…Еще одно утро, за которым потянется еще один день, не сулящий Огюсту радостей. Солнце пробивается сквозь тростниковые жалюзи и разрисовывает пол желтым серпантином. Фарфоровая, умилительно наивная пастушка, приподняв пальчиками юбочку, кокетничает с розовым пастушком - безделушка стоит на прикроватной тумбочке по соседству с часами в кожаном складном чехле и вполне современным эбонитовым телефоном. Еще нет семи, а в комнате душно. Я лежу на спине и смотрю на телефон… Из кухни доносятся негромкий стук тарелок и запах проперченных сосисок. Микки хлопочет над завтраком.
Сосиски и стакан молока, прикрытый салфеткой, вплывают в спальню как раз тогда, когда эбонитовое чудо издает первый, неуверенно короткий звонок. Я лениво скашиваю глаза и проявляю слабый интерес:
- Кто бы это мог быть в такую рань?
Шарфюрер Больц ставит поднос на пуфик. Телефон вторично издает дребезжание и - после паузы - в третий раз затрачивает порцию электричества, дабы побудить нас поторопиться.
Лотта берет трубку.
- Говорите!
Для секретарши - слишком требовательно и сердито.
- Какой Шульц? Здесь нет капитана Шульца. Ошибка!
- Кстати, - говорю я, дождавшись, пока Микки положит трубку. - Соединитесь, пожалуйста, с Эрлихом и скажите, что я вряд ли встану сегодня.
- Уже звонила, - отвечает Лотта и пододвигает пуфик. - Вы спали, и я звонила из гостиной.
- Он ничего не просил передать?
- Штурмбаннфюрер не докладывает мне о делах!
Лотта аккуратно режет сосиску и, подцепив кусочек вилкой, собирается передать его мне, но стук парадной двери отвлекает ее, и я едва успеваю отклониться и сберечь глаза, в которые целится вилка.
- Осторожнее, Лотта, - говорю я недовольно и замолкаю с полуоткрытым ртом.
Фогель, штурмфюрер СС Фогель, находящийся, как мне известно, под домашним арестом, возникает на пороге спальни и останавливается, покачиваясь с пятки на носок. Он в форме. Фуражка с серебряными регалиями, черные перчатки, пистолет в желтой кобуре слева у пряжки пояса…
Микки первая приходит в себя.
Как вы попали сюда? - вопрошает она и встает.
- Хайль Гитлер! - раздельно говорит Фогель и обводит комнату глазами. - Вы что, оглохли, шарфюрер!
- Хайль Гитлер…
- Мило развлекаетесь?
- Фогель… - начинаю я, понимая, что происходит неладное.
- Заткнись! И к Микки:
- Сядь и не двигайся!
- Вы пьяны, штурмфюрер.
- О нет… В самую меру. Не двигаться, говорю тебе, дрянь!
Пальцы Фогеля отстегивают крышку кобуры, и тусклый, тяжелый на вид "борхард-люгер" плотно укладывается ему в ладонь.
- Мы немного побеседуем. Как лучшие друзья.
- По чьему приказу?
- По долгу, шарфюрер. Единственно по долгу и присяге, данной при вступлении в СС. Напомнить ее вам, или вы не до конца забыли текст, валяясь по постелям Варбурга, Эрлиха и этой свиньи?
Это конец. Совсем не тот, какой предвиделся Огюсту Птижану. Глупая смерть, которая находит меня тогда, когда небо казалось почти безоблачным… Солнце раскрашивает паркет желтым серпантином, а пастушка все так же улыбается своему пастушку… Люк взял в дупле мою записку с планом и дал знать о себе… "Здесь нет капитана Шульца". Теперь все это ни к чему. Пистолет в руке Фогеля в любое мгновение изрыгнет свинец, и больше не будет ни Птижана, ни Стивенса. Не будет и меня… Ну нет, черт возьми! Не так все будет просто!.. Только бы Фогель хоть на миг отвлекся - на один миг, не больше…
Фогель, не опуская пистолета, левой рукой расстегивает планшет.
- Десять минут каждому, чтобы написать все. Ты и ты!.. Без лирики! Только факты. Слышишь, Больц! Начни с того, как Эрлих и Варбург договорились предать рейх. Ты была с ними, когда они сговаривались!.. Как я сразу не понял, куда вы гнули… Чья это идея, подсунуть мне деньги в шкаф? Эрлиха? Он все продумал, кроме мелочи: забыл, что дубликаты ключей находятся у него, и мне это известно… И ты - как тебя там? - пиши все, если хочешь жить. Я тебя не трону: и тобой, и этими свиньями займутся в Берлине. Мне нужно одно: факты. Голые факты! Ясно?
- Чего яснее, - говорю я.
- Больц, возьми бумагу и карандаши. На, держи… Сойдет и карандашом: не совсем по форме, но лишь бы разборчиво и правдиво.
Смешное совпадение: карандаш типа "4Н" как раз такой, каким я нацарапал две недели назад имя Клодины Бриссак на клочке, оторванном от газеты. С него все началось.
Лотта Больц вертит карандаш в пальцах.
- Штурмфюрер! Вы не в себе. Вы много выпили, штурмфюрер, и городите ерунду. Какая измена, какой сговор? Идите домой, штурмфюрер, и ложитесь спать.
- Заткнись! - говорит Фогель и покачивается на каблуках. - Из вас двоих он стоит подороже. Тебя я шлепну не задумываясь. Поэтому лучше не дразни меня. Завтра же Гиммлер пустит под "мельницу" твоего аристократа, и вот уж когда похрустят кости! Варбург на коленях будет ползать, вымаливая жизнь… Пиши, я говорю!
Выстрел - не громче треска елочной хлопушки - тонет в углах комнаты, и пистолет Фогеля с тяжелым стуком летит на пол. Дамский "вальтер" в руке Микки дымится; дымится и круглая дыра возле правого плеча шарфюрера; сукно, подожженное выстрелом почти в упор, тлеет, и я провожаю Фогеля взглядом, когда он, покачавшись еще, вдруг подламывается в коленях. Лотта срывается с места и с визгом хватает его за волосы; пригибает голову к полу и с размаху бьет и бьет, и Фогель, вскрикнувший было, замолкает; тело его становится словно бы бескостным и не отзывается на удары, когда шарфюрер Больц острым носком туфли увечит покрытое кровью лицо, расчетливо целится в пах… Это не слепая ярость, а расчет специалиста - изуродовать, забить до полусмерти, лишить остатков воли… Лизелотта Больц спасает Варбурга и себя, и бригаденфюрер не ошибся в выборе, приближая ее к себе.
Я сползаю с кровати и хватаю Больц за передник… Кобура на тонком ремешке болтается у меня перед лицом…
- Перестаньте!.. Перестаньте же, Лотта!
- О!..
- Что проку в мертвеце? - говорю я, когда Лотта делает попытку вырваться. - Остановитесь, Больц, и послушайте меня. Труп - это расследование, шум. Мы ничем не докажем, что нас шантажировали… Оставьте его и позвоните Эрлиху. Вы еще поблагодарите меня за этот совет!..
- Он… Он посмел!.. И кого? Варбурга!..
Носок туфли шарфюрера впивается в переносицу Фогеля, но уже не с прежней силой и злобой, скорее по инерции… Поясным ремешком она связывает руки штурмфюрера, причем с такой энергией выворачивает раненую, что Фогель, застонав, приходит в себя. Больц, трудно дыша, оттаскивает его к стене и, прислонив полусидя, устремляется к телефону.
Доклад Эрлиху не занимает и минуты… Фогель слушает Микки, и по лбу его сползают капли пота. Кровь короткими толчками вытекает из дыры в мундире. Фогель мотает головой и мычит.
- Доигрались, - говорю я укоризненно. - И чего вам не сиделось под арестом?
Мне очень хочется, чтобы штурмфюрер сказал что-нибудь о Варбурге; портрет бригаденфюрера все еще остается недорисованным. Однако Фогель молчит; облизывает губы и трясет слипшимися волосами. Избитое лицо его распухает прямо на глазах… Молчание и три неровных дыхания - Фогеля, Больц и мое… Никак не могу успокоиться…
Эрлих приезжает один. Крупными шагами входит в спальню и, окинув Фогеля взглядом, кивает Микки:
- Ну?
Выслушав, достает сигарету и, не повышая тона, говорит:
- Развяжите… Свободны, шарфюрер!
Микки выходит, забыв притворить дверь, но Эрлих ничего не склонен упускать:
- Дверь, шарфюрер!
И ко мне.
- Извините, мсье Птижан. Маленькое недоразумение.
- Недоразумение? - с хрипом говорит Фогель. - Вы ответите…
- Обычная история, - словно не слыша, продолжает Эрлих. - Штурмфюрер переутомился, нервное напряжение, бессонница… На нашей работе это бывает. Доктор Гаук предупреждал меня, что у штурмфюрера неврастения, но я не придал значения. Вероятно, болезнь зашла далеко.
- Это вы далеко зашли, - хрипит Фогель, прижимая к плечу быстро краснеющий платок. - Вы и Варбург… Мое доброе имя… Моя честь офицера СС! И все ради чего? Ради него - этого пожирателя пудингов, понадобившегося вам… Преданного фюреру офицера в расход, а?
- Договаривайте, - любезно говорит Эрлих и тонкой струйкой выпускает дымок. Губы его сложены трубочкой. - Доктор сейчас приедет.
- Я и оттуда достану вас. Из сумасшедшего дома!
- Вряд ли!
- Мой рапорт дойдет!
Эрлих выпускает новую струйку.
- Я надеюсь на выздоровление. Боже вас упаси не справиться с недугом. Фюрер и рейхсканцлер недаром дали указание рейхсфюреру СС применять к безнадежным больным "эвтаназию". Германская раса будет полностью очищена от шизофреников, параноиков и дебилов. Сумасшедшие весьма отягощают наследственность… Гаук вылечит вас, Фогель, и все будет хорошо. Не так ли?
- Он истечет кровью, - осторожно напоминаю я.
- Пустое, мсье Птижан. В здоровом теле содержится семь литров крови. А он потерял не больше двух рюмок…
Эрлих ошибается. Больше, значительно больше… Я устанавливаю это, когда санитары и незнакомый врач в штатском несколько минут спустя забирают Фогеля и укладывают его на носилки, предварительно замкнув браслеты на его запястьях. Эрлих что-то шепчет врачу, тот щелкает каблуками, и они отбывают, а Микки тряпкой и совком уничтожает лужу, натекшую там, где лежал Фогель. У лужи весьма приличные размеры.
- Переволновались, Одиссей? - спрашивает Эрлих с видом человека, лишенного нервов.
- Не очень, - говорю я.