- Когда я провожал Свету, она взяла с меня слово, что как только появится младенец, я позабочусь о жилье. Ведь она права, мама, - ты устанешь от внука. А устраниться от забот не захочешь.
- Ты глупый, Сережа. Я и не хочу устраняться. Это ж мой внук. Неужели ты сомневаешься в моей будущей любви к нему?
- Я не сомневаюсь. А только тебя следует хоть немного щадить. Словом, я обещал Свете и пошел.
- И выжал?
- Выжал. Когда я устраивался на работу, он обещал мне жилье, вот я и попросил выполнить обещанное. Я даже не просил, а требовал.
- Ну уж - требовал, - сказала Людмила Михайловна.
- Правда - требовал. А он привык, что я прошу. И удивился. И через несколько месяцев жилье даст. Надо будет к Астапову, мэру города, сходить. Вы, говорит, как-то уж ловко удалили аппендикс его жене, он, говорит, хорошо к вам относится.
- Да ты, Сережа, деловым человеком становишься. Гляди, Нечаев, у сына зубы начали появляться.
- А это - сознание нового положения, - сказал Сережа. - Давайте по рюмке за внука вашего, да за его дедку и бабку. Сегодня меня не тронут - так сговорились.
- Да, за внука и за его мамашу, ну и за бабку с дедкой, - подхватил Николай Филиппович.
Глава 2
Лето
В начале августа Антонина Андреевна заболела, и Николай Филиппович, зайдя в отдел кадров, узнал ее адрес - следует кому-нибудь из группы навестить заболевшую сотрудницу.
Он очень нервничал, Николай Филиппович, идя по Пионерской улице, знал, что ему ходить не следует, нужно было послать кого-нибудь из подчиненных, однако ему очень хотелось увидеть Антонину Андреевну, он скучал по ней те пять дней, что она болела. Так и говорил себе - ходить ни в коем случае не следует, но оправдывался - только на минуту забежит и узнает, не нужна ли какая помощь.
Да, Антонина Андреевна работает уже четыре месяца. Первые две недели Николай Филиппович как бы не замечал ее. Они сидели за одним столом, однако общих служебных дел у них не было. Антонина Андреевна часто ездила в Губино на машинную станцию, иногда к ней приходили люди из других отделов, чтоб дать задание, и тогда они выходили в коридор либо в другое помещение.
Иногда она отпрашивалась уйти пораньше, и Николай Филиппович, как и всем сотрудникам, разрешал уйти.
Он только спрашивал:
- Что-нибудь случилось? - В вопросе всегда заключался тот смысл, что если случилась неприятность, то он, Николай Филиппович, готов помочь, если сможет.
- Родительское собрание.
- А какой класс?
- Первый.
- Сын?
- Да, сын.
Но однажды что-то повернулось в душе Николая Филипповича, вернее, он считал, что повернулось не в нем, а в природе, солнце ли начало припекать и в помещении становилось душновато, - словом, однажды, как и всегда, Николай Филиппович и Антонина Андреевна сидели друг против друга. Она обрабатывала перфокарты, он составлял какой-то документик, не то чтобы важный документик, но, как всякий документик, требующий внимания, а вот как раз сосредоточиться-то Николай Филиппович и не мог. Он пытался понять, что ж это его отвлекает от дела, и понять не мог, хотел собрать ускользающую волю к работе, и не сумел, он читал бумаги, но все слова и цифры проскальзывали мимо, ничем не заинтересовав Николая Филипповича. И тут он почувствовал легкий запах - осень ли ранняя такой запах дает, цветы ли неизвестные, - легкий, едва доносимый ветерком запах; тут он все понял и сказал:
- Какие у вас сегодня духи замечательные, Антонина Андреевна. Тонкие, должен сказать, духи.
Она подняла глаза от перфокарт и удивленно взглянула на него.
- У вас сегодня свидание? - И даже краской пошел от бездарности вопроса.
- Нет, еду после работы в театр.
- А что будете смотреть? - Это уж так, чтоб скрыть смущение. Ему было все равно, куда она едет.
- "История лошади".
Да, он впервые посмотрел внимательно на Антонину Андреевну и обнаружил, что она хороша, она даже красива - что-то трепещущее, незастоявшееся было в ее лице. Ах нет, не в том дело, вдруг осознал Николай Филиппович, - он еще в день первого ее прихода заметил, что новая сотрудница мила, но старался всячески не обращать на нее внимания - в самом деле, что ему до ее красоты и молодости, просто сослуживцы сидят за одним столом, друг другу не мешают, вот и хорошо.
И потом - какая-то горечь постоянно была в лице Антонины Андреевны; да и как иначе, если человек недавно развелся, она же, поди, болезнь души пережила, вполне ощутила быт переломленный, так что и сейчас не до конца переболела. Оттого-то и горечь, оттого-то и есть в Антонине Андреевне нечто, мешающее постороннему человеку подступать к ней с привычными разговорами о погоде, кино, телепередачах.
А тут они посмотрели друг другу в глаза внимательно. Видно, что-то происходило с лицом Николая Филипповича, смягчилось ли оно, стало, может, жалким.
Взаимный этот взгляд длился несколько секунд, но Николай Филиппович понял: все! Антонина Андреевна для него не просто сотрудница, каких много, но сотрудница, может быть, единственная, потому что ей нужны, возможно, его участие и помощь. То, что она мила или там красива, большого значения не имело - ее красота по-прежнему никак не относилась к Николаю Филипповичу.
Он сделал усилие и погасил взгляд, тогда погасила взгляд и она.
Нескольких секунд было достаточно, чтоб оба поняли - они имеют право разговаривать не только о делах, но и о вещах посторонних.
Остаток дня Николая Филипповича не покидало веселое воодушевление - ему, выходит, интересно жить на свете, он не вполне стар, если может в ком-нибудь принимать участие, если духи, скажем, "Нарцисс" может отличить от "Тройного" одеколона и даже от "Шипра"; он и вечером был весел, словно бы что-то должно было с ним произойти, некие радостные события - сына ли похвалят в местной газете, внук ли особенно ясно улыбнется деду, выделив его из прочих родственников, пробьется ли морковоуборочная машина - было ожидание только радостное. А оно подвести не может.
Весело шел он на работу и следующим утром, все в природе было свежо, бодро, умыто, и сам себе Николай Филиппович казался человеком еще молодым, почти юным, кого не покидает веселье и надежда на радостные перемены.
Он пришел на работу чуть раньше положенного времени - обычно себе этого баловства не позволяет и приходит точно по звонку, - он сел за стол и вдруг понял, что нетерпеливо ожидает Антонину Андреевну.
И вот звонок, и вот она, Антонина Андреевна, и общее "здравствуйте", и улыбнулась ему - как же она молода, открыта, эта улыбка.
А он оглядел всю группу - вот все на месте, и, когда взгляд скользил от дальнего угла к бумагам на столе, выхватил из общей утренней суеты Антонину Андреевну и чуть остановился на ней, затем легкая улыбка: "Я ждал вас, здравствуйте", - и улыбка, легкая же, в ответ: "Я знала, здравствуйте".
И тогда Николай Филиппович тихо спросил:
- Ну, как вы съездили, Антонина Андреевна? Весело ли вам было? - Он-то хотел, чтоб голос его был спокойным, отечески, сказать, заботливым, но не сумел скрыть волнения - каким-то встревоженным, даже чуть надсадным был его голос.
- Хорошо съездила. Было весело, - ответила она и снова улыбнулась. То вновь была мимолетная, легкокрылая улыбка, но Николай Филиппович многое успел в ней прочесть: она, Антонина Андреевна, рада, что он помнит о сотруднице, что сидит с ним за одним столом, и ей его внимание приятно - спасибо.
А у него-то от этой улыбки сердце как-то гулко ударило и затем сладковато заныло, как бывает в предчувствии вернейшей беды, и уж казалось Николаю Филипповичу, что вот так же заныло сердце, когда он впервые увидел Антонину Андреевну - а не было этого, взглядом посторонним скользнул по ней тогда - да ладно, вот тогда не было, а сейчас есть, и это ростки беды будущей, но ведь как же одинока она, Антонина Андреевна, как не защищена, если даже малое внимание ей дорого - крепко, видать, судьба ее ударила.
Когда же на следующий день место Антонины Андреевны оказалось пустым - ее срочно вызвали на станцию в Губино, - то Николай Филиппович ясно понял, что дело его плохо, и ему мучительно было признаваться, что он, похоже, того, как бы сказать, отчасти и влюблен в новую сотрудницу.
И какая же была маета в душе его - вот, выходит, существование его в этот день на работе как бы и смысла не имеет, нужно было сосредоточиться, но сосредоточиться он не мог, так как мешало раздражение - не могли, видишь ли, вчера сказать, что Антонины Андреевны не будет, он с утра бы как-то приготовился, а то майся тут в раздражении, он даже негодовал на тех сотрудников, кто загрузил Антонину Андреевну срочной работой - тоже дудари нашлись, без ЭВМ голова уже не варит, так вот вам - не сварганили ничего значительного до ЭВМ, не сварганите и с машиной - вот вам слово вконец рассерженного человека.
И уже день докатывался до конца в изнеможении, в своем ничтожестве, так бы и доскрипел до конца, как вдруг под самый уже занавес в комнату вошла Антонина Андреевна - она забежала оставить в столе тетрадку с результатами, - и то был подарок бездарно прожитого дня, и улыбка радости и торжества взорвалась на лице Николая Филипповича - ага! ждал и дождался! Он старался погасить улыбку, но не сумел, вовсе ошалев от радости.
И знал, что Антонина Андреевна догадалась, что он томился без нее; и в глазах его успела понять упрек - что ж это она его не предупредила, - и сказала в свое оправдание:
- Вот срочно вызвали.
- Да, да, конечно. Но пришли. И хорошо, - растерянно забормотал Николай Филиппович.
И кровь прилила к лицу - это уже от стыда, да что же это он, словно провинциальный повеса, словно яблоко-перестарок, трепещет и волнение не в силах скрыть.