Дружки
Разгромив мимоходом несколько мелких вражеских частей, уничтожив сотню автомашин и десятка полтора танков, Никулин со своим отрядом вышел к реке, к той самой излучине, где фашисты, по слухам, спешно наводили переправу для своих отступающих войск. План Никулина был ясен и прост: выбрав момент, захватить подступы к переправе и держать фашистов на восточном берегу до тех пор, пока не подоспеют преследующие части Красной Армии.
Своим командирам Никулин сказал так:
- Переправу будем держать по-черноморски - сутки, двое, трое, если понадобится! Противника считать запрещаю: полк будет или дивизия - все равно переправу держать! На тот берег ни один фашист пройти не должен, а если пропустим - значит, грош нам цена и вечный позор. Фашистов нужно держать между двумя жерновами: когда всех перемелем, тогда и встречу со своими отпразднуем!
Командиры единодушно одобрили этот план, что же касается дерзости и риска, то о них вовсе не говорили - на то и война!
Проверить и уточнить обстановку Никулин поручил Фомичеву, сказав:
- Во второй раз, думаю, не попадешься. Ученый. Теперь не будешь своими якорями хвалиться.
Дождавшись темноты, Фомичев отправился в разведку, взяв себе в помощь Тихона Спиридоновича - своего дружка.
Они подружились недавно - после того памятного боя, когда Тихон Спиридонович в полный рост, с противотанковой гранатой в руке пошел прямо на ревущие пулеметы.
В их отношениях не было полного равенства: Фомичев держался слегка покровительственно, как старший; Тихон Спиридонович нисколько не обижался и молчаливо признавал его превосходство.
- Если бы мне смолоду попасть на море! - мечтательным голосом говорил иногда Тихон Спиридонович. - Совсем иначе сложилась бы тогда моя судьба, и характер был бы у меня другой.
- Это верно! - солидным баском подтверждал Фомичев. - На сухопутье вот, как я посмотрю, много мелких людишек живет. И даже сволочи есть среди них.
- Есть! Много еще! - соглашался Тихон Спиридонович.
- А на море таких людей не видишь. На море мелкому человеку делать нечего, а если взять, к примеру, сволочей, то их на море и вовсе нет.
- Откуда же они там возьмутся, на море? - льстиво поддакивал Тихон Спиридонович.
Когда Фомичев позвал его вместе с собой в разведку, Тихой Спиридонович просиял от гордости: приглашение это он воспринял как высокую честь для себя. Ведь Фомичев мог взять в спутники любого бойца, выбор его свидетельствовал о том, что Тихон Спиридонович продвинулся уже далеко на пути превращения своей души из сухопутной в морскую.
Шли всю ночь, было холодно, опаленная морозцем трава легко похрустывала под ногами. На рассвете увидели впереди, метрах в двухстах, белую пелену тумана.
- Стоп! - сказал Фомичев. - Река.
Скоро взошло солнце, разогнало туман, и глазам разведчиков открылась крутая излучина. Окаймленная камышами, она уходила далеко за холмы, поблескивая своей спокойной розовой гладью. Там, у холмов, работали фашисты, наводя переправу. В бинокль были хорошо видны ряды понтонов, груды наваленных бревен и досок, грузовики, то и дело подползавшие к реке.
- Торопятся, - сказал Фомичев, передавая Тихону Спиридоновичу бинокль. - Видно, крепко жмут их наши.
Лощинками, пригибаясь, а кое-где и на животах, продвинулись еще метров на триста. Лежали долго. Солнце поднялось высоко, согнало иней с травы, на сухих стеблях и листьях чернобыла заблестели крупные капли.
- Завтра к вечеру сделают, - сказал Фомичев. - Гляди, гляди, как стараются! Шкуру-то жалко на чужой земле оставлять.
Фомичев повел своего приятеля куда-то в глубокий обход, высмотрел все балки и бугры, обозначил их в книжке, пояснив:
- Этих, что по берегу копошатся, мы, конечно, враз перебьем. Но могут подойти подкрепления, и тогда некогда будет разбираться. Так мы лучше сейчас разберемся: где пулеметы поставить, где мины заложить. А теперь - держи! - он передал книжку Тихону Спиридоновичу. - Оставайся здесь и жди меня, а я попробую ближе подползти. Надо блиндажи и дзоты разведать, батареи посмотреть. Услышишь стрельбу - ко мне не беги, понял? Я и один отобьюсь, а твое дело - доставить сведения. Если не вернусь - дуй без задержки к нашим! Ну, счастливо!
Фомичев скользнул в заросшую ковылем промоину. Тихон Спиридонович остался один, томимый тревогой за своего покровителя и друга.
Все обошлось благополучно. Фомичев вернулся раньше назначенного срока, очень довольный результатами своей вылазки. Ему удалось подобраться почти вплотную к переправе, разведать две батареи, несколько дзотов, побывать на площадках, заготовленных для зенитных орудий. Счищая с колен и локтей налипшую грязь, он весело рассказывал:
- В десяти, шагах прошли! "Ну, - думаю, - готов, попался!" Автомат приготовил, гранату. Нет, свернули! Тут лужа передо мной была, так они сапоги не захотели пачкать, сторонкой лужу обошли.
- Везет тебе! - сказал Тихон Спиридонович. - Второй раз из-под самой смерти уходишь.
- Второй?! - удивился Фомичев. - Двадцать второй, скажи - вот это правильно будет. И еще двадцать раз уйду, потому - погибать мне рано, нельзя мне погибать! Я с фашистов еще не все долги получил - шестьдесят четыре человека за ними. Вот соберу долги, тогда, пожалуйста, заказывайте ящик!
Тронулись в обратный путь - сначала по-над берегом, потом - лощинками, балками, промоинами, оглядывая время от времени горизонт. Тихо было в степи, плыли облака, и от них по бурой траве скользили светлые тени; в небе, распластав крылья, неподвижно стоял коршун. Эта чистая высота, шире и тишина наполнили Тихона Спиридоновича грустной жалостью, он шел и вспоминал Марусю Крюкову, силясь разгадать тайный смысл поцелуя, который она подарила ему на прощание. То ли просто дружеским был этот поцелуй, то ли таил в себе иную глубину? Тихон Спиридонович вздохнул: теперь уж ничего не узнаешь до встречи… Увлеченный своими грустными и тихими мыслями, он забыл о немцах, о войне, даже о Фомичеве забыл, хотя все время видел перед собой его широкую спину.
Война поспешила напомнить о себе.
С немецкими солдатами столкнулись нос к носу, когда переходили из одной лощины в другую. Тихон Спиридонович, увидев немцев, почувствовал истомную слабость в коленях, руки сразу стали мягкими, ватными. Почти одновременно с обеих сторон загремели выстрелы, но Фомичев успел опередить немцев - его автомат заговорил секундой раньше. Это решило исход молниеносной схватки: двое немцев упали, за ними ткнулся в землю и третий, последний. Граната, которой он размахнулся, выпала из его руки и оглушительно лопнула, подкинув его тело. Тихон Спиридонович почувствовал сильный удар в плечо и в ногу, понял, что ранен, и, бледный, перепуганный насмерть, повернулся к Фомичеву.
Моряк стоял на коленях, держась за голову, его щека и ухо были в крови.
- Вот чертовщина! - хрипло выругался он. - Лечь не успел, задело осколком…
Тихон Спиридонович посмотрел сонными, тусклыми глазами и медленно опустился на землю. Перед ним плыли красные тени, голос Фомичева уходил куда-то все дольше в глухую, мягкую глубину.
Тихон Спиридонович потерял сознание.
Испытание
Он очнулся не сразу - сперва ощутил спиртной вкус и запах во рту, потом, открыв глаза, увидел над собой Фомичева с большой черной флягой в руках.
Это был немецкий трофейный коньяк. У немцев же нашлись и бинты. Перевязывая Тихона Спиридоновича, Фомичев шутил, посмеивался, но синеватые губы его то и дело кривились от боли и слабости, глаза лихорадочно блестели под белой повязкой.
- Раны твои пустяковые, - утешал Фомичев. - Заживут в две недели. А ну, вставай пробуй!
Тихон Спиридонович встал - все опять закачалось и поплыло перед ним, как в сильном хмелю. Он пошатнулся. Фомичев подхватил его.
- Нет! - сказал Тихон Спиридонович. - Не могу.
Фомичев посмотрел на него с беспокойством. До своих оставалось не меньше десяти километров, а время подвинулось к полудню.
- Держись, браток! Доползем как-нибудь! Не здесь же, у немцев под самым носом, оставаться.
Волоча раненую ногу, Тихон Спиридонович пошел. Через пятнадцать минут присел на сырой бугорок. Потом он стал присаживаться все чаще - силы покидали его. Наконец он лег на траву и угрюмо сказал, что дальше не пойдет - хоть смерть!
- Эх, ты! - осуждающе сказал Фомичев. - А собрался в моряки записываться…
Тихон Спиридонович повернул к нему похудевшее, землистого цвета лицо с темными подглазьями и крикнул тонким злобным голосом:
- Силы нет, понял? Сам бы встал, без тебя!
Он попробовал подняться, но смог только сесть, да и то ненадолго - опять его потянуло к земле.
Фомичев постоял, подумал и, хлебнув для храбрости из фляги, опустился на колени, спиной к Тихону Спиридоновичу.
- Давай, браток, устраивайся.
- Не надо, - сказал Тихон Спиридонович. - Ты иди. Ты меня оставь.
- А командир что скажет? - рассердился Фомичев. - А ребята? Скажут, раненого товарища бросил. Давай, Тихон, садись, не томи душу.
Тащить на себе пятипудовый груз - это и для здорового человека работа нелегкая. У Фомичева остро щемило в груди, мутилось в глазах, дышал он трудно - с хрипящим надсадом и свистом. Вначале он решил отдыхать по десяти минут после каждого километра, но на первом же километре уходился так, что лежал пластом полчаса.