- Да? А я-то думал, что-нибудь приятное скажешь, - стараясь быть спокойным, ответил Назимов. И вдруг спросил - А сводки с фронта передают здесь?
- Бывает, что треплются, - нехотя проговорил Задонов. - Как всегда, хвастаются победами. А я, дружище, сердцем чую… - Задонов снизил голос до шепота. - Скоро они заиграют похоронный марш и объявят траур покрепче, чем в конце прошлого года, после поражения на Волге… Знаешь, есть слух, будто наши взяли Мелитополь, Днепропетровск… ну и Днепродзержинск. Если это верно - значит, наши и Днепр форсировали…
- Кто сказал? От кого слышал? - Назимов вцепился в плечо Николая, пораженный тем, что в лагерь могут проникать такие слухи.
- Говорят… - уклончиво ответил Задонов. - Народ говорит. Кто-нибудь скажет, а ветер разносит. У слуха, друг, не спросишь фамилию.
Они надолго замолчали. В громкоговорителе то и дело щелкало и хрипело: передавалось то одно приказание, то другое.
Вдруг за углом барака послышалось какое-то дикое улюлюканье, хлопанье бича и громыхание колес. Все это порой перекрывалось нестройным пением. - Что это? - удивился Назимов. - Фурколонна идет, - объяснил Николай. - Запрягут в телегу лагерников и погоняют, словно лошадей. Да еще петь заставляют. Русские прозвали эту пряжку бурлацкой командой. А лагерное начальство… - Николай зло выругался сквозь зубы. - Эти придумали название прямо-таки поэтическое: "Зингенде пферде" - поющие лошади, - кажется, так будет, если перевести.
Из-за угла показалась группа лагерников, человек двадцать. Они катили длинную телегу, груженную леском и камнями; кто тянул за лямки, кто подталкивал сзади. Все пытались петь на ходу какую-то песню. "Кучер"-эсэсовец, взгромоздившись на козлы, щелкал над их головами бичом.
Назимов молча смотрел, прикусив губу и сжав кулаки. Когда фурколонна прошла, тихо спросил:
- Александра не видел?
Этот же вопрос он неоднократно задавал и вовремя болезни, даже в бреду. Тогда Задонов отмалчивался, а теперь не было смысла больше скрывать.
- Сашу… расстреляли, - глухо произнес он, глядя под ноги - В первый же день…
У Назимова на этот раз ничто не дрогнуло в лице, он словно был подготовлен к печальному известию. Баки долго и молча смотрел куда-то вдаль, поверх колючего забора. Лицо его оставалось каменным. Но если бы кто из гитлеровцев нечаянно посмотрел в эти впалые глаза, в страхе отшатнулся бы. Море гнева бушевало во взгляде Баки.
- Должно быть, нас еще с месяц продержат на карантине, не будут посылать на работы, - переменил разговор Задонов после молчания. - Потом или примутся еще более жестоко измываться здесь, или переправят куда-нибудь. Оказывается, Бухенвальд разветвляется на филиалы. Но и там и здесь - мы все та же даровая рабочая сила… Неплохо бы попасть в так называемый Большой лагерь. Там, говорят, полегче. - Задонов осмотрелся по сторонам и опять зашептал: - Думается мне, что и здесь не одни только звери. Есть и порядочные люди. Я про Йозефа говорю, нашего штубендинста. Хороший старик. Если хочешь кого поблагодарить за свое выздоровление, так в первую очередь ему должен сказать спасибо. Ну, и Гансу, конечно… - Задонов ни словом не обмолвился о том, что сам сделал для друга - Йозеф до войны, кажется, побывал в Советском Союзе. Он иногда намекает на это и вообще - порой интересно высказывается…
- А мне один писарь в канцелярии понравился, - вспомнил Назимов. - Я вроде бы говорил о нем в тот, первый день…
- Да, да, рассказывал, - подтвердил Задонов.
Грохот телеги и нескладное пение "бурлаков" доносились теперь откуда-то издалека. Вдруг раздался сухой треск выстрела.
- Боже, помилуй нас, - пробормотал проходивший мимо них сутулый узник.
- Кто это? - кивнул вслед ему Назимов.
- Немецкий пастор. Гитлеровцы и пасторов не щадят.
Задонов опять оглянулся, тихо сообщил:
- К нам в барак по вечерам зачастил один русский паренек… Чернявый такой, на цыгана похож.
- Откуда он?
- Из Большого лагеря.
- Разве можно ходить из одного лагеря в другой?
- В темноте, да поосторожнее - оно и можно.
- Чего он повадился? О чем говорит? - допытывался Назимов.
- Разное говорит. - Задонов выждал, пока на вышке, напоминающей водокачку, сменятся посты, и продолжил - Больше сам старается расспрашивать: кто да откуда родом, есть ли родные дома, когда попал в плен и как очутился в Бухенвальде?.. В общем - то да се…
- Может, подослан?
- Возможно.
- Ты сегодня же покажи его мне, - оживился Назимов, - Тут надо рискнуть, иначе - век просидишь в этой яме.
- Не торопись, - предупредил Задонов. - Осмотреться надо. Здесь - как в темном лесу.
Назимов слабо усмехнулся:
- Чего нам бояться?
- Бояться, конечно, нечего. Страшнее не будет. Но жизнь, дружище, того… Надо поберечь, пригодится, - Он сжал кулаки. - Еще как пригодиться может! Осмотреться, говорю, не мешает тебе.
- А сам осмотрелся? - хитро ввернул Назимов.
- Успеется. Не сегодня, так завтра осмотримся. Торопиться нам некуда, времени хватит… А вот сидеть у дверей, пожалуй, хватит. Для первого раза тебе достаточно. Пойдем в барак, - Задонов взял Баки под руку.
- Подожди, я сам… - Назимов сделал несколько шагов, вдруг зашатался и чуть не упал. - Уф!.. - вздохнул он, вытирая тыльной стороной ладони холодный пот со лба. - Силенок-то, оказывается, того…
Николай помог ему войти в барак.
Силы Назимова сразу иссякли.
- Хватит, отдохнем, - слабо прошептал он.
Они присели тут же у порога, едва вошли в барак.
Около них остановился долговязый лагерник, незнакомый Назимову. Одет он был в черную куртку. Нашитый на рукаве красный треугольник без инициала, показывающего национальность, свидетельствовал о том, что незнакомец принадлежит к немецким политическим заключенным.
- Не знаете, штубендинст Йозеф у себя? - спросил немец у Задонова.
- Должно быть, в штубе. - Николай показал в дальний конец барака, где находился небольшой закуток, отгороженный шкафом от общего помещения.
Долговязый немец скрылся за шкафом, несколько минут пробыл там и вышел. Вскоре показался и штубендинст Йозеф. Он отдал какие-то краткие указания по лагерникам, убиравшим блок. Затем торопливо правился к дверям. Вид у него расстроенный, на щеках проступили красные пятна, губы вздрагивали.
- Что-нибудь случилось, Йозеф? - тихо спросил его Николай.
Штубендинст приостановился, обхватил голову руками.
- Ах, и не спрашивайте!.. - зашептал он. - Вчера из Польши привезли русских военнопленных… Больше ста человек. Ночью их всех…
- Изверги! - глухо проговорил Задонов. - Фамилии ни одной не знаете?
- Нет. Известно только, что все были офицерами и хотели поднять восстание в концлагере, в Польше. Извините. Мне надо идти.
Йозеф и Задонов говорили сдержанно, но достаточно откровенно.
"Значит, между ними установилась связь, - соображал Назимов, не принимавший участия в их разговоре. - А откуда штубендинст узнал о расстреле русских офицеров? - продолжал он размышлять. - Ему мог передать тот долговязый немец. Выходит, не так все просто… Надо поближе сойтись с этим Йозефом".
Своими мыслями он пока не поделился даже с Николаем. Таков уж лагерный закон: до поры до времени думай только про себя.
Узников карантинного блока на работу все еще не выводили. Они занимались лишь уборкой вокруг и внутри своего блока. Гитлеровцы, страшась заразных болезней, к карантинным почти не заглядывали. У заключенных хватало времени для новых знакомств, для разговоров.
Как-то вечером Назимов зашел к Йозефу в его штубу. Для начала спросил, сколько всего узников в Бухенвальде.
- Кто их знает, - охотно ответил штубендинст. - Говорят, в иной день доходит до восьмидесяти тысяч. Да ведь к вечеру же этого дня картина может измениться.
Назимов уже знал, что наряду с прибытием в Бухенвальд новых партий заключенных из лагеря почти ежедневно отправляются этапные команды.
- А сколько здесь жилых бараков? - продолжал расспрашивать Баки.
- Около шестидесяти. Это не меняется, сколько бы заключенных ни находилось здесь, - язвительно усмехнулся Йозеф.
- Получается, что в каждом бараке в среднем содержится не менее тысячи человек?
- Бараки не одинаковы. Есть двухэтажные и одноэтажные. В рабочих бараках людей содержится поменьше. Больше всего заключенных - в нашем карантинном помещении. Порой здесь набирается до трех тысяч человек.
- Сколько же народу согнали! - покачал головой Назимов. - И ведь разные люди, а? - задал Баки главный вопрос, ради которого и начал разговор. Ему очень важно было установить: избегает Йозеф наводящих вопросов или идет навстречу.
- А как же иначе? - согласился Йозеф. - Конечно, разные. У каждого - свой характер. Но, как правило, наиболее приметные отсеиваются, - неопределенно добавил он.
Тогда Назимов пошел дальше:
- Скажите, Йозеф, у вас есть здесь друзья?
Вопрос был задан в упор. Брови у Йозефа подпрыгнули. Кажется, он хорошо понял, о каких друзьях спрашивает этот русский флюгпункт.
- Настоящий человек не может обходиться без друзей, Борис, - ответил штубендинст тихо, но твердо.
- А меня не познакомите с вашими друзьями? - еще смелее спросил Назимов.
Йозеф мельком глянул на него, покачал головой:
- Вы слишком торопитесь, Борис.
- Это потому, что я верю вам, - отрывисто прошептал Назимов.
- Доверие хорошо, а осторожность лучше, - вполголоса сказал Йозеф. - Ну, будьте здоровы.
В проходе Назимова остановил Серафим Поцелуйкин. Пригнулся, точно желая пронзить его своим острым носом, спросил: