- Укачался! - смеется Славка.
Придерживая за плечи, Федор ведет меня во двор, усаживает на бревна:
- Что, Генка, худо?
- Худо, - соглашаюсь я.
- Может, стравишь?
Это предложено просто, как пирамидон. Но я отказываюсь:
- Водички бы…
- Сейчас. Только не упади.
Он уходит в дом. Хлопает дверь, и я ощущаю великую тягость. Встаю и, заметно пошатываясь, иду напрямик. Натыкаюсь на ограду, перелезаю, ковыляю по грядкам, утопая в ботве. Потом меня энергично выворачивает, и горизонт сразу светлеет. Я выбираюсь из огорода, попадаю в чужой двор и нахожу целый ворох восхитительно грязной соломы.
Просыпаюсь внезапно. Надо мной густое вечернее небо. Где-то брешет собака, где-то пиликает гармонь и въедливый женский голос выводит частушку.
Сажусь и долго соображаю, что к чему, с трудом соединяя разбежавшиеся под черепом обрывки: напился, забрел в чужой двор и уснул. Стыд разливается во мне, как чернила. Брожу задами, отбиваясь от собак. Интуитивно выбираюсь к реке. Радостно лезу в нее, окунаюсь по шею, плыву и вылезаю на незнакомый берег. Оглядываюсь, трясясь от озноба, и никак не могу сообразить, где база.
- Генка-а!..
Далекий призыв с того берега. По тенорку узнаю Славку.
- Москвич!..
Это Федор. Значит, ищут, и, судя по охрипшим голосам, ищут давно. Имя мое в различных словосочетаниях еще некоторое время сотрясает вечернюю тишину, а я сворачиваю вдоль берега в надежде выйти на траверз нашей базы.
Слева тускло поблескивает река, и я продираюсь сквозь кусты напролом. Выхожу на откос и долго иду, утопая в песке. Скоро должны показаться огни базы.
И вдруг слышу голоса. Один бубнит толсто и недовольно, другой тонко и настойчиво наседает.
- …заладили: пеэмпе да пеэмпе! Как может инженер да еще испытатель решать априори судьбу трехлетней работы? - рокочет толстый голос.
- Слушайте, давайте начистоту, без кастовых заблуждений, - резко говорит тонкий. - Мы одни, и баки заливать некому. Сочинили в кабинете, хватанули премию, а теперь бьетесь за дерьмовую конструкцию с волчьим остервенением. Я гоняю машину двадцать тысяч километров, и всю дорогу из планетарок хлещет масло, как из рождественского гуся. Шестерни гремят, фиксаторы ни к черту не годятся, и только мои асы еще кое-как умудряются управлять… У вас, кажется, клюет.
- Черта тут клюнет, - вздыхает толстый. - Загнали меня в болото, где отродясь ничего не водилось.
- А червяка, между прочим, сожрали.
- Да?.. Темно, как в печке. Я сматываю удочки, Юлий Борисович.
- Что вы, Георгий Адамыч. Клев только начинается.
Теперь я соображаю, кто сидит под кустами: главный конструктор, которого ребята нелегально называют Жорой, и наш Лихоман. Я шагаю, но, услышав главного, вовремя останавливаюсь, а затем и сажусь.
- Слушайте, вы меня специально сюда заманили?
- Да. И не отпущу, пока не поговорим по душам.
- Ну-ну, - недовольно ворчит главный. - Между прочим, ваши методы, Юлий Борисыч, мягко выражаясь, неэтичны. Акт, столь вдохновенно сочиненный слесарем, оказался липой. Да, липой! Я говорил с техником Березиным, и он сознался, что сам налетел на столб.
- Березина уволю к чертовой матери.
- За то, что говорит правду?
- За то, что глуп и путает причину со следствием. Вездеходом управлять сложно, а в условиях бездорожья и опасно… Клюет!..
- Разве?
- Клюет, тяните!.. Эх вы, рыбак. Сажайте нового червя: сожрали.
- Ни черта не вижу.
- Привыкнете. Я вам заявляю с полной ответственностью: пеэмпе надо менять коренным образом. Будете упираться - подам докладную. Откажете - напишу в министерство.
- Пугаете?
- Предупреждаю. Я испытатель, Георгий Адамыч. Вы отвечаете за конструкцию, я - за эксплуатацию… На червяка, между прочим, полагается плевать.
- Мистика.
- Примета. Дадите задание переделать планетарку?
- Я правильно плюнул?
- Сойдет. Да или нет?
- Ох и настырный же вы мужик, Юлий Борисыч, - вздыхает главный. - Сказать "нет" в нашем деле труднее, чем сказать "да"…
- Генка!!! - со страшной силой гремит над моей головой.
Вскакиваю и сталкиваюсь с Федором и Славкой.
- Ну я. Чего кричишь.
Федор с размаху отпускает мне увесистую затрещину. Искры сыплются из глаз.
- Кто тут? - сердито спрашивает Лихоман. - Что за крик?
- Мы, Борисыч, - хмуро говорит Федор.
- Нашли время и место. Марш спать: в пять утра выезд.
Спотыкаясь, шагаем через кочковатое болото к базе. Федор - впереди, не оглядываясь.
- Задал ты нам шороху! - тихо смеется Славка. - Всю деревню облазили, Федор в речку нырял…
Я обиженно молчу, придерживая рукой распухшее горячее ухо.
Полоса невезений оказывается куда шире, чем я мог себе представить. В пять утра, буквально, за минуту до выезда, нарываюсь на восставшего от сна главного:
- Слух прошел, что вы кончили школу с золотой медалью.
- С серебряной.
- Надеюсь, четверка была не по русскому письменному?
- По пению, Георгий Адамыч.
Главный добродушно смеется, а я злюсь: ребята ждут. К нам идет Лихоман.
- Юлий Борисыч, я забираю этот молодой кадр, - говорит главный.
- Останешься, - приказывает Лихоман. - Поможешь с отчетом.
- Валить все на пеэмпе? - как можно наивнее спрашиваю я.
- Писать правду, - режет Лихоман.
Вездеход уходит без меня.
Целый день торчу в душной комнате, выписывая из журнала испытаний дефекты. От обиды на главного работаю столь добросовестно, что к обеду составляю список на сто восемьдесят три дефекта. Все как полагается: со ссылками на километраж и время. Отдаю главному и с чувством исполненного долга иду на кухню, где орудует тетя Настя. Мы в приятельских отношениях, и моя порция соответствует широте ее души. Мы калякаем о всяческих житейских невзгодах, и не успеваю я управиться с первым, как в кухню влетает разъяренный главный:
- Слушайте, что это такое?..
Мой труд жирно шлепается на стол.
- Список дефектов…
- Список? Это смертный приговор машине, а не список! Сто восемьдесят три дефекта, полюбуйтесь!.. Сколько у вас было по арифметике?
- Пять.
- Вот на пять вы все и разделите. Сколько получится?
- Тридцать шесть и шесть десятых…
- Шесть десятых оставьте себе, а список извольте сократить до тридцати шести пунктов. И без вольностей, молодой человек!
Он поворачивается и идет к дверям.
- Ничего сокращать не буду.
Я это сказал или не я? Сказать-то сказал, но перепугался до потери аппетита. Главный грузно топает ко мне: брови сомкнуты, как белогвардейцы в психической атаке. Я встаю с застрявшим в горле куском:
- Что вы сказали?
Молчу. Проклятый кусок щекочет горло.
- Мне нужен список на тридцать шесть дефектов. Ясно? Тридцать шесть. Предел.
Он опять топает к дверям, а я, потея от страха, повторяю как попугай:
- Ничего сокращать не буду…
Главный всем телом разворачивается ко мне и начинает наливаться кровью. Словно надувает большой красный шар.
- Смешки? Юмор? "Ну, заяц, погоди!"? Здесь работа, молодой человек! Правительственное задание! Отчет идет в министерство. Министерство, соображаете? Через час чтобы список был у меня!..
Он поворачивается к дверям, многократно переступая ногами.
- Ничего…
- Что? - гремит он.
- Ничего, ничего! - поспешно кричу я. - Ничего, говорю, не поделаешь! Сто восемьдесят три - это сто восемьдесят три, а если разделить на пять, то тридцать шесть и шесть десятых. Нормальная температура…
Черт меня вынес с этой нормальной температурой. Главный вскипел, как молоко:
- Шуточки шутите? Мальчишка! Пойдете в цех, к станку! Вам не место на ответственной работе!..
Он кричит что-то еще, с криком убегает, и последнее, что мы слышим, носит уже характер обобщения:
- Распустили! Избаловали!
- Ох, напрасно ты, напрасно, - вздыхает тетя Настя. - Толстого нельзя сердить: кондрашка хватит. Да и незачем: толстые - они добрые.
- И Чингисхан тоже, да? - с обидой спрашиваю я и, недообедав, иду на улицу.
Пес тычется в колени и машет хвостом. Я чешу его за ухом, он млеет от восторга, а я отсчитываю время ударами собственного сердца. Через час список из тридцати шести дефектов должен лежать у главного. Должен… А что должен делать я? Стоять на своем или исполнить приказ?
Сам я придумать ничего не могу. Взвешиваю так и этак, делю на пять, умножаю на два, вконец запутываюсь и решаю все рассказать Владлене.
Владлене выделили крохотную каморку с окном, выходящим в поле. Долго прислушиваюсь: за дверью тишина.
- Кто там?
Боком вхожу в комнату. Владлена стоит у окна, скрестив руки, и взгляд у нее какой-то загнанный. Вместо отчетов на столе одеяло и утюг.
- Я на минутку, Владлена Ивановна.
- Я не работаю.
Голос у нее какой-то дистиллированный. Но я слишком озабочен собственными неприятностями и выпаливаю их с ходу.
- Делай, что говорят.
- Ага.
Вроде все стало на свои места. Не очень, правда, радостно сдавать позиции, но с мостика виднее. Благодарю, пячусь к двери.
- Подожди, Гена.
Застреваю. Владлена долго хмурится, покусывая губы:
- Ты не съездишь на станцию?
- Зачем?
- Надо встретить представителя шинного завода.
- А как я его узнаю?
- Седьмой вагон. Поезд Москва - Владивосток.
Странно: внутренне я ощетиниваюсь от этой просьбы.
Вздыхаю, смотрю в пол. А глаза у нее тревожные, умоляющие.