Труднее всего пришлось гребцам на обратном пути. Накат с ревом дробился о камни, мощными толчками отталкивая облегченные шлюпки без пассажиров, накрывая баллоны и задирая их торчком. Гребцы изо всех сил "галанили" веслом, используя его как движитель и как руль. Глядеть на них с палубы катера было страшно, хотя надутая резиновая шлюпка сама по себе никогда не потонет и прибой чаще всего забирает себе тех, кто перед ним в страхе отступил.
Группа лейтенанта Кокорина после выполнения задания вышла на побережье в два часа ночи 3 апреля, в восьмистах метрах западнее места высадки. Разведчики обессилели, хотя были здоровы. Обморожений не было, только ноги распухли от долгого лежания в снегу. Сухой паек остался нетронутым. В основном согревались малыми дозами спирта и сосали конфеты. Вместо воды употребляли снег, и от этого у всех распухли десны, губы и языки. Куртки и штаны на меху южноамериканской ламы альпако обмерзли и промокали. Но все это было уже позади и казалось пустяками по сравнению с результатами рейда.
На восточном берегу Пеуровуоно они нанесли на карту причалы тех самых "егерботов", в проволочных заграждениях вокруг оказались мины шрапнельного действия и световые мины с натяжными взрывателями. Загораясь, они факелами освещали большой район. А самое главное, были подслушаны разговоры горных егерей о каких-то чудодейственных системах обнаружения под названием "вюрцбург-прибор" и портативный "фройя-прибор". Это оказались первые сведения о применении противником радиолокации.
Только через сутки и четырнадцать минут терпеливого, томительного лежания в снегу лейтенант Кокорин заметил в море силуэт торпедного катера и замигал в его сторону фонариком, передавая условный сигнал: "Снимайте меня западнее места высадки".
Ветер стих. Море слегка топорщилось и лизало пологий пляж.
- Все равно как на курорте, - напутствовал гребцов главный старшина Филинов и едва не сглазил.
Шлюпки живым манером смотались туда и обратно, доставив всех разведчиков на борт Сто четырнадцатого катера. На берегу еще оставалось припрятанное снаряжение: запасные резиновые шлюпки, неприкосновенный запас продовольствия, боеприпасы. Если тайник обнаружат, противнику многое станет ясно: кто наведывался и для чего? В этот момент ударил орудийный выстрел.
- Прогреть все моторы, - распорядился лейтенант Шленский, а Кокорин встревоженно оглянулся на комдива.
- Делайте свое дело, - успокоил его Федоров. - Уверяю вас, мы в любом случае не бросим шлюпок и гребцов.
Когда снаряжение уже поднимали на борт торпедного катера, снова ахнул выстрел с берега. В двадцати метрах справа по носу поднялся столб пены, похожий на огромный развесистый дуб, - это разорвался снаряд крупного калибра. И катер тотчас рванулся к нему, точно хотел укрыться под кроной дуба. Лейтенант Шленский поступил так, хорошо зная, что два снаряда в одно место не падают. Тогда берег одновременно сверкнул тремя огоньками. Это был уже не выстрел, а залп. Три дуба выросли с разных бортов катера, сомкнувшись над палубой седыми кронами, накрывая ее водой и осколками. Такой залп так и называется - накрытием.
Меткость вражеской батареи была удивительной. Скорее всего на ней уже стоял радиолокационный "вюрцбург-прибор".
А Шленский вдруг остановил катер с полного хода, и он замер на месте, как вкопанный. Артиллеристы врага не ожидали такого. Их снаряды, перелетев, как бы догоняли убегающий катер и разорвались далеко впереди. Лейтенант Шленский умело играл в "кошки-мышки", и ему удалось ускользнуть невредимым.
Глава 9. ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ МИНУТ
22 апреля 1944 года
Через две недели Шленскому и Лихоманову приказали вновь высадить разведчиков во вражеском тылу. Медлить с этим было нельзя. Темное время суток съеживалось стремительно. 27 апреля над Варангер-фиордом начинались белые ночи. А с побережья еще не ушла зима. Только снег, по-полярному сухой и сыпучий, в котором нога проваливалась до грунта, теперь, подмокая на солнце, стал липнуть. На нетронутом белом ковре там и сям отпечатались строчки звериных следов. Рыжие лисы, издалека заметные на снегу, ловили мышей-леммингов даже при солнце, не обращая внимания на множество вооруженных людей. Много было всякого оружия на полуостровах Рыбачий и Средний, но оно предназначалось не для лисичек.
Перед выходом в море из Пумманки радист Леонид Трунов затеял игру в снежки, и команды ТКА-13 и ТКА-114, радуясь неизвестно чему, обвалялись и промокли, как школьники.
- Леня! - кричал Ярошенко. - Сбрей со щек баки! Что ты подражаешь буржуям?
- Ничего, Иван Яковлевич, комбриг разрешил мне отпуск. Вот вернусь с моря, поеду в Новосибирск и женюсь. А там пусть Оля решает: может, я в баках еще красивее…
- Ха, подывитесь, який гарный! Пока ты в отпуск соберешься, Олечку летчики увезут. Сам же признался, что она в летной школе… - Потом Ярошенко отдышался и заговорил серьезнее: - Хлопцы, не забудьте: завтра какой день! Владимиру Ильичу исполнилось бы семьдесят четыре года. Так неужели мы подарок ему не сделаем на день рождения?
- Братву бы тихо проводить, - показал Малякшин на разведчиков. Он не надеялся совместить шумную торпедную атаку с таким деликатным боевым заданием.
- Со всем справимся, - пообещал комсоргу Трунов. - Флот и рыбу научит песни петь…
Ночь выдалась звездная. Стелилась дымка по спокойной воде. Средний двигатель ворчливо пришептывал, пуская пузыри в воду, пряча в ней выхлоп. Темнота с левого борта шевелилась грязными лохмотьями-ремошками, и только опытный взгляд различал в неопрятной бахроме приметные мысы, ущелье Пеуровуоно, горловину Суоловуоно, устье реки Ворьемы, по которой годом спустя установят государственную границу с освобожденной Норвегией.
ТКА- 13 шел головным. На нем держал свой брейд-вымпел неугомонный командир дивизиона капитан-лейтенант Василий Федоров, который не пропускал ни единого боевого выхода. Виктор Шленский, с недавних пор старший лейтенант и командир звена, вел ТКА-114 в кильватер, то есть вслед головному катеру.
Время, подобно моторам, скучно тарахтело на "малом ходу", пока не прожег ночь, не заморгал частыми проблесками маяк на островке Итре-Коббхольмен. И тогда минуты, теснясь, затолкались не в очередь, а торпедные катера, не медля, развернулись навстречу врагу. Зажегся, погас, снова зажегся и пошел молотить вспышками фонарь в белой восьмигранной башне на мысу Ворьема. Сомнений уже не оставалось: маяки светили конвою и тот был близко. Высадку разведчиков Федоров отложил, но докладывать об этом не стал, соблюдая радиомолчание. Шленский следовал за ТКА-13, как привязанный, отлично понимая маневры командира дивизиона.
Перескакивая от мыса к мысу, катера ложились в дрейф. Моряки прислушивались, всматриваясь в темноту, но прежде ощутили носом присутствие химического дыма. В 2 часа 16 минут пополуночи на дистанции пятнадцать кабельтовых, или без малого три километра, разглядели юркие тени немецких сторожевых катеров. Их насчитали пять единиц, потом из тьмы вылупились еще три таких же "егербота".
Капитан- лейтенанту Федорову стало ясно, что это передовой отряд охранения конвоя. Укрытые дымом транспорты следовали чуть отступя. Авангард противника был грозной силой. Каждый из восьми "егерботов", почти не уступая в скорости торпедным катерам, в три раза превосходил их по водоизмещению. Они располагали пушками калибром ствола 85 миллиметров и 40 миллиметровыми пушками-автоматами. Звено торпедных катеров могло противопоставить только четыре пулемета, калибром 12,7 миллиметра. Казалось бы, верней, действуя из засады, пропустить мимо передовой отряд "егерботов" с его подавляющим огневым превосходством и неожиданно атаковать транспорты с никелевым концентратом-"файнштейном". Но только этот прием противник знал слишком хорошо, чтобы допустить еще раз. Зеленая ракета над "егерботами" означала, что те обнаружили торпедные катера. Перед капитан-лейтенантом Федоровым оставалось только два выхода: либо благоразумно отступить, либо идти на прорыв…
Когда в моторном отсеке Сто четырнадцатого катера прозвучал сигнал тревоги и сразу за тем дали полный ход всем трем двигателям, старшина второй статьи Андрей Малякшин, нарушая порядок, высунулся по пояс из люка. Он увидел, как навстречу летели огненные змейки и неторопливые пылающие шары. Андрею с перепугу показалось, что вся эта иллюминация из трассирующего металла предназначалась лично ему. Но, взяв себя в руки, он убедился, что шары и змейки, чуть не доходя до него, сворачивали в сторону и, быстро мелькая вдоль борта, уходили за корму.
- Вот гады! Бьют, как из шланга льют! - в сердцах крикнул Малякшин.
Его никто не услышал. На полных оборотах моторы орали хором, как оглашенные. Спрыгнув обратно в отсек, старшина показал трем своим юнгам кулак, рывком выбросив его вперед. Боксерский жест означал: "боевая тревога без дураков. Будьте внимательны!" Саша Косулин и два Николая - Рымарев и Ткаченко - серьезно кивнули. Непохоже было, что они еще не обстрелянные.
Корпус катера стал явно вздрагивать. Малякшин ощущал короткие, шуршащие звуки. Деревянный корпус принимал пули и осколки, и этого не мог заглушить истошный рев натруженных моторов. И еще, задолбив в палубу, словно дятлы, ударили очередями пулеметы ДШК. В машину передали сигнал: "Дым!" Малякшин бросился переключать выхлоп среднего двигателя на специальную аппаратуру.