Марши
На следующий день начались марши. Погода стояла жаркая, а мы к тому же еще не привыкли к горам. В первые дни кое-кто оставался лежать на дороге, в тени рябины, в расстегнутом мундире, с носовым платком на голове. Потом все попривыкли. Мы одолели несколько горных перевалов и спустились в глубокую долину. Оттуда, из березняка, дорога пошла круто вверх. Уже на спуске с перевала стало видно, что деревня, к которой мы направлялись, расположена еще выше, на самой высокой вершине. Первые переходы были короткими. Сегодня от нас ждали большего.
Нам приходилось часто отдыхать. Солнце испепеляло зноем долину, откуда мы уже несколько часов лезли вверх. Наконец мы вышли на плоскогорье. Дорога повернула вправо. Там, распластавшись на вершине, лежала деревушка. Пушки и повозки со снарядами стояли на дороге.
Мы свернули на луг и разбили палатки. Солнце все еще жгло. Мы разоблачились донага, развесили промокшие от пота шмотки и улеглись в палатках. Я не спал. Было слишком жарко. Сквозь брезент проникал коричневатый свет. Так я лежал, пожалуй, с час.
Пришла походная кухня!
Мы натянули штаны и принесли еду и кофе.
Позже я сидел с Цише и Сокровищем на откосе, откуда была видна долина, а за ней цепи гор. На душе у меня было легко и спокойно. Вверх по горам ползли тени. Сумерки вокруг нас сгущались. А на вершинах было еще светло.
Вдруг до нас долетел странный бурчащий звук, вроде как далекая барабанная дробь; он все нарастал. А потом в него вклинился другой - трубный! Многие выскочили из палаток и побежали в деревню. Цише тоже побежал. Похоже, играл наш полковой оркестр.
Мы продвигались к бельгийской границе. Я не брился с начала выступления, и подбородок у меня оброс бородой, светлой, мягкой и почти прозрачной. Мне она казалась довольно хилой. Кое-кто у нас решил не бриться до окончания войны. Я бы охотно побрился, да думал так: может, потом долгое время будет не до того и придется бороду оставить, а тогда другие быстро обскачут меня с бородой.
Как-то днем на привале офицеры сидели у дороги под развесистым деревом. Кто-то играл в скат. Наш тощий капитан, - его все ненавидели, - сидел на траве, а здоровенный, толстый лейтенант Фабиан орудовал машинкой для стрижки волос и уже обкорнал одну сторону головы капитана. При этом он проделывал руками что-то невообразимое и щелкал машинкой.
- Теперь, господин капитан, покорнейше прошу мне повиноваться! - воскликнул он. - Иначе, с вашего позволения, я оставлю господина капитана в таком вот виде.
- Готов служить!
- Я постригу господина капитана лишь в том случае, если господин капитан исполнит мою покорнейшую просьбу!
- Дарю половину моего королевства!
- Покорнейше прошу господина капитана не шутить!
- Так чего вы хотите?
- Надо подумать.
- Этого еще не хватало! Если вы ни до чего не додумаетесь, то прикажете мне оставаться так?
- Господин капитан должен дать бедному лейтенанту время на размышление.
Но тут вдруг запищали флейты и где-то совсем рядом ударили в барабаны. Лейтенант вскочил и закричал:
- Вот идет второй батальон! - И убежал с машинкой для стрижки волос.
Капитан сидел в траве и ругался:
- Мошенник! Ставлю вам бутылку шампанского! Не слышит, мерзавец!
Наш командир батальона сидел рядом, и его трясло от смеха.
Мы подошли к бельгийской границе и остановились. Пронесся слух, что дорога перерыта и сооружены заграждения.
Мы двинулись дальше. Таможня. Потом дорожный указатель с надписью по-французски.
- Где же они перерыли дорогу? - нетерпеливо спросил я.
- А ты по ней топаешь! - засмеялся Цише.
Как, и это все? Вывернули пару камней из мостовой! На обочине остались пни высотой в один метр, а срубленные деревья - ели - лежали на лугу - ровные, высокие, прямые, я таких сроду не видывал. Так вот чем они перегородили дорогу? Мне стало жаль красивых деревьев.
С телеграфных столбов свисали оборванные провода - это чтобы лишить нас телефонной связи. Справа был небольшой дом. Мужчина в надвинутой на глаза шапке стоял в дверях, прислонившись к притолоке, и глядел на нас. С ненавистью. Зачем нужно ненавидеть друг друга, даже если друг против друга воюешь?
Чуть дальше от границы население стало приветливей. Но бельгийцы по-прежнему внушали мне ужас. Ночами мы добросовестно выставляли караулы. Офицеры не размещались в домах поодиночке: ходили слухи о ночных убийствах, о том, что бельгийцы будто бы очень жестокий народ.
Местность становилась гористее. Мы проходили через большие лиственные леса. Потом опустились в долину с деревенскими домиками, за ней начинался город. Мы взяли круто в гору, так как предполагалось заночевать в стороне от дороги.
Порой освещенные полуденным солнцем лысые горные хребты выглядели как-то странно: голые хребты в желто-коричневом свете и не то чтоб печальном, а каком-то мерцающем и, как мне казалось, враждебном.
Мы приближались к реке Маас. Говорили, что там будет сражение. Как-то вечером, когда мы пришли в деревню, все уже знали: это последний постой перед большим сражением.
Мы оставались в деревне и на следующий день. Купили вскладчину свинью у крестьянина, у которого стали на постой, и в его саду, на небольших кострах, варили мясо. К нам подсел унтер-офицер Цахе. В последние дни он казался каким-то удрученным. Сел у огня и голову свесил между колен.
- Мне не воротиться домой, - сказал он.
Что было на это ответить? Цише и Сокровище ничего ему не сказали, да это и понятно. Он ведь только от меня и ждал чего-то, а может, и от меня не ждал ничего?
Вольноопределяющийся Ламм тоже был при этом. Он поднял на Цахе большие, спокойные глаза. Ламм понравился мне с первого дня, как только я его увидел. Но я робел перед ним, а он, казалось, робел перед всеми, а пуще всего перед Цахе, которого он, думается мне, ненавидел. А Цахе обращался с ним очень плохо. Ламм был удивительно неловок во всех житейских делах, да к тому же еще и хилый. В глазах его, кстати сказать, довольно выразительных, почти всегда проглядывала робость, и это, видимо, и раздражало Цахе, а мне наоборот даже нравилось. Но то, что Ламм совсем не умел отдавать команды, это уже и мне не нравилось.
- Ренн! - крикнул с крыльца лейтенант Фабиан. - Пойдешь со мной в дозор?
- Так точно, господин лейтенант!
- И я пойду с вами, - спокойно сказал Цише.
Мы подошли к Фабиану.
- Хорошо! - сказал он. - Возьмем и вас. Но поторапливайтесь! Меньше чем через час стемнеет! А мы к тому времени должны быть уже далеко!
В дозоре
С лейтенантом нас было семь человек.
- Винтовки на ремень! Не в ногу, вперед - марш!
Сокровище догнал нас.
- Вот тебе кусок буженины! - шепнул он. - Гляди, с него капает. - Он сунул мне в руки теплый мягкий кусок мяса.
- Спасибо, - сказал я. - Только что мне сейчас с ним делать?
- Спрячь в полевую кружку, - сказал он и пошел назад.
Я отстегнул кружку от сумки для хлеба, запихнул туда мясо и засунул ее стоймя в правый карман мундира. Она согревала мое правое бедро. Мне было приятно от тепла и от того, что он мне это принес. Но я тут же постарался не расслабляться.
Миновав передний пост, мы вошли в уже сумеречный лес. Каменистая дорога вела круто вниз, в лощину. Лейтенант быстро шагал впереди. Верно, ему уже было известно кое-что о расположении французов. Мы пытались не топать громко, но в наших кованых сапогах это удавалось плохо. В тихом прозрачном воздухе недвижно стояли темные ели.
Узкий полуразрушенный мостик вел через пропасть, на дне которой журчала вода. Дорога пошла круто вверх. Между деревьями стояла зловещая тьма, а над дорогой в просвете меж деревьев еще светлело небо.
Лейтенант остановился и сделал нам знак рукой, чтобы мы замерли. Мы затаились. От дыхания скрипели новые кожаные ремни.
Двинулись дальше. Мы должны были уже приблизиться к следующему горному гребню. Лейтенант останавливался все чаще. Кругом ни шороха: ни взмаха крыльев, ни шелеста в опавших листьях. Лес справа кончился. Горизонт ограничивала какая-то возвышенность. Мы сошли с дороги, ведущей влево, и стали красться вдоль опушки леса. Под ногами - невысокая трава. Слева лес спускался в темную, глубокую лощину. В сотне метров от нас по краю лесного массива стлалась пелена тумана. Мы остановились. Уже почти Совсем стемнело. Лейтенант поманил нас к себе.
- Там, за этой высоткой, течет Маас. Не знаю, закрепились ли французы на нашем берегу. Но если они там засели, то не у самого берега. Здесь, по опушке, продвигаться опасно, могут ждать сюрпризы. Справа по холму проходит дорога, возможно, там посты и патрули. Значит, идти надо посередине. Людей на дороге мы на фоне неба увидим, они же нас на фоне леса могут не заметить.
Мы шли по овсяному полю. Пала обильная роса. Стебли путались в ногах и выпрямлялись с треском. Брюки у меня уже намокли до самых пол мундира.
Два следа в хлебах! Стебли пригнуты в том же направлении, в котором шли мы. Быть может, патруль? Но для патруля два человека явно маловато. Видно, тут побывали штатские. Подозрительно, что они шли по овсу. Не иначе - шпионили.
Зурр! Что-то взлетает впереди нас. У меня заходится сердце. Мы останавливаемся. Всего-навсего куропатка! Мне стало стыдно. И лейтенант засмеялся чуть смущенно. Мы двинулись дальше в серых сумерках и вышли на плоскую возвышенность. Вдруг лейтенант остановился. Он указал рукой вниз. Я опустился на колени.
Спереди доносился странный звук - будто дребезжала проволока.
- Что это? - шепнул лейтенант.