.
И в самом деле этому были все рады. Дети с криком запрыгали около Степана Яковлевича, а Елена Ильинишна, глядя на возню ребят, сказала Насте:
- Был бы Саня дома, совсем бы душа у меня на месте была.
- Любил по грибы ходить, - подчеркнул Иван Кузьмич как бы самое главное в сыне.
А мать свое:
- Давно ли в школу-то бегал. И давно ли за вихор-то я его драла.
- А теперь летчик. - Иван Кузьмич гордо вскинул глаза на Степана Яковлевича. И хотя об этом все уже знали, сказал, как новость: - Самолетом командует на западной границе.
А мать опять свое:
- Когда приехал в отпуск, я его сразу-то и не узнала: взрослый, военный, - она засмеялась добрым материнским смехом. - Взрослый, военный. Да только раз подошел ко мне и тихонько: "Мама, нет ли у тебя чего сладенького?"
И тут все они вспомнили о том, как, бывало, в субботние вечера собирались за столом у Ивана Кузьмича и Саня читал "Литературные новинки". На эти читки непременно являлся и Степан Яковлевич вместе с Настей. Выставив крупный кадык, он слушал внимательно, посмеиваясь, временами незаметно роняя слезу, а то фыркал, говоря: "Дрянь. Это мировая дрянь". Кроме того, в доме все знали, что Саня сам тайно пишет стихи. Иван Кузьмич одобрял это в сыне и поутру, отправляясь с ним вместе на завод, говорил, показывая на новые, приготовленные к отправке моторы:
- Ты бы, Саня, про него написал: он ведь всему голова - мотор.
- Да ведь я, папа, только чужие стихи читаю, - отвечал Саня и краснел, как девушка, однако решительно, по-мужски забрасывал всей пятерней свалившиеся на лоб волосы.
"Ишь-ишь, - усмехаясь, думал отец, - не пишу, а прическа, как у Пушкина".
И сейчас, вспомнив об этом, Иван Кузьмич тихо засмеялся, его смех басовито подхватил Степан Яковлевич, а дети с еще большим звоном запрыгали около Елены Ильинишны, требуя сладенького.
На шум, на гвалт, в рубашке-косоворотке, гладко причесанный, свежий, вышел Василий. Видя оживление, он всем улыбнулся и особенно тепло - матери.
- Ты что, Васенька? - хлопотливо спросила та.
- Да так вот. Слышу, шумите… а ты радостная, - люблю я это в тебе, мама.
- A-а! Ученый мозг! - здороваясь с ним, проговорил Степан Яковлевич, почему-то всегда обращаясь к Василию с полушуткой, в которой слышались и хорошая зависть к нему и одобрение. - Ученый мозг, наше вам почтение, - еще раз сказал он и так тряхнул за руку Василия, что тот невольно поморщился, а Степан Яковлевич, не замечая этого, продолжал: - На вас надежно - мозги ученые. Ты гляди, чего сосед-то делает. Я это про германца. Всю Европу ведь заграбастал. Эдак он по жадности и на нас полезет. У нас в деревне был такой Евграф Горелов, - Степан Яковлевич любил ссылаться на примеры деревенской жизни. - Сначала землю заграбастал, потом леса, а потом что придумал: в голодный год выдал мужикам по красненькой, страховые листы собрал, да и поджег деревню. Все страховые, значит, себе. Судись! И этот по жадности на нас полезет.
Василий хотел было что-то ответить. Иван Кузьмич, зная, что сейчас непременно разгорится спор на международную тему и затянется до утра, перебил:
- Ну что ж, поедешь, что ль, по грибы-то?
Степан Яковлевич остановился, как конь на скаку.
- Возьмете - так поедем.
Сноха Леля, маленькая, кругленькая, как точеная, с тонкими свежевыщипанными бровями, посасывая леденец, сказала что-то весьма неразумное:
- Что ж, поезд всех увезет.
Степан Яковлевич растерялся, не зная, что на это ответить, и, повернувшись к Василию, проговорил:
- Ну! А то как? Высочайшая-то наука - термический цех? Ведь это чудо - за шесть минут кулачковый валик обработать. Ну, ей же богу, чудо. Я бы не поверил, ежели бы Василий Иванович мне не показал, - начал он доказывать Ивану Кузьмичу. - Сам я, понимаешь, подошел, нажал кнопку, и через шесть минут - на тебе! Валик готов. A-а? Ты как на это, Иван Кузьмич?
Иван Кузьмич загадочно прищурил глаза, будто то, очем спрашивал Степан Яковлевич, дело исключительно его рук, и дерзко кинул:
- Опоздал ты на полстолетия: шестеренку уже обработали.
- Ну-у? - Степан Яковлевич что-то еще хотел спросить, но резкий дверной звонок перебил его.
По всему было видно, что звонил человек, не стесняясь нарушить квартирный покой: он позвонил и раз, и другой, и третий.
- Да кто же это в такой час и так бесцеремонно барабанит? - строго проговорила Елена Ильинишна и, чуть засучив рукава, направилась к двери. Открыла и вся вдруг стала другой - приветливой и нежной. - Батюшки! Николай Степанович! А я собиралась шугнуть!
Сам по себе крупный, Николай Кораблев в дверях показался особенно большим. Сняв черную с широкими полями шляпу, он стесненно прошептал:
- Простите, Елена Ильинишна… но у меня очень срочное дело. Мне бы Василия Ивановича.