Эта история, написанная в эпоху Перестройки, странным образом пришлась не по душе нашим литературным перестройщикам. Они все дружно, в один голос заклеймили меня и мою повесть позором.
Причём основания для такого, как говорил кот Бегемот, резкого отношения были все как на подбор одно удивительнее другого. Например: городская тюрьма не могла находиться на улице имени Фёдора Михайловича Достоевского, точно так же, как и гарнизонная гауптвахта не могла располагаться на улице имени Чернышевского. Поскольку таких глубокомысленных и многозначительных совпадений в реальной жизни быть не может, то, стало быть, сюжет грешит условностью и схематизмом. То, что один из отрицательных героев повести еврей, - это, естественно, антисемитизм. То, что у одного из персонажей повести мать оказалась на Западе потому, что вышла замуж за американца, - явное недоразумение: автор просто не знал или забыл, что в описываемое время браки между советскими гражданами и представителями капиталистических держав были запрещены…
Разумеется, всё это чушь, которую я, автор, отметаю с презрением и гадливостью. В моей повести - всё правда. Всё было ровно так, как я описал, и мне ли, автору, не знать об этом.
Да ведь и подразумевалось-то на самом деле что-то совсем-совсем другое, а не то, в чём меня упрекали вслух. Что-то очень важное для придирающихся - вот только я так и не понял что. Да и понимать не хочу.
Тогда же моя повесть получила одобрение от Знаменитого Литовца. Он сказал, что повесть произвела на него сильное впечатление, а на насмешки призвал не обращать внимания. Помочь он мне так и не смог, хотя и пытался. Его как раз самого тогда травили: отлучили от всех без исключения постов союзного значения и велели сидеть в своей Литве и не рыпаться.
На долгие годы я отложил свою повесть в ящик письменного стола и совсем забыл о ней. И вот только теперь вспомнил. Как бы там ни было, а именно Знаменитому Литовцу я и посвящаю свою "Гауптвахту".
Полуботко В.Ю.
Содержание:
Начало 1
Первые сутки гауптвахты! 3
Вторые сутки гауптвахты 12
Третьи сутки гауптвахты 15
Четвёртые сутки гауптвахты 18
Пятые сутки гауптвахты 19
Шестые сутки гауптвахты 23
Седьмые сутки гауптвахты 24
Восьмые сутки гауптвахты 24
Девятые сутки гауптвахты 24
Десятые сутки гауптвахты 25
И ещё один день. Уж этот-то вроде бы последний! 25
Одиннадцатые сутки 26
Полуботко Владимир Юрьевич
ГАУПТВАХТА
Посвящаю Д.Б. -
Автор
Ростов-на-Дону 1987
Начало
История эта случилась весною 1972-го года в одном из очень крупных и мрачных промышленных городов Советского Союза. Называть его по имени, пожалуй, не стоит, а надо только сказать, что город этот расположился где-то на Востоке Европейской части Советского Союза, на трёх реках, что он мог бы быть очень красивым, если бы не химическое производство, обезображивающее его, и что к моменту описываемых событий он перенёс очень тяжёлую зиму с морозами за сорок градусов.
Получается так: и город мрачный, и морозы в нём ужасные, и химия в нём какая-то мерзкая… Не много ли чёрных красок?
Многовато, конечно.
Но можно отыскать краски и светлые - например, молодость основных участников этой истории или голубое небо и весеннее солнце, которое медленно, но верно растапливало грязный снег, накопившийся в больших количествах после зимы. А кроме солнца, есть в этой истории ещё и живописные предгорья Урала вокруг города, и степи с лесами и рощами, а ещё - те самые три больших реки. Не может быть безобразным город, стоящий на трёх реках да ещё на таких! И вся эта местность, прекрасная и залитая ярким весенним солнцем, она ведь совсем не виновата в том, что люди расположились на ней так бесцеремонно и так глупо. И понастроили здесь так много заводов и тюрем.
И особенно - тюрем.
А именно они-то нас и интересуют сейчас больше всего.
Итак, большой город и в нём - целый ансамбль тюремных зданий.
Тюремная эпопея, начатая лет двести тому назад камнями и кирпичами и продолженная железобетоном уже в наше время. Границами её служат улицы Карла Маркса, Достоевского и Аксакова.
На вершине вон той трубы - железной, высокой как мачта, - стоит на спице флюгер-петух, вырезанный из листа тюремного железа. Петух стоит на спице одною ножкою, и хвост у него словно бы развевается на ветру, и шея сильно и вопросительно вытянута вперёд. Так он и смотрит со своей высоты на город - то в одну сторону, то в другую - в зависимости от того, куда его повернёт ветер.
И это единственное украшение всего тюремного городка.
Где-то там, внизу, - горы угля и кочегарка, похожая на чёрную, жуткую пещеру. А вокруг кочегарки - стены, тюремные корпуса с окнами, на которых в лучшем случае надеты решётки, а в худшем - железные жалюзи.
То там, то здесь мелькают зэки, одетые во всё чёрное и лишь изредка - в тёмно-синее. Есть и надзиратели - сержанты сверхсрочной службы и прапорщики (звание пока новое, непривычное, лишь недавно введённое в военный обиход). Есть и офицеры. Солдаты же в недрах зэковского жилмассива - явление исключительно редкое; допуск для них туда практически запрещён.
Для солдат отведена специальная СОЛДАТСКАЯ ЗОНА, где и размещается КОНВОЙНАЯ РОТА - то самое, что нам как раз и нужно. От всего мира она отгорожена наглухо-пренаглухо - и от зэковского, и от незэковского.
Тюрьма в тюрьме.
Впрочем, не так уж и от всего - над территорией роты беспрепятственно и безнаказанно, бесконвойно и безвозмездно сияет голубое и чистое небо с золотым и утренним солнцем.
По двору солдатской зоны идут двое: старший лейтенант Тобольцев и капитан Мурдасов.
И, казалось бы, в этом нет ничего особенного - идут, ну и пусть себе идут. Нам-то что? Но дело-то в том, что двадцатисемилетний старший лейтенант есть КОМАНДИР этой самой конвойной роты, а убелённый сединами капитан - всего-навсего командир взвода.
То есть - ПОДЧИНЁННЫЙ этого сопляка!
Потому-то и идут эти двое не просто: один - твёрдою поступью, а другой - то он плетётся сзади, то забегает вперёд, норовя заглянуть в лицо начальнику и засвидетельствовать ему своё нижайшее почтеньице.
Рожа у седого капитана - феноменально гнусная, а голос - заискивающий, хотя и хриплый. Особенно поразительны в этом субъекте резкие переходы от подобострастия к едва скрываемой ненависти.
- Капитан! - говорит молодой офицер. - Твой взвод - это шайка взяточников и аферистов!
- Но, товарищ старший лейтенант, - возражает ему седой капитан, - я же ничего не могу поделать! По штатному расписанию моему взводу положено состоять из одних сверхсрочников, а на сверхсрочную службу в Конвойных Войсках остаются одни только жулики!
- Работать надо с людьми! Перевоспитывать!
- Легко сказать! Да и кто я здесь? Всего лишь командир взвода!
- А я - командир этой роты! И я требую: усмири своих прохвостов, если не хочешь, чтобы я их всех пересажал!
При этих словах молодого командира - старый капитан прямо-таки аж млеет от восторга.
- А с чего вы взяли, товарищ старший лейтенант, что я не хочу?! Да в старые времена - оно только так и делалось! Это сейчас пораспустились! Новые веяния! Курс на новое мышление!.. Да я бы их всех уже бы давно пересажал, а некоторых бы - так и пострелял бы! И новых бы набрал!
Тобольцев и Мурдасов поднимаются по массивным деревянным ступенькам и входят в здание роты - полутораэтажный длинный и нелепый дом.
- Почему бумажки на полу? - кричит Тобольцев. - Убрать! Немедленно!
Какие-то невидимые солдатские голоса отвечают ему словно бы из небытия:
- Будет сделано, товарищ старший лейтенант! Будет сделано.
Тобольцев бросает деловитый и грозный взгляд направо - в сторону солдатской казармы. И круто сворачивает налево - мимо отдающего честь дневального, солдата в парадной форме и со штык-ножом на ремне, стерегущего тумбочку с телефоном и дверь канцелярии.