После очередного огневого налета противник усилил нажим на передний край, но заградительный огонь нашей артиллерии и выдвинутые на заранее подготовленные рубежи полковой и дивизионный противотанковые резервы остановили врага. Атаки возобновлялись еще несколько раз, но ни одна не имела успеха. Потеряв девять танков и до батальона пехоты, противник с наступлением темноты отошел на исходные рубежи. Глубокой ночью он попытался эвакуировать из нашего расположения подбитые танки.
- Нет уж, дудки! Этому не бывать. Останутся у нас в качестве трофеев, - сказал Горновой, наблюдая, как полыхнул черно-бурым пламенем подбиравшийся к переднему краю тягач.
Немалые потери понес и полк Горнового.
Далеко за полночь Михаил Романович возвратился на НП. В блиндажике за перегородкой сидел сержант-телефонист с двумя трубками, подвешенными на голову с помощью клочков бинта, и, склонившись над коптилкой, читал письмо погибшего товарища: "Дорогая мамочка! Я тебе уже писал, что мы стоим в обороне. Нудное это дело. Наступать веселее. Но думаю, что долго стоять не будем. Погоним немчуру и скоро ее разобьем. И я возвращусь к тебе. Не скучай, а главное, не плачь. Пиши мне почаще, а если я немного задержусь с ответом, то не пугайся. Ведь я на войне, и времени здесь не всегда хватает. Смотри за Павликом, чтобы не убежал на фронт. Все хотят бить фашистов. Даже у нас в полку есть один такой, у разведчиков, все рвется пойти за "языком", да не берут его ребята…"
Читать письмо до конца сержант не стал, посмотрел лишь в самый конец листка, где было выведено большими буквами: "Целую тебя, моя мамочка, крепко-крепко. Я буду громить фашистов за своего отца, сложившего голову, защищая Родину". В самом уголке стояла подпись: "Твой сын Федя".
Сержант тяжело вздохнул и положил письмо в противогазную сумку: "Завтра отправлю".
…Рубеж, достигнутый войсками в ходе зимнего наступления, вскоре стал известен как Орловско-Курская дуга. И получилось так, что дивизия Костылева, добившаяся по сравнению со своими соседями несколько большего успеха в последние дни наступления, оказалась на "дуге", выгнутой в сторону противника. В самой же дивизии выступал вперед больше других частей полк Горнового. Подполковник находился в неослабном напряжении, изучал противника.
С переходом полка к обороне Горновой в конце каждого дня обязательно заслушивал доклады командиров подразделений, а то и начальников служб. Особо присматривался командир полка ко второй роте. Глубоко врезаясь в оборону противника и нависая над ней, участок роты при переходе в наступление мог сыграть роль превосходного трамплина. Горновой связался с ротным:
- Бобров, как там у вас?
- На Шипке все спокойно, товарищ двенадцатый, - ответил старший лейтенант.
Уточнив несколько вопросов, Горновой положил трубку.
Приметный парень Бобров. В полк прибыл с петлицами сержанта-пограничника и в первом же бою заменил раненого офицера - принял командование взводом. Проник в тыл егерского полка, внезапным ударом разгромил штаб, пленив самого начальника штаба. За этот подвиг сержант был награжден орденом и получил офицерское звание. Доверили ему взвод пешей разведки. Хотели даже перевести в разведку дивизии, но Горновой упросил комдива оставить взводного в полку. А когда потребовалось заменить командира второй роты, Горновой, не колеблясь, остановился на Боброве. Вскоре убедился, что выбор верный. Если раньше на мыску, занятом ротой, нельзя было поднять голову не только днем, но и ночью и доходило до того, что солдаты частенько не получали горячей пищи, то с назначением Боброва ситуация резко изменилась. Новый ротный стал хозяином положения на всей прилегающей местности. Теперь противник был загнан в землю и не мог высунуть носа. Дошло до того, что ротный стал злоупотреблять достигнутым преимуществом - средь бела дня свободно разгуливал по опорному пункту вне ходов сообщения. Когда позарез потребовался "язык", Бобров с тремя бойцами ночью, в проливной дождь ворвался во вражеский блиндаж. А это оказался артиллерийский НП, где находились всего два спящих солдата. Захватили обоих.
Опасаясь за жизнь отчаянного офицера, Горновой предупредил:
- Под пулю не лезь.
А он с некоторой обидой:
- Перед этими грабителями спину гнуть да еще и ползать?! У меня к ним особый счет и за солдат, и за офицерских ребятишек, оставшихся там, на границе.
- Вот и побереги себя, не красуйся перед людьми. До границы еще прорваться надо, перешагнуть ее, - улыбнулся Горновой.
- Это само собой, - согласился Бобров.
И сейчас, думая о ротном, Горновой решил наступавшую ночь провести вместе с его солдатами.
С появлением командира полка в окопе стало тесно. То с одной, то с другой стороны послышались вопросы: "Скоро ли в наступление?", "А как относительно второго фронта?" Кто-то из солдат съязвил: "Когда рак свиснет, а кукушка засмеется - тут тебе и второй фронт. У них на уме другое - нас измотать".
Горновой слушал внимательно, на вопросы отвечал быстро, где уместно - подпускал шутку. Солдаты оживились, послышались смешки. Ночь промелькнула незаметно. Такое общение с людьми переднего края, с теми, кто идет на самом острие атак и первым принимает на себя удар в обороне, никогда и ничем не заменить. И подчиненных ободришь, и сам наберешься сил. Укрепляется общность сердец, без которой не жди победы.
Возвратившись на НП, Горновой всматривался в посветлевший передний край, и в его сознании все отчетливей моделировался предстоящий бой. Казалось, он видит, как перед опасным участком полковой обороны полыхают вражеские танки, а опорный пункт роты утопает в густом дыму. "На Боброва надеюсь. Других бы под него подравнять", - подумал Михаил Романович.
Когда полк днем и ночью вгрызался в мерзлую землю, Горновой забывал даже о кратковременном отдыхе. Мотался с фланга на фланг, помогал малоопытным командирам создавать надежную систему огня. "Это важное дело, и его нельзя никому перепоручать, - возражал Горновой, когда замполит пытался подсказать, что надо больше доверять подчиненным. - Их надо многому научить, а уж потом доверять и спрашивать".
Не позволял он себе ни малейшего расслабления и теперь, после завершения всех наиболее трудоемких инженерных работ.
Отдохнув не более двух часов, Горновой поднялся. "Отоспимся, братец, потом, когда Гитлера прихлопнем", - сказал ординарцу - пожилому солдату Александрову в ответ на замечание, что командир должен себя щадить и что ему еще потребуется много сил.
Перекусив, Горновой отправился с группой офицеров на правый фланг полка еще и еще раз уточнить участки неподвижного и подвижного заградительного огней, разведать направления выдвижения и рубежи развертывания для контратаки второго эшелона полка, а также наметить дополнительные полосы установки противотанковых мин. На это у него ушел весь длинный утомительный день. Лишь после заката солнца, умаявшись, добрался он до своего НП, а там его поджидал пожилой рыжеусый солдат.
Прокашлявшись и переступив с ноги на ногу, он взял по-стариковски под козырек:
- Дозвольте обратиться, товарищ командир.
- Слушаю вас.
- Вижу, бьются наши разведчики, да все впустую. Потому как не спит немец по ночам, топает по траншее из конца в конец. В ту германскую случалось нам брать "языков" днем.
- Надо подумать.
- Тут дело такое, - пояснил солдат. - Через неделю будет у немца пасха. Дадут ему посытнее пожрать, а то, глядишь, отпустят и шнапсу. Задремлет после этого. Тут его и бери. Только без шуму. Вон по тому овражку подобраться можно.
К поиску готовились основательно: изучили подходы к переднему краю, уточнили обязанности каждого бойца.
Горновой согласовал с артиллеристами огневое окаймление участка налета и провел несколько практических занятий в тылу полка, отработав порядок налета и возвращения разведчиков в свое расположение.
Ночью разведчики замаскировались на рубеже своего боевого охранения, находившегося от противника на удалении трех сотен шагов. Горновой также выдвинулся на НП, специально подготовленный в первой траншее.
Было тихо. Только в кустах изредка и, казалось, настороженно попискивали пичужки. "Весна. Жизнь не остановить", - подумал Горновой.
Начало светать, и жидкая пелена тумана расплавилась в лучах восходящего солнца. Командир полка внимательно наблюдал за вражеской обороной. И сигнал разведчикам для действий подал лишь после того, как у противника прекратилось всякое движение.
Разведчики рванулись из своих укрытий. Но каково было удивление Горнового, когда он увидел впереди возвращавшейся поисковой группы бегущего вражеского солдата.
Противник открыл по разведчикам огонь из всех видов оружия. Когда до первой траншеи осталось не более двадцати метров, одна из мин разорвалась неподалеку от командира взвода. Сделав несколько шагов, он упал. И тогда немец подхватил его на руки. Через минуту он был в траншее рядом с НП командира полка.
- Тофарищ! Шнеллер… Медицин! Эр ист фервундет! - закричал немец.
Оказав раненому первую помощь, санитары унесли его в ближайший медпункт, а немец, не дожидаясь допроса, начал торопливо рассказывать о себе и своей воинской части. Оказалось, что он из Тюрингии, там у него остались родители и жена с сынишкой, что отец его коммунист и, провожая сына на войну, просил при первой возможности перейти к русским.
- Хорошо, Вилли, что послушался отца. Будешь нам помогать, - сказал Горновой.
Не понимая русской речи, Вилли то и дело кивал в знак согласия.
Несколько дней спустя он выступал перед микрофоном агитационной машины, призывая своих бывших однополчан последовать его примеру.