В стене блиндажа была глубокая, как нора, ниша для отдыха, и Морозюк, шурша соломой, зажег там засунутую в ящик самодельную коптилку из гильзы бронебойного снаряда.
- Займемся геометрией, - сказал Игнатьев.
Подвинувшись в лаз, Игнатьев гвоздем нацарапал на притоптанном глиняном полу схему расположения батальона, отметил кружками то место, где они отлеживались с Морозюком, блиндаж бронебойщиков и бочку. Затем через нее процарапал прямую линию, обозначавшую предполагаемое направление вражеских выстрелов в сторону первого кружка. Потом прочертил - "тильки левее да к их укреплениям ближе" - линию к блиндажу. Две бороздки скрестились.
Игнатьев воткнул в пересечение гвоздь: - Вот!
Морозюк, с любопытством наблюдавший за ним, так и крякнул:
- Оно!
Игнатьев усмехнулся:
- Это, солдат, гвоздь, а попробуй возьми его пулей…
- Це правда…
Они помолчали, следя за тусклым пламенем коптилки.
- Стой! Кто идет? Кто идет, говорю? - встрепенулся вдруг Мамед, хватая автомат и высовываясь наружу. _ Второй раз говорю, третий стрелять буду!
Погасив свет, Игнатьев и Морозюк тоже вылезли из ниши.
- Все в порядке, - успокоил их Мамед. - Пароль отвечает.
К ним быстро приблизилась неясная тень.
- Кто такой? - окликнул Мамед. - Почему не знаю?
- Не такой, а такая, - послышался в ответ женский смешок. - Принимайте медицину, хлопчики, Зина я, Смирнова, санинструктор. - И, сползая по ступенькам, передразнила Мамеда: - "Почему не знаю?". Кто это у вас незнайка такой?
Она присела на корточки, расстегивая повешенную через плечо сумку.
- Я бинты принесла, йод, вазелин от мороза и еще кое-что. Да, чуть не забыла, хлопчики: с сегодняшнего вечера принимать по две таблетки кальцекса. Для профилактики. От гриппа.
- Так на войне, я чув, хворобы не бывает! - Морозюк с неудовольствием принял из рук Смирновой небольшой сверток.
- Вы чуйте, что я говорю! - оборвала она. - Для профилактики, соображай.
В небе совсем близко громко хлопнула белая ракета. Зина, невольно отшатнувшись к стене, изумленными глазами проводила мерцающую светящуюся дугу.
Игнатьев увидел ее лицо и уже… не видел ничего, кроме этого лица, по которому торопливо скользили смутные блики… И даже когда ракета погасла и тьма снова поглотила их, он видел это лицо…
- Я пойду, - сказала Зина.
Он встрепенулся. Хотел что-то сказать, а что - и сам не знал теперь…
Она сказала: "Пока!" - и растворилась в ночи. Только скрипнул снег под ногами.
Игнатьев живо представил себе холм с бочкой, расположение роты Петрухина. Да, если бы ему самому предложили выбрать на этом холме позицию, он, Игнатьев, устроил бы ее ближе к вершине. Игнатьев представил даже, как бы он оборудовал ее окоп с вогнутым к середине бруствером, чтобы при стрельбе не выделяться над холмом, а для отхода - траншейку, выводящую за вершину холма: ушел туда - и ищи-свищи…
Только бы не сбежал фашист, не спугнуть его раньше срока…
- Вот что, Мамед, - сказал Игнатьев. - Слетай к лейтенанту Петрухину, скажи: Игнатьев с рассвета к бочке выйдет, просит, мол, взводных предупредить и прикрыть огнем, когда потребуется. И еще скажи: прошу траншею дальше бугра не трогать пока. Иначе немец услышит-увидит и тягу даст. Усвоил?
- Усвоил, товарищ старшина, - глаза Мамеда сверкнули. - Вы - к бочке, они - прикрыть, траншею за бугром не копать. А вы его, немца, - тук, и нет немца, да?
- Видно будет…
Мамед убежал. Снег под его ногами скрипел долго. У девушки шаг был легче…
Снайперские сборы долги. С удивлением наблюдал Морозюк за тем, как тщательно Игнатьев обматывал винтовку марлей, туго и аккуратно натягивал каждый виток.
- Чего смотришь? Делай то же. Это тебе не зайцев хлопать, солдат.
Игнатьев внимательно перебрал маскировочный халат Морозюка и отбросил его.
- Грязный. Снег-то выпал только что… У меня запасной халат есть, его наденешь. И на рукавицы мои чехольчики примерь.
Придвинув коптилку, он с неудовольствием рассматривал Морозюка, когда тот, считая себя экипированным, объявил о своей готовности.
- И куда спешишь, солдат? Если на тот свет, то мы с тобой еще успеем. Гляди-ка, это что?
Пришлось Морозюку, забывшему перебинтовать брезентовый ремень винтовки, снова взяться за работу. Халат Игнатьева был ему узок, и завязки, заменявшие пуговицы, неплотно стягивали грудь: когда Морозюк приседал, в прорезь была видна шинель.
- Снимай, - сказал Игнатьев. - Полотенце есть? Покажи. Чистое? Подшивай. Ты весь, до пятнышка, должен сливаться с местностью, а она белая. Уразумел?
Когда Морозюк, уже порядком уставший, казалось, сделал все, Игнатьев, к великому изумлению солдата, заставил его прыгать. Блиндаж был низкий, и Морозюк встал на четвереньки.
- Не таращи глаза, - ухмыльнулся Игнатьев, - слышишь, звякает у тебя в кармане?
- Це табакерка…
- Сразу две беды. Идешь в снайперы - о куреве забудь. Он, немец, тебе прикурить и так даст. А "музыкальные" табакерки и все такое громкое только покойники с собой берут.
Но и это было не все. Принялись за уяснение задачи. Потом договорились о сигналах: левым глазом моргнет старшина - смотреть влево; правым - туда гляди; оба закроет…
- Уперед, значит? - переспрашивал Морозюк.
То же и с ногами: куда повернет старшина носок сапога - туда, получается, и очи навостряй. И пальцы на варежках в ход пошли - как поднимет, и плечи - каким как пожмет, и голова - куда как наклонит…
Тем временем вернулся Мамед:
- Приказ передал. Порядок будет. Комроты привет говорит!
Игнатьев и Морозюк залезли в нишу, чтобы поспать. Мамед остался наверху у противотанкового ружья, он должен был разбудить их перед рассветом.
Они бесшумно проползли под проволочным заграждением. Игнатьев поразился легкости движений своего напарника. Как многое значит для человека настроение! Страх парализует. А сколько сил дает решимость!.. Морозюк рассказал, что на этом участке мины никем еще не установлены, и они поползли вверх, теперь уже по ничейной полосе.
Прежде чем отойти от блиндажа, Игнатьев остановил Морозюка:
- Прости, друг, забыл спросить: зовут как?
- Иваном… А вас я знаю: Николаем. По батьке: Яковлевич, Якыч, значит.
- Точно, Иван. А твое отчество?
- Петро батько був.
- Пошли. Как поползем - в снегу постарайся вываляться. Для маскировки.
- Разумию…
Вот и бочка, опрокинутая на бок. Возле нее намело сугроб, пахнущий бензином. Где-то впереди, если расчеты были верны, находилась вражеская засада…
Дальше они действовали, как договорились еще там, в блиндаже.
Кругом было тихо. Сбоку, в полукилометре от них, (протарахтела автоматная очередь, но выстрелы звучали, казалось, лениво и сонно.
Морозюк стал окапываться в сугробе.
Игнатьев ощупал холодное, мохнатое от инея тело бочки. Днищем она была обращена к противнику. "Повезло!" - отметил Игнатьев. Еще лучше, что в днище оказалось несколько пробитых пулями дырок. Значит, высверливать их припасенным буравчиком не надо. Теперь, забравшись в бочку, можно будет видеть все.
Конечно, придется сидеть, скрючившись. А мороз! И железо у бочки не броня: вон дырки какие! Заметит немец - припечалишься. А что поделаешь?.. Вот бы возмутился комбат, обнаружив его здесь. Лопатку-то Игнатьев передал Морозюку…. И, вспомнив Тайницкого, Игнатьев стал руками разгребать неширокую канавку от бочки вниз - на случай, если нужно будет наружу выползти…
Молва возвела на зайцев напраслину: де и глупы они, и трусливы. Зря! Ведь вот разбежалось подальше от фронта другое зверье, улетели птицы. А что это привлекло внимание Морозюка на запорошенном снежной крупой жнивье? Да он, обыкновенный зайчишка! Ковыляет неторопливо вдоль линии фронта, услышит выстрел - замрет, а там опять - прыг да скок, от куста к кусту или вытянется столбиком и глядит кругом, кося глазами.
Застывший в изумлении Морозюк, не веря глазам своим, наблюдал, как вошел заяц в бочку, обнюхал сидевшего там Игнатьева и, почистив лапами морду, преспокойно удалился. "Це наука! - в который уже раз пришел в восторг Морозюк. - Надо же так ховаться!"
Когда появился заяц, было уже около полудня. Морозюк, не спускавший из своего снежного окопа с Игнатьева глаз, увидел, что тот тихонько потер подбородок, и смекнул: испугается зверюшка - что немец подумает? И затаил дыхание. А с каким бы удовольствием старый зайчатник задал бы этому ушастому перцу! Тем более что сидели и мерзли они тут со старшиной - теперь ясно, як билый день, - напрасно.
Часы текли, а кругом было и пустынно, и беззвучно. "Повымерли каты или ишо что?" - размышлял Морозюк. У него и глаза заболели на ярком солнце, и оттого кусты, которым он от нечего делать стал давать смешные названия, уже отсвечивали фиолетово-оранжевым. Вон "Козявка" извивается, как штопор воткнули в бутылку с горилкой. А "Пупырь" торчком вылеза из сугроба. Занятно: если солнце снизится, достанет ли тень от "Ухвата" до "Головешки"? "Ухват" выше вскарабкался - достанет!
Морозюк снова поглядел на Игнатьева сидя на Корточках, тот застыл там, в бочке. Если бы не голова медленно поворачивающаяся вместе с биноклем ей-ей, подумал бы Морозюк, что со старшиной беда. "От, терпенье у людины!" - поражался солдат, он уже готов был разозлиться на это бестолковое безделье втравил его старшина в занятие! Мамед, наверное, уже скребет ложкой в котелке, а тут сиди да жуй, уткнув усы в снег, сухую колбасу с подмерзшим хлебом.