В моей ленте крупным планом мельтешит узкое лицо Циклопа с длинным породистым носом и золотыми очками… Бумажка в два фунта стерлингов свела нас. Заурядный случай, предусмотреть который не в силах был бы ни один прозорливец. В деле, которым занят я, любая мелочь опасна, а человек - только человек, и ему не дано объять необъятное. Я тысячу раз мог "засветиться" до того дня и столько же раз избегал провала. Случайность, как ни странно, всегда двояка в своих последствиях - единство противоположностей, что ли… Наверное, так. Эрлих считает, что я родился в рубашке. В чепчике, на крайний случай. Звонок Люка представляется ему именно случайностью, помогающей Птижану на какое-то время избежать путешествия в Берлин, где на Принц-Альбрехтштрассе некто Мюллер "папаша Мюллер" из гестапо ждет Огюста, чтобы вытянуть из него все касающееся связи с бригаденфюрером Варбургом… Ничего, подождет. Я слишком долго готовил свою случайность - изображал сумасшедшего, цепенел от наркотика, пять, десять, двадцать раз повторял одно и то же на допросах у Эрлиха. Все было трудно. Чертовски трудно, сознаюсь. Я и сейчас слышу свой крик, когда Фогель и Гаук вгоняли золлингеновский металл под ногти Птижана… Кто из них был страшнее и опаснее? Фогель - с его фанатической верой в бессмысленность существования любого ненемца? Гаук - ржущий, как лошадь, и готовый делать вид, что верит в сумасшествие испытуемого, и изучавший меня чертовски внимательно с одной целью: понять, заговорю ли я под пыткой. Он знал, что я симулирую, выгадываю время, но не мешал - исследовал мою психику и старался расположить к себе… "Ты неплохо держался, - подвожу я итог. - Но не обольщайся, Огюст! Это еще не точка".
Трудно мне сейчас. Честно говорю: трудно… А что было легко? Даже такая вещь, как записка Люку, стоила мне нервов и ухищрений. Эрлих позаботился, чтобы в квартире имелось все, кроме письменных принадлежностей. Я незаметно обшарил ее в первые же сутки и не нашел ни клочка бумаги за исключением туалетной. Да, он педант, штурмбаннфюрер Карл Эрлих - чисто германское достоинство. Даже осколка грифеля он не оставил Птижану. Но и другие эсэсовцы тоже были педантами: выпуская Огюста на свободу, они вернули ему абсолютно все отобранное при аресте. В том числе и превосходное вечное перо фирмы "Монблан". Я писал записку в клозете в несколько приемов. Надо было уместить порядочный текст на прямоугольнике величиной в две этикетки "Житана". И это мне удалось - Микки ничего не заподозрила… Дупло каштана на бульваре Монмартр, вполне естественный полуобморок, присутствие Эрлиха - вот так и родилась моя случайность. Люку не требовалось рыскать по Парижу и чудесным образом натыкаться на меня у подъезда. Телефон был упомянут в записке среди других подробностей… Один знакомый - поэт - неделями отшлифовывал двухстрочные "экспромты"; Огюсту Птижану на его "экспромт" было отпущено несколько суток. И все же я успел. Звонки сюда - так было предложено в записке, засунутой в дупло. Я предупредил Люка, что возьму трубку сам лишь в том случае, если Эрлих окажется в квартире. Если же нет - Микки опять пришлось бы отвечать, что здесь нет никакого Шульца… Полдела сделано… Эрлих сам определил дальнейшее течение событий, и мне остается одно - ждать.
Я забираюсь в постель и открываю роскошный том Розенберга. "Миф XX столетия" и гитлеровскую "Майн кампф" Микки принесла с собой. Чтение их, очевидно, должно было скрасить досуг Огюста Птижана. С томиком в руке я вытягиваюсь на хрустящей от крахмала простыне и придаю своему лицу выражение, близкое к глубокой заинтересованности. Микки очень нравится, когда я взахлеб зачитываюсь ее богами.
Интересно, сведет ли еще Огюста Птижана судьба с шарфюрером Лоттой Больц? Скорее всего да. Зато Гаука и Фогеля я вряд ли увижу. Не скрою: при мысли об этом Огюст не испытывает чувства скорби. Единственное, чего я им обоим желаю, - скорейшей смерти во здравие неарийской части человечества.
Приготовил ли Эрлих сюрприз - вторая мысль, занимающая меня и, пожалуй, концентрирующая на себе все внимание. Не верится как-то, что штурмбаннфюрер станет придерживаться программы, выработанной им при участии Птижана. Я не удивлюсь, если он приедет задолго до двенадцати и не один… Варбург?… Прибудет он сюда или нет?… Здравый смысл подсказывает, что бригаденфюреру рано еще выходить из тени, но с этими господами из РСХА никогда нельзя быть уверенным ни в чем…
"Хватит! - говорю я себе. - Лежи спокойненько и не ломай голову…" Книжка, переложенная зеленой лентой, летит на пол, и Огюст Птижан, повернувшись на правый бок и поудобнее пристроив поверх одеяла белую култышку, закрывает глаза и заставляет себя дремать… Неудачник этажом ниже выводит скрипичные рулады, а Микки в кухне напевает: "Три козочки паслись на берегу… Три козочки с серебряными рожками…" Перед глазами у меня проплывают серые тени, и материнская рука забытым теплом согревает щеку… Кто бы знал, как я хочу домой!..
"Кофе сварен, сынок…" - говорит мать…
- Кофе сварен, сынок! - повторяет штурмбаннфюрер Эрлих, когда я открываю глаза.
Микки с подносом и Эрлих - не сладостное пробуждение.
- Без четверти девять, - говорит Эрлих, не тратя слов на приветствия. - Кофе сварен, осталось его выпить. Я приехал пораньше, чтобы быть поближе к сцене.
- Могли бы не объяснять, - бормочу я, подтягивая сползшее одеяло.
На Эрлихе знакомый мне костюм - букле песочного цвета, излюбленный бордовый галстук с жемчужиной и туфли из тонкого шевро. Вместо прежних очков - роговые, придающие ему солидность. Эрлих вообще-то человек без возраста, но сейчас я определяю с точностью плюс-минус три года, что ему сорок пять - гораздо больше, чем я думал раньше. Легкомысленная золотая оправа его молодила.
- А где же автоматчики? - говорю я, взирая на черную кожаную папку, зажатую под мышкой штурмбаннфюрера. - В ней?
- Вы неисправимы… Свободны, Больц!
Лотта выходит, и стук закрывающейся двери совпадает с телефонным звонком. Дав аппарату издать парочку трелей, я снимаю трубку… Ну вот и началось!
- Доброе утро, Анри!
- Салют, Огюст. Ты один?
- Досматривал сон…
Ухо Эрлиха касается моего; оно плотно прижато к тыльной стороне эбонитовой чашечки. Пальцы штурмбаннфюрера механически расстегивают и застегивают пуговицу на пиджаке.
- Ты что-то не в духе, - говорит в мембрану Люк.
- Да нет, ничего… Запомни адрес, Люк!
- Твой? Я и так знаю. Говори этаж. Справа или слева?
- Четвертый, слева, звонок в виде розы, кнопка красная.
- Когда?
- В двенадцать…
- О'кэй! - коротко заключает Люк, и голос его сменяется сигналом отбоя.
Эрлих оставляет в покое пуговицу и приглаживает волосы. Папка косо торчит из-под мышки.
Десять минут спустя, попивая кофе, мы рассматриваем бумаги из папки. Эрлих основательно подготовился. Вместе, с дезинформационным материалом, сработанным при моем участии и занимающим пять страничек папиросной бумаги, он принес несколько достоверных на вид документов - с регистрационными номерами, многочисленными отметками исполнителей, визами и черными грифами "гехайм", оттиснутыми штампами. Одна из бумажек снабжена даже пометкой: "Только для высшего командования. Дело государственной важности. Подлежит уничтожению". Липа, стопроцентная липа. Варбург и сейчас не рискнул пойти ва-банк. Документы сделаны мастерски, и я по опыту знаю, что такие не скоро удастся раскусить…
- Ну как? - спрашивает Эрлих безмятежным тоном.
- "Бронза"! - говорю я. - Люк не клюнет.
- Это подлинники!..
- Разве? И этот с пометкой "Только для высшего командования"?
Я делаю все от меня зависящее, чтобы голос звучал спокойно. Неужели я своими руками поставил Люку ловушку?! Документы Эрлиха не оставляют сомнения, что вместо переговоров Анри Маршана ждет арест.
- Браво, - спокойно говорит Эрлих. - Тысячу раз браво, Стивенс. Пожалуй, вы действительно годитесь в союзники. Согласись вы, что документы настоящие, мне пришлось бы выбирать между двумя версиями. Первая - вы профан; вторая - вы намерены провалить игру… Вот подлинники, - смотрите…
Он достает из внутреннего кармана три листочка, скрепленных зажимом. Тексты на машинке, следы прошива, захватанные пальцами края. Я вчитываюсь в них и нахожу, что данные не слишком первоклассные, но для первого шага то, что требуется.
Я встаю и, в шлепанцах на босу ногу, иду к окну. Тростниковое жалюзи, шелестя, уползает под потолок, открывая окно и вид из него… Улица пуста. Две "тени", обычно маячившие возле тумбы с афишами, испарились, исчезли, растаяли в воздухе.
- Я держу слово, - холодно говорит Эрлих. - Маршана не тронут. Он потащит "хвостов" - и только. Согласитесь, это мое право, Стивенс!
- А Больц?
- Она останется.
- Вам нужен свидетель? Эрлих! Это же верх неосторожности. Третий лишний при таких сделках.
- Больц - это Варбург. Я твердил бригаденфюреру то же, что и вы мне. Но у него свое мнение, а вам знакома пословица - кто платит за музыку, тот и заказывает танцы.
Мелкий, но просчет… Все у тебя отлично продумано, Циклоп! Но в пустяках ты допускаешь ошибки. Бригаденфюрер Варбург, всерьез идя на контакт с Интеллидженс сервис, на измену рейху и обожаемому фюреру, ни за что не посвятил бы в свои дела третьего человека. Шарфюреру Больц объяснено не более положенного ей по чину: гестапо внедряется в резидентуру СИС, Стивенс - перевербован, в итоге - аресты англичан. Роль Больц - роль свидетеля, могущего в любой инстанции показать, что бригаденфюрер действовал исключительно в интересах рейха.
- Хорошо, - невесело соглашаюсь я. - Танцы - танцами, но понравятся ли ноты первой скрипке.
- Люку? Ему придется примириться с присутствием Больц. Вы его уговорите.