32
Камера номер семь.
Кажется, в ней произошло некое расслоение: совершенно явно вокруг Злотникова сгруппировались Косов, Лисицын и Бурханов; совершенно явно Полуботок и Кац пытаются найти друг с другом какой-то контакт. И лишь Аркадьев одинок.
Злотников говорит в своём кружке:
- …А когда она стала проситься: "Отпустите меня, ребятки, я уже больше не могу!" Я ей и говорю: "Да ты же, стерва, не сама ли к нам пришла? Мы же тебя не звали! Вот и терпи, пока через тебя весь взвод не пройдёт!" А она тогда и говорит: "Так мне ж невтерпёж стало, вот я и пришла!.. Но ведь я же не так хотела!" А я ей: "А нам тоже невтерпёж, вот мы и хотим теперь так, как мы хотим!"
Лисицына возбуждают эти слова:
- Мне тоже однажды было невтерпёж! Вот я вам расскажу, какой у меня случай был!..
А в другом кружке Кац говорит своему единственному собеседнику:
- Вся беда в том, что у нас, в Ленинграде, стать товароведом в приличном магазине - не так-то просто. И это притом, что у меня отец - директор неплохого комиссионного магазина и кое-какие связи имеет.
А Полуботок ему возражает:
- Слушай, но если всё так, как ты описываешь, то тогда зачем ты столько лет учился музыке?
- А я люблю музыку, - отвечает Кац и как-то многозначительно при этом улыбается.
А Злотников тем временем - царь и бог в своём кружке:
- Ну, тут я её и завалил. И - давай! А она - как начнёт орать!
Его слушают и слушают.
- Ну тут я выхватил нож и говорю ему: отвали! А он мне…
В другом кружке беседа протекает в совершенно иной тональности. Полуботок, отвечая на какой-то вопрос, говорит Кацу:
- А я с детства люблю немецкий язык. Переводчиком хочу стать.
- Говоришь свободно? - спрашивает Кац.
- Нет. Говорить с настоящими немцами у меня почему-то не получается. Теряюсь как-то, что ли - они тарахтят слишком уж быстро для меня. А книги читаю. Я хочу стать литературным переводчиком.
Шум-гам в другом стане мешает ему говорить. Галдёж вокруг Злотникова усиливается.
Косов кричит:
- Эй ты! Интеллигент! Правду он говорит или нет?
- А?.. Кто?.. - отзывается Полуботок.
- Да вот он, Злотников. Правду он говорит, будто бы он срывал погоны со своего командира роты?
- Да брешет, конечно! - это Бурханов.
Полуботок спокойно отвечает:
- Правду. Что-то такое я отдалённо слышал. Впрочем, подробностей я не знаю. И даже не знаю, кто именно это сделал. И даже впервые слышу, что это сделал Злотников; сколько я его помню, он всегда был безобидным малым, который и мухи не обидит.
- Я же сказал: брешет! - это опять Бурханов.
Косов вздыхает даже с каким-то облегчением:
- Фу-у-у… А я-то думал, что и вправду… Только трепаться и умеешь, комментатор-международник!
Злотникова эти слова сильно задевают, и он от волнения аж вскакивает с места.
- Это кто комментатор?! Кто международник?! Да я всю одёжу на нём изодрал! Погоны посрывал с плеч и ногами топтал! Перед всем строем! А он, Полуботок, он же - не из нашей роты! Мы же с ним служим теперь в разных ротах! Откуда же ему знать?! Наша рота - в одном конце города, а его - в другом!
Кац тоже сомневается:
- Но как же так - ведь всё-таки КОМАНДИР РОТЫ?
Злотников успокаивается. Смотрит на всех и видит: ему никто не верит, но все готовы слушать, что же он скажет дальше - в оправдание своей брехне.
- Я ведь у него, у гада, личным шофёром был… Выручал его, падлу, из всякой беды… Через то он меня и взял личным шофёром, что я-то - в любой драке пригодиться могу! Я ж ему заместо телохранителя был… А Полуботок прав - я ведь до армии тихоней был. Почти и не дрался никогда. Ну а как попал служить сюда, так меня такое зло взяло!.. Ведь незаконно же меня призвали! Ведь не имели же права! Я для своей бабки - единственный кормилец. Она всю жизнь проработала в этом колхозе проклятом, и на старости лет она теперь - почти нищая. Я для неё - единственная помощь! А меня забрали от неё, чтоб она там, в деревне, сдохла с голоду совсем! Отработала своё, и сдыхай! Ну и я…
- Мстить начал? - спрашивает Бурханов.
- Не мстить, а проявлять скрытые способности! Вот так это нужно называть! А командир нашей роты первым меня и заметил, и по-настоящему оценил. Я ж ему заместо телохранителя был. А ему было чего бояться - то в одно вляпается, то в другое… Помню, жена его прибегает, а он - с бабой в постели…
Лисицын весь аж подпрыгивает. А Злотников продолжает:
- А дело-то было на даче. Ну и я не растерялся, схватил его и прямо в шкаф и запихнул! Да ещё и одёжу его офицерскую успел прибрать. А жена-то, дура, мечется, кудахчет: "Где он? Где он?" А я ей: "Кто - он? Здесь никого нету, кроме меня и этой девушки! А девушка - она со мной! Командир знает, что она - моя невеста! Ну и разрешает нам здесь иногда кое-что!" Ну, жена покрутилась-повертелась и ушла ни с чем. А он потом из шкафа вылазит, падла пьяная - в одних трусах, весь бледный! И давай меня благодарить! Давай мне руку трясти! Век, говорит, тебя не забуду!.. Я ведь ему, падле, эту дачу строил за бесплатно. Из стройматериалов, которые он наворовал у нас в полку и в колонии, которую мы охраняем… Ну так вот, спас я его шкуру тогда, а уже через неделю он меня послал на губвахту за то, что я перепил. Ну и как он объявил мне это перед строем, тут я и взорвался…
Злотников надолго умолкает. Все тоже - молчат.
- Меня тогда под трибунал отдать хотели, - усмехается. - И не смогли.
Лисицын наконец обретает дар речи:
- А та бабёнка, что лежала в постели, там, на даче, она как - голая-то хоть была или как? Расскажи, какая она была из себя!
33
Камера номер семь.
Кац что-то рассказывает о трудностях поступления в консерваторию, но Полуботок лишь делает вид, что слушает - кивает даже - а сам-то всматривается в лицо Злотникова, который повествует о своих невзгодах. Лицо у Злотникова плоское, почти монгольское, но в узких раскосых щёлочках светятся неожиданно ярко-голубые глаза, а над ними - дуги светло-русых бровей, а на голове - щетина волос, тоже неожиданно светлых…
Полуботок вспоминает:
Вот он идёт по коридору штаба полка. За окном - плац, рота марширующих солдат, а здесь, в коридоре ни души, но за одною дверью слышатся голоса.
- А вы, товарищ майор, уверены в том, что это не психическое заболевание?
- Абсолютно уверен! Этому негодяю - место в тюрьме!
- В таком случае, вы, как начальник штаба, должны мне дать соответствующее письменное свидетельство в том, что вы отменяете мой диагноз. Диагноз врача!
Ответ следует не сразу:
- Я не могу дать вам такого свидетельства…
Полуботок пожимает плечами и тихонько отходит от таинственной двери.
Воспоминание растаяло, и Полуботок говорит Злотникову:
- Теперь-то я кое-что понял. Так, вспомнилось кое-что… Тогда тебя спас наш полковой врач. Почему?
Злотников загадочно смеётся:
- Не только полковой врач! Не только! Были и другие! Ха-ха-ха! Я на этих "других" и сейчас ещё крепко надеюсь!..
34
Камера номер семь по прошествии некоторого времени.
На пороге стоит рядовой пограничных войск - Принцев.
За ним захлопывается дверь, проворачивается ключ; чьи-то шаги удаляются по коридору.
В парадном мундире Принцев стоит на пороге и, наивно улыбаясь, оглядывает камеру и присутствующих. Кудрявенький и счастливенький блондинчик с голубенькими глазками. Деревенский красавчик. В руках - табуретка.
- Добрый вечер, - говорит пришелец. - Моя фамилия Принцев. Я вот ехал домой - отпуск я получил. Поощрительный. И ехал домой, а меня - заарестовали.
Всё - сплошная ошибка. Зачем же прямо с порога в чём-то оправдываться и извиняться? Не так нужно ставить себя с первой же минуты пребывания в камере для арестованных солдат (матросов).
Ошибку заметили все и сразу.
- Домой ехал? - деловито спрашивает Злотников. - Арестовали? А сколько суток схлопотал?
- Да вот: десять суток. От самого начальника гарнизона.
Камера в ответ вздрагивает от хохота.
- Ещё один прибыл! - кричит Косов.
Злотников даже как-то добреет при этом сообщении новичка.
- Ну, заходи, заходи! Садись! Мы своему брату-бандиту завсегда рады.
Принцев тихо-робко пытается возразить:
- Но я не бандит…
Ничего не понимая, он садится на принесённую с собою табуретку и смущённо молчит.
- А за что арестовали? - спрашивает Бурханов.
- Не знаю.
- Ты нам ангелочка здесь не корчь из себя! - грозно говорит Злотников. - Признавайся: что натворил!
- А ничего. Совсем ничего. Мне на вокзале пересадку надо было сделать, чтобы на другом поезде следовать дальше. А мой поезд, оказывается, только завтра будет. Тогда я пошёл в гостиницу, чтобы переночевать там культурно, а мне та женщина, которая там в окошке сидит, и говорит: "Местов нету, а для солдат у нас в городе специальная гостиница есть на улице Чернышевского". Ну вот я и пришёл сюда по вышеуказанному адресу. Спрашиваю, где, мол, тут у вас гостиница для солдат? А комендант гарнизона, полковник этот, и привёл меня сюда. "Вот, говорит, твоя гостиница!" И дал мне десять суток.
Взрыв хохота. У Косова на глазах выступают слёзы, Бурханов брыкает в воздухе ногами, а Лисицын визжит от восторга.
35
Часовой в коридоре с беспокойством оглядывается на дверь с надписью КАМЕРА № 7 для арестованных солдат (матросов).