Глава 28
После массированных налетов вражеской авиации на порт и прилегающие к нему сооружения дымом заволокло всю приморскую часть города. Невозможно было дышать в подвалах и квартирах. Старик Белецкий, бесшумно ступая по паркетному полу гостиной, то и дело прислушивался к доносившемуся из спальни грудному кашлю жены.
- Трудно маме, задыхается… Сердце слабое. Нужен покой, - говорит Люся.
- Покой… - рассуждает сам с собою старик. - Где его взять? Вон что творится. Бьют, варвары, по жилым кварталам, где ни войск, ни военных объектов. Покой… А Евгений твердит об отъезде. Это же бегство!
Мысли его прерывает стук в дверь. Женя с порога глядит на отца, на Люсю:
- Где вещи? Почему не одеты? Где мама? Машина ждет у подъезда.
В мрачной, закрытой ставнями комнате колышутся тени от мигающей свечи. Женя только сейчас замечает, как бледен отец. Вот он приближается, кладет на плечи сына отяжелевшие руки и говорит спокойно:
- Мы, Женечка, не поедем.
- Как так, папа? Там ждут. Последний теплоход уходит. Поймите - последний!
- Пусть уходит.
- Немцы вот-вот ворвутся в город! Бои идут на окраине! Говорят, Пересыпь уже захвачена!
- Вот видишь: бои. Наши город так просто не оставят. Нет, - запротестовал старик. - Наш дом здесь, сынок. Да и мама задыхается, бедняжка.
- Люся! Ты же врач. Берем маму на руки и…
- Женя! Она очень тяжело больна. Сердечные приступы один за другим. - Люся отвернулась к закрытому окну. - Ты, Женечка, отправляй своих, да побыстрее, а мы останемся.
Видя, что разговоры напрасны, Евгений, раздосадованный, пошел к выходу.
- Раз так, отправлю семью, пусть едет, - ни к кому не обращаясь, проговорил он. - А вас навещу при первой возможности.
"Даже проститься не удалось, - подумал старик. - Что же будет с нами?"
Многое видел Антон Ефимович в жизни. В огне первой мировой и гражданской от первого до последнего выстрела. Люди гибли на его глазах. Сколько осталось калек с тех пор! А сколько вдов, сирот! Эта война будет тяжелей. Немец вон куда прорвался, на Москву прет, к Питеру вплотную подошел. Всю Европу двинул на нас. Но, дай срок, выдюжим. В гражданскую тоже хватали нас за горло мертвой хваткой. Но вышло, не удушили. Потому что воевала не одна только армия, весь народ воевал. Подымут его и теперь, и уж коли он всколыхнется - пощады врагу не будет. А как хорошо жизнь наладилась. Вот и его детей Советская власть выучила, дала работу. Евгений главный инженер мельпрома. Люся врач. А где Миша? Жив ли? Неужели потухнет Люсино счастье, не успев расцвести?
Евгений пришел на второй день. Осунулся, почернел. Узнав, что матери полегче, вздохнул облегченно. Торопливо и подробно рассказывал, что творилось вчера в порту: столпотворение вавилонское. Жану матросы буквально внесли на руках. Дочку ей бросили через перила.
- А ты почему остался? - спросил отец. - Как они без тебя, одни? И куда их?
- Куда - неизвестно. Важно вывезти из-под удара. А у меня здесь работа.
- Здесь? - переспросил отец. - Я сразу понял и скажу: решение твое по душе мне. Иначе коммунисту нельзя. Перебирайся к нам теперь. Вместе дружнее. Глядишь, и мы чем-то поможем.
- Вместе несподручно, папа. В случае чего Люся знает, где меня искать. У нее не спрашивайте, не скажет.
- Понимаю, - ответил старик.
Евгений тихо вошел в спальню. Мать лежала на спине. На бледных щеках ее выступили слабые розовые пятна. Опущенные веки изредка вздрагивали, безжизненно лежали руки. Седые волнистые волосы были, как всегда, аккуратно причесаны.
- Поговори с Люсей, - шепнул Антон Ефимович. - Она тоже свалилась, более суток не отходила от мамы.
Увидев рядом брата, Люся поднялась, еле слышно попросила:
- Не забывай нас. За маму боюсь. Очень слаба она.
На прощание отец поцеловал сына, сказал:
- Счастья тебе, сынок!
Евгений улыбнулся.
- Спасибо, папа, береги маму. И будьте осторожны.
Глава 29
Расставшись с сыном, Антон Ефимович долго ходил по пустой, неуютной квартире, то и дело прислушиваясь к приближавшемуся грохоту. Из разговоров с Евгением ему было известно, что по приказу Верховного Главнокомандования войска оборонительного района эвакуированы, а на рубежах прикрытия остались небольшие силы партизан из числа тех патриотов-одесситов, которые вступили в первые дни войны в ополчение, истребительные батальоны. "Конечно, сдержать противника они не смогут, - сказал Евгений, - но до поры, до времени будут имитировать наличие войск на занимаемых рубежах".
Узнал старик и о том, что защитники Одессы сковали у стен города всю 4-ю румынскую армию, насчитывавшую около двадцати дивизий, и нанесли ей огромные потери в живой силе и технике.
Долго тянулся пасмурный день шестнадцатого октября сорок первого года. Когда стемнело, Антон Ефимович услышал приглушенный рокот автомобильных моторов. Подойдя к окну и отодвинув штору, он увидел, как вслед за пробежавшими машинами по улице к центру города потянулись повозки, а по тротуарам, озираясь на темные глазницы окон, продвигались вражеские солдаты. "Вот они, завоеватели. Посмотрим, кому из них удастся унести отсюда ноги", - подумал старик.
Город умолк, насторожился. Даже на Дерибасовской, до войны веселой и жизнерадостной, было пусто. И все-таки жила Одесса, и фашисты знали об этом. Они чувствовали на каждом шагу, что одесситы не сложили оружия, не покорились.
Антон Ефимович, не вынеся лязга кованых сапог, сидел с закрытыми ставнями. В доме стояла гнетущая тишина. Лишь изредка доносились кашель и стоны Серафимы Филатовны. Люся, кутаясь в теплый плед, забилась в угол своей зашторенной комнаты.
Ели редко и мало. Всё чай пили. Антон Ефимович, давно бросивший курить, не выпускал изо рта незажженную ореховую трубку. Так тянулось неделю. А двадцать второго октября вечером слабо постучали в дверь. Антон Ефимович понял, что идет кто-то свой, но не Евгений. Его он узнавал безошибочно.
Пришла врач осведомиться о самочувствии Серафимы Филатовны. Рассказала Антону Ефимовичу, что фашисты согнали людей в пустовавшие на Люстдорфском шоссе пороховые склады, а потом подожгли их. За эти дни в городе уничтожено много тысяч людей. По ночам головорезы устраивают облавы. Хватают ни в чем неповинных людей.
- А где Женя? - спросила она.
- Ничего не знаем, - ответил Антон Ефимович.
Врач ушла, а старик, поставив на лестнице большой пустой ящик и закрыв парадную дверь, начал уговаривать Люсю:
- Слышала, доченька, что порассказала Вера Платоновна? Грабят, насилуют, убивают. За тебя боюсь. Разыщи Женю да с ним и останься.
- Разве я смогу вас бросить? К тому же без пропуска нельзя пройти даже из дома в дом. Может, укрыться где-то здесь? Ты людей знаешь, они относятся к тебе хорошо.
- Все передумал. Знакомых не сыскать сейчас. Сидеть в подвале бессмысленно. Там тоже обыскивают. Да и как вести маму в затхлое подземелье?
Послышались стоны. Серафима Филатовна позвала Люсю. Стопы на несколько минут стихли. "Кровавым террором фашисты намереваются запугать оставшихся в городе жителей, сделать их послушными рабами, - размышлял Антон Ефимович. - Но просчитались, гады. Кроме города, находящегося на поверхности земли, есть еще один, под землей, в катакомбах. И этот, второй, имеет прямое предназначение - вести беспощадную борьбу с врагом. Из разговора с Женей ясно, что в распоряжении созданных по решению ЦК подпольных райкомов и обкома партии имеются немалые силы".
Люся вышла от матери, твердо сказала:
- Папа, мы никуда не пойдем. Здесь наш дом. Фашистам не удастся поставить нас на колени.
- Ты права, - ответил он и решительно подошел к окну, дернул ставню. - Мы не должны прятаться. Пусть враги прячутся, а в нашем доме будет свет!
День прошел спокойно, а поздней ночью неподалеку прозвучали один за другим три выстрела. Антон Ефимович поспешно шагнул в прихожую. Там было тихо, Старик возвратился в комнату, но лечь не успел - раздались сильные удары в дверь.
Выбежав на середину гостиной, Антон Ефимович бросал тревожные взгляды то на дверь спальни, то в сторону прихожей.
- Папа! - Плотно запахивая халатик ледяными руками, Люся бросилась к отцу.
Антон Ефимович стоял в нерешительности. На площадке послышалась грубая ругань, а от удара чем-то тяжелым в дверь посыпалась штукатурка. Шагнув к прихожей, старик закричал:
- Люся! Прячься!
В прихожую ворвались несколько человек. По квартире заметались лучи ручных фонарей.
- Партизане, коммунисте запирайтся, - заорал верзила на ломаном русском языке. - Штахель, комет! Разбирайт, - толкнул он старика в сторону того, которого назвал Штахелем.
- Да пошел он… - выругался Штахель и двинул плечом дверь Люсиной комнаты.
Антон Ефимович поспешил к жене в спальню, где два карателя взламывали комод. И вдруг услышал крик Люси. Бросился к ее двери. Дочка отбивалась от мерзавца. Антон Ефимович рванулся в кладовую за топором, и вновь раздался Люсин истерический крик и почти одновременно - мужской вопль.
Антона Ефимовича, оглушенного чем-то металлическим, выбросили на лестничную площадку, и как сквозь сон он услышал:
- Васька, помоги!
Прогремели выстрелы. Из прихожей донеслось:
- С ней покончено! Штахеля - быстрей к врачу.