- Как раз потому, Шарль! Я был уверен, что слухачи сидят на Центральной и пишут. Следовательно, имя Анри Маршана должно было стать известно вам в тот же вечер. Люк, как вы помните, сменил документы и квартиру, но для банка он должен был остаться Маршаном - на это имя я дал ему доверенность. Теперь прикиньте: я называю банк, вы устраиваете засаду, берете Люка, и комбинация, продуманная нами в семейном, так сказать, кругу, развивается уже без моего участия. Покажите мне любителей падать за борт, и я соглашусь, что был не прав.
Я говорю и в то же время не перестаю думать о Варбурге. Как Юлий Цезарь, если верить слухам, мог одновременно читать, писать и сплетничать с патрициями о проделках римских бонвиванов. В наши дни он недурно зарабатывал бы, выступая в цирке. Огюсту Птижану до него далеко, но маленьким искусством - говоря об одном, размышлять на иную тему он овладел еще в школе. Не в средней, конечно, а в той, чей адрес не числится в справочных книжках и где круг предметов, пожалуй, пошире университетского. Дилетантизм в нашем деле так же вреден, как и узкая специализация.
Я немного разочарован: о Шелленберге Эрлих упомянул как бы вскользь, уйдя от него к Люку. Признаться, я полагал, что рано или поздно мы опять коснемся Шелленберга и Варбурга, этого невидимки, укрывшегося на вершине гестаповской пирамиды и упорно уклоняющегося от личной встречи, но… но Эрлих углубился в себя, и живой глаз его отсутствующе недвижим под толстой линзой очков.
Молчу и я, думая о Варбурге… Бригаденфюрер перестраховывается, заслоняясь от Кнохена и Мюллера Вальтером Шелленбергом. Плюс это или минус для Огюста Птижана? Люк уже действует, и поздно менять что-либо в маленьком экспромте, приготовленном нами. Вообще, как известно, лучше всего экспромты удаются, если их - долго и тщательно готовить.
- Стивенс, - очень тихо говорит Эрлих. - Шелленберг потребовал отчета о результатах. Самое позднее - шестнадцатое. Больше я не скажу ни слова, но это вы должны запомнить. Шестнадцатое - крайний срок!
Я достаю пачку "Житана". Последнюю - запасы Эрлиха подошли к концу. Ногтем надрезаю бандероль. За двое суток я кое-как научился орудовать одной рукой. Пианиста из меня не выйдет, но разве мало профессий, когда человек не чувствует себя беспомощным и без пальцев на левой.
- Я поеду, - говорит Эрлих и встает. Плащ его высох.
Штурмбаннфюрер расправляет дождевик и так и замирает с плащом на весу, ибо телефон на тумбочке оживает и издает пронзительный звон, утроенный тишиной. Игнорируя предостерегающий жест Эрлиха, я беру трубку… Ну вот и экспромт!
- Алло!
- Птижан? - Голос Люка…
- Да, да, - говорю я.
Эрлих делает шаг, но я, уткнувшись в микрофон подбородком и сделав огромные глаза, шепчу: "Это Маршан".
- Огюст, - рокочет в трубке. - Это ты?
Я пялюсь на штурмбаннфюрера, взором испрашивая инструкций.
- Говорите же! - шепчет он и, подойдя ко мне, прижимается ухом к трубке.
- Люк? Как ты нашел меня?
- Случайно. Видел вчера входящим в подъезд.
- Скажите, чтобы перезвонил, - шепчет Эрлих и пальцами впивается мне в локоть. - Пусть перезвонит…
- Алло! Ты слышишь меня? Перезвони через пяток минут… Тут…
- Дама? Мембрана трещит от смешка Люка. - Узнаю старину Огюста! Ладно. Пока…
Щелчок, Отбой… Эрлих трет лоб.
- Непостижимо!
- Что? - спрашиваю я.
- Потом… - невпопад говорит Эрлих и берется за телефон. - Гестапо! Дежурный? Срочно соединитесь с Центральной: пусть установят, откуда будут вызывать Центр - шестнадцать - два - один. Повторите!.. Пошлите туда машину и двоих из девятой комнаты, надо сесть абоненту на хвост. Все!
- Что будем делать? - спрашиваю я растерянно.
- Откуда Маршан узнал телефон? - вслух соображает Эрлих. - Когда он вас видел?
- Вчера…
- Где вы вылезли из машины?
- Разумеется, за углом.
- Почему же он не подошел? Почему?
- Спросите что-нибудь попроще.
Скулы Эрлиха напряжены. Плечи выпрямлены… Да, этот человек рожден для действия. Жаль только, что энергия, ум и воля его поставлены на службу самому отвратительному делу за всю тысячелетнюю историю человечества.
- Скажите, чтобы утром он позвонил еще раз. Часов в девять. Сейчас, мол, трудно говорить - у вас гостья, и никак не удается ее выпроводить. Говорите только это, никакой отсебятины.
Мы стоим над телефоном - гробовщики у одра приговоренного к смерти. Усопшим должен стать Люк. Эрлих заранее прикидывает, по какой мерке выстругать доски.
Звонок ровно через пять минут. В педантизме Люк не уступает Эрлиху.
- Алло, старина. Где твоя знакомая?
- В ванне, - говорю я и в ответ слышу приглушенный смех.
- Ты неплохо устроился, Огюст. Я еле нашел тебя. Если бы не случай, я так бы и сидел до пятнадцатого… Как тебе удалось выбраться?…
- Люк! С ума сошел! Такие вещи по телефону… Удалось… Больше того, я зацепил крупную рыбу… Слушай, моя идет… Позвони мне утром. Можешь в девять?
- Приятных сновидений, - игриво говорит Люк и дает отбой.
Я едва кладу трубку, как телефон вновь разражается трезвоном. На этот раз Эрлих перехватывает инициативу. Я и не спешу, признаться, обходить его на финише, понимая, что это из гестапо. Так оно и есть… Эрлих, покусывая губу, выслушивает собеседника. Говорит:
- Пусть докладывают вам… Прочешите квартал! Не мог же он далеко уйти… Переключите меня на Варбурга.
Долгая, очень долгая пауза, и:
- Бригаденфюрер! Прошу извинения за беспокойство!..
Анисовая обжигает нёбо, холодит гортань. Странная это штука - анисовая водка, перно. С одной стороны - жидкая лава; с другой - арктический лед и привкус детских лекарств. Забавное и неправомерное сочетание.
Закончив короткий разговор, Эрлих минуту стоит, глядя прямо перед собой. Потом отходит от тумбочки, зацепив по дороге пустую бутылку из-под карлсбадской. Бутылка, звеня, откатывается в угол; из горлышка ее выползает капля.
- Маршан звонил из будки, - тускло говорит Эрлих. - Ваша мать не хвасталась, что родила вас в рубашке?
- Что-то не слышал.
- Но хоть чепчик был?
В голосе Эрлиха прорывается веселая нота. Лицо разглаживается. Он садится, подернув брюки и тщательно выровняв складку на коленях.
- Поступим так, - говорит он, доставая портсигар. - Утром назначьте Люку рандеву. На двенадцать - здесь. Он согласится?
- Люк осторожен, а у подъезда…
- Снимем людей… Черт с вами, Стивенс, играть, так по-крупному.
- Арестовать проще, - осторожно говорю я.
- Что?… Да, разумеется. Но мне нужен Люк, а не его труп. Люк живой и благонравный… Пусть будет, как решили. Я захвачу с собой некоторые документы, и ту дезинформацию, которую вы проконсультировали. Как считаете, она убедит его?
- Надеюсь. Но почему вас интересовали мои рубашка и чепчик?
- Хотите коротко? Шестнадцатое - срок Шелленберга… Стивенс, будьте паинькой и сделайте все, чтобы мсье Люк завтра ушел отсюда успокоенным. Не спугните его.
Я громко щелкаю пальцами.
- О-ля-ля! Люк опытен и знаком с методами слежки. Вы не прогадаете с "хвостами"? Попадись они Люку на глаза…
- Не попадутся. Его поведут так, что и с четырьмя глазами он не найдет за кормой ничего, кроме чистой струи.
- Очень образно, - говорю я, выбирая языком из рюмки последние капли перно.
Спать мне уже не хочется.
Люк позвонит ровно в девять утра…
12. КТО ЕСТЬ КТО! - АВГУСТ, 1944
…Люк позвонит ровно в девять утра.
Сейчас семь без нескольких минут. Микки хлопочет в кухне, звенит посудой и что-то напевает, а я в шлепанцах на босу ногу слоняюсь по спальне, убивая время. Дом просыпается, наполняясь звуками. Все этажи встают примерно в один час. Никого из соседей я не видел в глаза, но по меньшей мере о четверти из них знаю немало. Надо мной живет семья, где трое детей. По утрам я слышу их голоса, топот ножек, возню. Изредка стучат каблуки взрослых: чок-чок-чок - женские легкие; и звонкое цок-клац, цок-клац - мужские, с подковками. Муж скорее всего военный; штатские не носят обуви с металлическими накладками на каблуках, и у мысков… Подо мной расположился одинокий музыкант - неудачник, должно быть. Стоит послушать, с каким прилежанием терзает он от зари до заката свою скрипку, сбиваясь на одних и тех же местах, чтобы понять - Паганини из него не получится… Напротив - старая чета; через дверь я слышу иногда, как они, собираясь на прогулку, подолгу стоят на площадке. "Где мой зонт, Софи?" - "О дорогой, держись за перила… Умоляю, будь осторожнее!" - "Обопрись на мою руку, Софи… вот так… Боже, какая крутая лестница".
Весь низ, до бельэтажа, занимает магазин. Рядом с его дверью наш подъезд, узкая дыра, плохо освещенная; в комнатке консьержа закопченные стекла в свинцовом переплете и окошечко для ключей… Обычный доходный дом, где люди с достатком занимают бельэтаж, а повыше селятся те, чей имущественный ценз убывает прямо пропорционально очередности этажей…
Я слоняюсь по комнате, и события последних двух недель проецируются в моем сознании мутными, смазанными кадрами. Похоже на то, как бывает в дешевых киношках, где пропойца механик вечно забывает наладить аппаратуру, лента то и дело рвется, изображение скачет и меркнет, а зрители свистят и кричат: "Рамку! Рамку!"