- Я не могу этого сделать. Сейчас наступают решающие бои под Сталинградом, а я буду кататься по личным делам…
- А я не могу в таком состоянии допустить вас к полётам, - возразил командир. - Всё равно будете без дела сидеть. Поезжайте лучше в отпуск…
Долго сидели в землянке, склонившись над картой, Степанов и Лаврентьев. На карте-пятикилометровке в сорок седьмом квадрате красным карандашом было отмечено место, где упал самолёт Гурьева.
Поздно ночью лётчик и техник вошли в штабную землянку.
- Решили всё-таки идти в отпуск? - спросил капитан.
- Решить-то решил, но не сейчас, - ответил Степанов и рассказал о том, что они с Лаврентьевым собрались сходить в степь, чтобы самим убедиться в гибели Гурьева. Район этот фашистами не занят. - Похороним Ваню, а может… на войне всякое бывает…
Командир вначале возражал, считая, что не следует рисковать, степь кишмя кишит гитлеровцами, а главное, риск бесцельный и обломков самолёта не удастся найти - всё занесло снегом…
Но друзья так настойчиво просили разрешения, что командир в конце концов согласился.
Рано утром Степанов и Лаврентьев, встав на лыжи, отправились в путь.
Друзья перешли Волгу в том месте, южнее города, где сейчас возвышается первый шлюз Волго-Донского канала имени Ленина, и углубились в степь.
Весь день падал мокрый, тяжёлый снег. Лыжи с трудом скользили, то и дело приходилось их снимать и счищать налипшие снежные комья. К тому же Лаврентьев был неважный лыжник. Но они шли без отдыха, упорно пробираясь по компасу к сорок седьмому квадрату.
Степь была пустынна. В этих местах вообще редко встречается жильё человека, а те деревушки и хутора, которые и были разбросаны по неоглядной степи, сгорели. Лишь обожжённые кирпичные трубы одиноко торчали из снежных сугробов.
Ни одна живая душа не попалась навстречу. Только к концу дня три волка - их развелось множество в военные годы - неспешной трусцой пробежали наперерез путникам. Короткая очередь из автомата заставила их повернуть и стремглав умчаться восвояси.
Когда стали сгущаться сумерки, Степанов и его товарищ с радостью набрели на кошару. В углу заброшенной овчарни они нашли немного прелого сена и, закопавшись в него, продремали до рассвета.
За ночь погода изменилась. На смену снегопаду пришёл трескучий мороз. В сухом холодном воздухе было далеко видно.
Степанов и Лаврентьев шли уже в том районе приволжской степи, который условно обозначен на карте квадратом № 47.
Сильно волнуясь, заранее готовя себя к тому страшному, что сейчас предстанет перед их глазами, они скользили по затвердевшему насту.
- Вот, вот, вижу! - закричал вдруг Степанов и, сильно оттолкнувшись палками, стремительно рванул вперёд.
В степи возвышался холм. Обильный снег совсем закрыл обломки самолёта. Друзья бросились откапывать его. Голыми руками они лихорадочно обламывали уже успевший затвердеть снег. Вот показалась изуродованная плоскость - и на ней… чёрный фашистский крест. Это был не "ястребок" Гурьева, а подбитый им или Степановым "фокке-вульф".
- Мне сразу показалось, что это не он, - хладнокровно заметил Лаврентьев, - уж больно куча велика…
В трёхстах метрах дальше была найдена и гурьевская машина. К удивлению, она оказалась не очень разбитой. Как видно, лётчику удалось спланировать и с грехом пополам произвести посадку. На сиденье кабины запеклась кровь. Но ни в кабине, ни возле самолёта Гурьева не было.
Никаких следов обнаружить не удалось. Если они и были, их всё равно занесло снегом.
Впереди, километрах в трёх-четырёх, маячили какие-то строения. Над одной крышей лениво поднималась струйка дыма и расползалась в морозном воздухе.
- Пойдём туда, - предложил техник. - Может, что узнаем и… отдохнём немного.
Трудно передать радость друзей, когда в первом же домике на краю посёлка они увидели лежавшего на хозяйской кровати Ваню Гурьева. Да, это был он, живой и даже весёлый. Карие глаза его счастливо сверкнули в прорези сплошь забинтованного лица.
- И где ты, долговязый, так долго копался? - как всегда, шутливо приветствовал он друга.
Степанов бросился его обнимать.
- Осторожно, плечо…
Через пять минут всё стало ясно. В воздушном бою с тремя самолётами противника лейтенант Гурьев был ранен в правое плечо. От жгучей боли он на мгновение потерял сознание, но сумел всё-таки прийти в себя, заставить самолёт повиноваться его воле и, управляя левой рукой, кое-как посадить машину. На земле он сразу потерял сознание: сказалось нервное напряжение и потеря крови. К тому же при посадке он сильно разбил лицо. Сколько он лежал в беспамятстве в кабине, Гурьев не помнит. Он пришёл в себя от звонких детских голосов, внезапно нарушивших степную тишину. Ребята с хутора видели, как падает краснозвёздный самолёт, и помчались на его поиски. Они-то и доставили на салазках лётчика к себе домой. Старушка, бывшая когда-то санитаркой в районной больнице, сумела хорошо промыть рану, остановить кровотечение и перевязать лётчика.
Через сутки три неразлучных друга отправились в обратный путь, в свою часть. Впереди шёл Степанов, прокладывая лыжню. За ним Гурьев, с трудом передвигаясь с помощью только одной палки. Замыкал шествие Лаврентьев.
Волга была уже недалеко, когда они увидели небольшой отряд лыжников, шедший из Сталинграда. Лыжники двигались довольно неумело, как-то странно размахивая палками.
Лаврентьев сразу определил:
- Фашисты!
Гитлеровцев было десять человек. Очевидно, это были разведчики.
Уходить было поздно. К тому же вражеские разведчики заметили трёх человек, шедших в пустынной степи, и теперь с гиканьем бежали им навстречу. Надо принимать неравный бой.
Друзья залегли за небольшим холмом. У Степанова и Лаврентьева были автоматы. Гурьев держал наготове в левой руке пистолет.
Когда до гитлеровцев оставалось шагов полтораста, воздух резанула короткая автоматная очередь. Высокий немец, шедший впереди, упал ничком в снег. Остальные залегли и открыли ответный огонь.
Перестрелка продолжалась около получаса. Судя по тому, что гитлеровцы несколько ослабили огонь, у них были потери. Был ранен и Лаврентьев. У Гурьева кончились патроны к пистолету.
Гитлеровцам, видно, надоело отстреливаться, лёжа на снегу, и они пошли в атаку. Семь немецких солдат, согнувшись в три погибели, кинулись к холму. У Степанова уже были на исходе патроны в диске автомата. Стараясь стрелять так, чтобы ни один выстрел не пропал зря, он уложил ещё двух фашистов. Остальные поползли в сторону.
Степанов отбросил свой автомат и схватил оружие Лаврентьева, громко стонавшего от боли.
Гитлеровцы больше не стреляли. Они отползали всё дальше и дальше. Очевидно, разведчики решили просто уйти - степь ведь велика, зачем перестреливаться с отчаянными русскими, когда их можно обойти стороной. Пять гитлеровцев встали на лыжи и, низко нагибаясь, помчались вниз по склону. Последней пулей Степанов настиг ещё одного из них.
С Лаврентьевым дело было плохо. Он уже не стонал. Всё лицо у него было в крови. Кровь сочилась из правой руки и левого бедра. Дыхание стало прерывистым.
Степанов наложил ему жгуты, замотал голову бинтом из индивидуального пакета. Но как доставить тяжелораненого к своим? Гурьев нашёл выход. Он предложил связать две пары трофейных лыж, брошенных немецкими разведчиками, и положить на эти самодельные салазки техника.
Так и сделали. И Степанов потянул за собой тяжёлую ношу. Гурьев пытался ему помогать здоровой левой рукой. Мороз всё крепчал и крепчал. Долго брели они, пока не встретили наконец наш танковый батальон, шедший к переправе на малой скорости.
Танкисты быстро доставили раненых к Волге, а к утру все трое уже находились в своей части.
В воздухе уцелел - на земле разбился
В 1943 году вместе с командирами других кораблей я получил задание бомбить город Данциг. Мы вылетели.
Над землёй стояла тихая лунная ночь. Сверкали крупные осенние звёзды. В такую ночь хорошо бродить по земле, молча вдыхать свежий воздух, слушать родную далёкую песню…
Но вот мы подошли к линии фронта, и под нами открылось море бушующего огня. Такая резкая перемена картины всегда вызывала во мне новый приступ ненависти к зачинщикам войны, к варварам, нарушившим нашу красивую мирную жизнь, прервавшим песни, зажёгшим огни кровавого зарева. Я думал о своём экипаже - молодых механиках и стрелках. Какой весёлый, славный народ! Им бы работать, наслаждаться солнцем, познавать всю радость созидательной жизни. Но сейчас для них существует только одна радость - положить бомбы точно в цель, бреющим полётом пройти над вражьими колоннами и полить их свинцовым дождём: пожните, что посеяли!
Я отлично понимал те чувства, которые заставляли наших героев-лётчиков идти на таранящий удар: своей гибелью они избавляли любимый народ от врагов. Своей смертью они обрекали на смерть сотни фашистов, приближая час освобождения Отчизны. И ради этой великой цели они совершали последний шаг в жизни, вернее - последнее движение, без всякого колебания.
Все эти размышления быстро проносились в моей голове, пока я вёл машину к цели - городу Данцигу.
Вот справа показалось море, впереди чёрная точка - город. Мои товарищи начинают работать: открываются люки и одна за другой сыплются бомбы. Мы ясно видим взрывы, затем вспыхнувший пожар.
За нами летели ещё самолёты; цель им была открыта, и мы с сознанием исполненного долга развернулись в обратный путь.