Над ущельем парил сизый горный орел. И вдруг окрестности огласил взрыв. В глазах Минера промелькнула тревога.
- Слышите? - произнес он. - Похоже на разрыв мины.
- Очень далеко, - сказал я.
- Если у реки, то можно услышать? - спросила Рябая.
- Таким ясным утром можно. Но этот где-то ближе.
- Это бандитская граната, - пробурчал Йован.
- Таких не существует, - возразил Судейский.
- Ты думаешь у них не найдется, чем тебя убить?
- Нет, я не об этом. Я имею в виду, что у них нет своих гранат.
- Да и у нас тоже нет своих. Какая разница?
- Мы их отнимали.
- Верно, - произнес Йован, - мы их отнимали, а они их получали. Хватит пропаганды! Пусть так. И все-таки приятно, когда у человека хватает боеприпасов. Даже если они получены в "подарок". Они все равно хорошо работают.
- Не так, как отнятые, - заметил старик.
- А ты молчи. Твоя песня спета.
- Ну ладно. Пусть я старый и задыхаюсь, - сказал старик. - А ты? Начал расхваливать бандитов?
- Я их не расхваливаю. Я стрелял в них.
- А теперь не хочешь? - спросил Минер.
- Что я хочу, это мое дело.
- Тогда уходи от нас! - резко бросил Минер.
- Уйду, когда сам захочу.
- Йован, - повернулась Адела, - успокойся.
Он замолчал.
Эта была первая ссора между нами. Впервые Минер просил кого-то оставить нас.
XIII
Кроваво-красное солнце плывет по небу, одинаково благосклонное и к армиям и к бандитам. Нам уже не приходится считать себя армией. Четыре наши дивизии, которые двадцать дней назад прорвались на Сутьеске, теперь вели бои где-то на западе, как армия с армией. А мы понимали, что рано или поздно столкнемся с сельской стражей, с бандитами. И солнце будет свидетелем этому. И все же у меня где-то теплится зыбкая надежда, что кому-нибудь из нас удастся обо всем рассказать людям…
Передо мной лежит записная книжка немецкого унтер-офицера. Она перешла ко мне вместе с его штанами. Я в состоянии перевести каждое пятое слово. И этого достаточно, чтобы понять основное, а фантазия дорисует остальное. Листаю страницы. Мелькают имена Бруно, Гофмана, обер-лейтенанта Ванга. Как же прошли четыре последних дня? Четыре дня из жизни человека, чьи штаны я ношу?
…За четыре дня до своей смерти унтер, видимо, грелся где-нибудь на солнце и размышлял. "Нет, - говорил он себе, - я не очень ненавижу врага. В самом деле, я ведь не очень не люблю партизан. Я даже стал уважать их за храбрость". Люди, которых он уважал, безусловно, были хорошими солдатами.
- Следует признать, что они продержались два года, - вполголоса произнес он.
- Что? - спросил Бруно.
- Я думаю, что приятнее разбить врага, который умеет драться.
- Мне бы хотелось, чтоб они были послабее.
- Ты никогда не станешь солдатом.
- Вы меня не так поняли, фельдфебель, - покраснев, как рак, сказал Бруно. - Солдаты нужны нам в другом месте.
Они, должно быть, несколько минут помолчали.
- Будем ли мы завтра участвовать в их уничтожении? - спросил Бруно.
- Я думаю, нет. С этим покончат егеря.
Победа была налицо, если считать, что они вывели из строя одиннадцать тысяч партизан. В этом им немало помог тиф. Они восхищались своей артиллерией, взбиравшейся на неприступные утесы, и своими саперами, что прокладывали тропы там, куда прежде не ступала нога человека. "Только немцы могли этого добиться! Лучшие солдаты всех времен! Но, - размышлял Гофман, - вместе с итальянцами нас было свыше девяноста тысяч. - И эта цифра смущала его. - А их в пять раз меньше! И если их не раздавить, они снова создадут свободную территорию… Их нужно уничтожать всех до одного! Нужно с корнем вырывать эту сорную траву!" - убеждал себя Гофман в канун боя.
Я перевернул страничку записной книжки.
Вот Гофман увидел, как патруль привел пленных партизан - двух мужчин и девушку. Гофман и Бруно подошли ближе, к офицерской палатке. Девушка была маленькая, светловолосая, миловидная.
- Из какой вы части? - спросил их лейтенант.
Все трое молчали. Высокий широкоплечий партизан сверху вниз смотрел на часовых. Руки ему связали тонкой льняной веревкой, отчего пальцы затекли и припухли. Он производил впечатление сильного человека. Его правое плечо опоясывал бинт. Другой партизан был поменьше ростом и помоложе.
Старший спокойно выдержал взгляд лейтенанта и не произнес ни слова.
- Вы! - офицер ткнул пальцем в младшего.
- Из пролетарской, - произнес тот, поперхнувшись.
Вскоре он рассказал, что служит всего третий месяц, и объяснил, где находилась его часть, когда он с ней расстался.
- Где теперь ваша часть?
Молодой партизан махнул рукой куда-то на запад. Лейтенант понял. Потом он снова обратился к старшему: не желает ли пленный дать сведения немецкой армии?
Высокий партизан покорно подошел к офицеру вплотную, словно желая сообщить ему что-то очень важное и вдруг, неожиданно согнувшись, ударил связанными руками лейтенанта по лицу.
Немецкий офицер оцепенел. Потом отскочил на два шага и расстегнул кобуру. В этот момент выстрелил кто-то из часовых. Высокий партизан упал, сраженный пулей в затылок.
Стоя под высокой сосной, Гофман вспоминал Вильгельмштрассе и Аллею победы. Чудесные берлинские аллеи! Обширный парк пересекает город. И его вилла с колоннами! Он представил себе переднюю и подумал об отцовской библиотеке. Там он часто работал, и все предсказывали, что из него получится способный инженер.
Когда он приезжал домой, отец разочарованно спрашивал:
- Ты еще фельдфебель?
"Германия растет, - любил повторять отец, - и ты должен расти вместе с нею!"
Отец мечтал о Великой Германии. Но Гитлера считал плебеем, выскочкой. Если б Гитлер занимался только армией, все было бы в порядке. Но во главе Германии должен стоять другой человек. В последнее время отец избегал откровенных разговоров. Наверное, те ему не очень доверяли. И хотя отец был профессором университета и обладал отменными манерами, карьере Гофмана это не очень помогало.
Приятель Гофмана давно уже получил звездочки лейтенанта. Правда, он погиб под Сталинградом…
- Расстреляй их, - приказал лейтенант Гофману.
- Не меня! - закричал молодой партизан. - Я ни одного вашего не убил!
Что ты уговариваешь их? - только и произнесла девушка. - В них плевать нужно!
Руки у нее не были связаны. И она шла сама усталой, но гордой походкой. Гофман пошел за патрулем, уводившим пленных в лес.
При переходе через полувысохшую речушку молодой партизан ринулся в лес. Нескольких выстрелов, пущенных ему вдогонку, было достаточно, чтобы уложить его, но, воспользовавшись суматохой, девушка тоже попыталась ускользнуть. Она проворно скрылась в зарослях можжевельника. Гофман встал на одно колено. Из этого положения ему лучше было видно ее мелькавшую в ветках голову. Раздался выстрел, и Гофман увидел, как партизанка, словно бы поскользнувшись, упала. Но патрули, обшарив соседние кусты, не нашли ее. Гофман срочно вызвал солдата с собакой. Огромный черный пес нетерпеливо подпрыгивал на месте, радуясь выходу на охоту. Он обнаружил партизанку метрах в ста, на краю поляны. С громким лаем он набросился на нее, но вдруг завизжал и отскочил в сторону. Из-под его огромной гривы хлынула кровь.
- У нее нож! - закричал Гофман и уничтожающим взглядом смерил своих солдат. Они не обыскали ее как следует.
С трудом поднималась она с земли. Кровь заливала ее лицо. Шатаясь, медленно направилась к лесу. Гофман снова опустился на одно колено и прицелился. Приклад резко толкнул его в плечо. Девушка упала, а когда они к ней подбежали, только верба о чем-то шепталась с ветром.
- Чертова дочь, - произнес Гофман, отметив про себя, что это он попал в нее. - Убила у нас лучшего пса.
Девушка лежала на спине. Пушистые ресницы, полуприкрытые веки, волосы цвета спелой ржи. "Она моложе Бруно", - мелькнула мысль.
Видишь, - сказал Бруно, когда они возвращались. - Прошло три года, как мы завоевали Европу, но даже женщины продолжают воевать против нас.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я хочу сказать, что единственный верный путь завоевания - это истребление населения…
Чтобы побольше узнать о Гофмане, я перевернул первую страницу записной книжки. Гофман служил в германской армии фельдфебелем. Он был на русском фронте, затем его полк перевели в Венгрию, а потом в наши края. Перевод сюда он считал чуть ли не возвращением в тыл. Никогда прежде ему не доводилось бывать в горах. И теперь он их просто ненавидел.
Сначала партизанские налеты на гарнизоны ему казались смехотворными, как если бы кузнечик попал в ухо ослу, а тот только ждал момента, когда можно будет уничтожить его одним взмахом хвоста…
- Гофман! - позвал лейтенант.
Он четко козырнул. У лейтенанта, командира его роты, сверкали начищенные сапоги и гладковыбритое лицо. "Аккуратность - это наша особенность, - думал Гофман. - Сверкающие сапоги и иссиня выбритое лицо!" Вспоминались заросшие, помятые лица румынских офицеров в грязных измятых мундирах. Во фронтовой обстановке эти щеголи походили на старых сутенеров. А русские? Но ведь ему рассказывали, что под Москвой их части сверкали так, словно только что прибыли с парада!