Так было, скажем, когда штурмбаннфюрер словно невзначай спросил о 39-й комнате. При этом он просматривал полдюжины страниц, продиктованных мной в первый день, из чего Огюст Птижан обязан был сделать вывод, что 39-я комната упоминается именно в них. Я напряг память и вспомнил, что, во-первых, не говорил о ней и, во-вторых, что, поскольку вопрос поставлен в связи с заданием Птижану установить базу германских рейдеров, дело скорее всего касается военно-морской разведки.
- Вы об Адмиралтействе? - спросил я, словно с трудом припоминая. - Ах да, конечно… Боюсь, что ничем вас не порадую. Я знаю, что такая комната есть - вход в нее через подъезд на площади Молл, прямо против памятника Куку… Моряки не жалуют гостей, а я не набивался на приглашение.
Эрлих кивнул, и новая глава романа, создаваемая плодовитым Огюстом, пошла без задержек.
Где-то около полуночи Эрлих отпускает шарфюрера Больц на покой, и мы остаемся вдвоем за рюмочкой коньяка. "Камю" тяжело плещется в хрустале; алмазные грани отсвечивают голубым, розовым, зеленым; торшер приглушенно высвечивает узоры на ковре, и мы - задушевные друзья - ведем долгую беседу о будущем. Эрлиха беспокоит мой вид. Костюм, заказанный у "Бон-Марше" по старой мерке Птижана, висит на мне балахоном; повязка источает тяжелый запах, и я то и дело дергаюсь от приступов боли.
- Вас надо показать хирургу, - говорит Эрлих с таким нажимом и заботой, словно я всячески отнекиваюсь от осмотра специалистом. - В таком виде вы ни на что не годитесь! А время идет.
- Мне надоело ждать больше, чем вам.
- Потерпите.
- Легко сказать!.. Микки ведет себя как фельджандарм!
- Она не опасна. Ну как вы не поймете, Одиссей? Больц замыкается на Варбурга и только на него одного. Любой иной на ее месте может, не разобравшись во всех тонкостях, донести Мюллеру или Кальтенбруннеру, что Эрлих и Варбург нянчатся с англичанином. С меня, признаться, хватит одного Фогеля, который покой потерял, пытаясь разнюхать, куда вы исчезли.
- Его это интересует?
- Больше, чем хотелось бы!
- Что ж, это плохо.
Эрлих кончиком ботинка разглаживает ворс на ковре. Примяв его, поднимает голову. Оранжевый свет торшера тускло ложится на впалую щеку.
- Пока только неприятно, Одиссей. Больше всего на свете я боюсь энтузиастов. Такие могут поломать любую комбинацию, прямолинейно понимая интересы рейха… Не скрою: Фогель из энтузиастов.
- Он может докопаться?
Эрлих неохотно кивает.
- Может. У СД достаточно возможностей.
- Ну а Варбург?
- Формально он тут ни при чем. Бригаденфюрер согласился на перевербовку Стивенса, и точка. Считайте, что его нет, Одиссей.
- Иными словами: он с нами при удаче и против нас при первом же намеке на фиаско? Можете не отвечать… Что ж, разумная позиция… Однако вы в одиночку не составите, пожалуй, удобоваримой дезы для Лондона.
- Пусть это вас не заботит!
- Ну нет! - говорю я жестко. - Через несколько дней в любом случае придется начинать. Люк, как условлено, выйдет на контрольное рандеву пятнадцатого в полдень. Что мы вручим ему? Кучу вранья?… В Лондоне через час выявят "бронзу", и тогда пиши прощай!.. Эрлих! Мне нужна не дешевая дезинформация, а слоеный пирог, где правда была бы на корочке, как крем. Части на побережье, структура парижского гестапо, характеристики руководства… Без помощи Варбурга вы, оскандалитесь.
Эрлих встает и начинает вышагивать по комнате - руки в карманах. Узкая изломанная тень мелькает по ковру, то удлиняясь, то укорачиваясь.
- Это уж ваша задача, чтобы в Лондоне верили, - говорит он сердито. - Скажите лучше: вы убеждены, что мистер Люк придет?
Пятнадцатое - контрольное число. Так было условлено задолго до ареста. Улица Модисток, писчебумажный магазин Фора… Сейчас нам с вами его не достать.
- Это единственная ваша связь?
- Нет, почему же. Есть Клодин Бриссак. Она курсирует между бывшей Зоной и Парижем. Привозит информацию о периферии и оставляет в цоколе столба по согласованию с Люком.
Эрлих останавливается, и тень его съеживается до размеров обувной коробки. В голосе, прорвавшись, звучит подозрительность.
- Как случилось, что вы не знаете аварийного адреса Люка?… Ни черта вы не знаете: ни квартиры, ни шкалы частот, ни расписания работы рации.
- Проконсультируйтесь с абвером, - кратко предлагаю я, - или с Шелленбергом, он, кажется, ведает разведкой в РСХА? Они объяснят вам, что элементарные законы конспирации лишают резидента возможности интересоваться аварийными квартирами сотрудников. Частоты же и прочее - прерогативы радиста, его святая святых… Вы засекли Це-Ку-Зет?
- Дважды.
- Что вы слышали о ней до меня? И не догадывались, что такая есть, не так ли?
- Это правда, - признает Эрлих и вновь принимается расхаживать по комнате. - Так-то оно так, однако ваша Це-Ку-Зет очень странная особа. Мы засекаем только ее, но не слышим ответа корреспондирующей станции. Це-Ку-Зет заканчивает, дает "дробь" и получает "квитанцию". И все. Откуда получает? Каков индекс корреспондента? Почему он не шлет ни привета, ни инструкций?… И вдобавок Це-Ку-Зет прыгает, по Парижу. В первый раз мы извлекли ее из Кубервуа, с окраины, а во второй - извольте - она барабанила уже откуда-то из Гренелля, из самого центра. Сколько же у Люка радиоквартир?
- Спросите его, - советую я и напоминаю: - Поторопитесь с информацией, Эрлих, и обратите внимание на качество. В персоналиях, выборочном списке частей и характеристиках не должно быть ошибок, СИС держит в Париже не одного меня. Пара пустяков сверить данные… Кто сейчас вместо Штюльпнагеля?
- Генерал Боккельберг, комендант Парижа… Штюльпаагель застрелился, я вам говорил.
- Помню! Постарайтесь охарактеризовать Боккельберга. И Варбурга!
- Это еще зачем?
Живой глаз Циклопа прищуривается.
- По моей версии для Лондона - он наш источник. Я придумал ему кличку "Зевс". Нравится?
- Интересно! - говорит Эрлих. - Очень, очень интересно! Какое же кодовое имя вы дадите мне?
"Циклоп", хочу сказать я, но вместо этого произношу:
- Еще не решил. Хотите "Карлхен"? Ласково и нейтрально.
Эрлих пожимает плечами.
- Пусть так.
…В последующие сутки ничего нового не происходит. Разве что Микки держится вежливее. Я слышал краем уха разнос, учиненный Эрлихом шарфюреру в передней, и, признаться, ожидал, что Лотта станет ниже травы и тише воды, но у нее есть характер, и единственно, в чем она изменила привычкам, - не сдернула утром одеяло. Хоть какой-то прогресс.
Ближе к полудню, в неурочный час, приехал Гаук, сделал вливание и сменил перевязку. Рука опухла еще больше, а запах усилился, и Микки пришлось опрыскать комнату одеколоном.
- Дрянь дело, - буркнул Гаук, накладывая бинты. - Температуру мерили?
- Тридцать восемь и две! - отрапортовала шарфюрер Больц, тенью маячащая за спиной Гаука. - Он плохо завтракал, гауптштурмфюрер! Он простужен!
- Это не простуда… Вы совсем не гуляете?
- Запрещено! - доложила Микки.
- Я поговорю с кем надо. Вам следует хотя бы час-другой дышать свежим воздухом. Комнатная атмосфера все одно, что бульон для микроорганизмов… Сядьте!.. Так. Дышите… Глубже, еще глубже… Я вызову хирурга, посмотрим, что можно сделать.
Гаук отбыл, оставив после себя пепел на ковре и стойкий запах лавандового мыла. Вечером я ждал хирурга, но он так и не приехал, зато появился Эрлих с сообщением, что завтра я могу выйти погулять.
- Гаук? - спросил я.
- Мне дорого ваше здоровье, - ответил Эрлих, рассматривая ногти. - Придумайте маршрут, Одиссей, и постарайтесь, чтобы он пролегал не по самым людным улицам.
- Бульвар Монмартр годится?
- А еще?
- Тогда на ваш вкус.
- Ладно, - сказал Эрлих, - Пусть будет бульвар Монмартр. Но не делайте попыток заходить в магазины или телефонные будки.
- Там нет магазинов. И, что главное, он далеко от пансиона, где я жил. Нет риска встретить знакомых. Вам, полагаю, будет неприятно, если Птижана увидят в обществе господ с очень характерным выражением лиц?
- Договорились… Вы готовы диктовать?
Микки сняла чехол с машинки, и началось утомительное и нудное перечисление псевдонимов, домов, обстоятельств встреч и разговоров… Если я рассчитал правильно, на изучение моего романа в Берлине должны потратить самое малое неделю. Семь дней. Сколько это будет в переводе на часы?
Эрлих выглядел расстроенным. В первый раз за все время он не задал ни одного вопроса; сидел задумчивый и прервал меня буквально на полуслове, когда часы показывали половину второго. Я вздохнул про себя, радуясь, что избежал очередных ловушек. Хотя все, казалось бы, доказывает Эрлиху, что Стивенс говорит правду и нет оснований сомневаться ни в его показаниях, ни в британском происхождении, каждый день я чувствую себя инфузорией, рассматриваемой под микроскопом. Взять ту же прогулку. Доверие это или еще одна проверка?
…Мы приехали на бульвар в стареньком "ситроене" с гражданским номером и шофером-французом. Два заботливых стража помогли мне выбраться на панель и тут же отделились - один пошел шагах в двадцати впереди, другой - на таком же расстоянии сзади. Бульвар был малолюден, и старухи, присевшие в тени с вязанием, не обращали на нас внимания.