Донеслись резкие хлопки наших сорокапяток. В небо взмыли красные ракеты, и тут же послышалась винтовочная пальба. Молчали только станковые пулеметы. По приказу Горнового они должны были открыть огонь, когда пехота противника поднимется для броска в атаку. И такая минута настала. Как только уцелевшие танки приблизились на расстояние прямого выстрела и открыли беглый огонь по первой траншее батальонного района обороны, из ржи поднялись одна за другой две грязно-зеленые цепи пехотинцев. Стреляя из автоматов, они ринулись за танками. Горновой почувствовал, как по спине пробежал холодок, но поднятую руку опустил в тот момент, когда можно было различить вражеские лица. Это был сигнал пулеметчикам. Мощный кинжальный огонь заставил атакующих залечь.
Перед фронтом батальона справа задымились еще несколько танков противника; один, с перешибленной гусеницей, закрутился волчком. Под неослабевающим огнем батальона немцы начали отползать к задымленному лесу. Пауза продолжалась недолго. Вслед за ударом авиации, накрывшей нашу оборону на широком фронте, гитлеровцы ринулись в новую атаку. И опять были встречены дружным огнем. В течение дня семь атак отбили воины полка.
Солнце клонилось к закату, когда Горновой увидел колонны танков и бронемашин. Прорвавшись на участке соседнего полка, они на большой скорости устремились в наш тыл. "Ударят с тыла, тогда пиши пропало", - подумал Горновой и почувствовал, что начинают сдавать нервы, хотя не трусил даже в те минуты, когда противник врывался на передний край батальона. "Нужно связаться с командиром полка, доложить обстановку, но, бросившись к телефону, понял, что связи с полком нет. - Значит, нужно принимать решение самому", - заключил он.
- Крути, еще, - сказал телефонисту.
Тот продолжал вовсю крутить ручку, но на НП полка никто не отозвался.
По ходу сообщения приближался политрук Запада, возбужденно выкрикивая:
- Гляди, комбат! Какого черта они там смотрят? Пропустили противника в тыл. Теперь на нас навалится.
- Вот что, комиссар, - стараясь быть спокойным, сказал Михаил. - Мы не имеем права упускать ни одной минуты. Ты подсчитай наши силы, а я вышлю разведку да попытаюсь разобраться в обстановке. Важно выяснить, кто остался и на что способны соседи.
Выпрыгнув из окопа, Горновой поспешил на левый фланг. Возвратился с недобрыми вестями: от второго батальона осталось не более сотни бойцов. Комбат убит, командует один из трех оставшихся в батальоне лейтенантов.
- Так что дела наши, товарищ Завада, неважнецкие, но считать себя побежденными не имеем права, - закончил Михаил.
- Вот именно! - поддержал приблизившийся по траншее помполит полка батальонный комиссар Нестеров. - Какова у вас обстановка?
- Что-то похоже на мышеловку, - произнес Горновой потупясь.
- Дела действительно плохи, - согласился Нестеров. - Командир полка тяжело ранен, начальник штаба убит. Третий батальон накрыт авиацией еще при выходе из городка. Противник, сосредоточив на участке обороны соседнего полка огромное количество танков и артиллерии, прорвался вдоль шоссе глубоко в тыл. Связи ни с дивизией, ни с армией нет. Обе рации разбиты. Вас еле отыскал. - Комиссар закашлялся. Горновой только теперь заметил проглядывавшую у него на спине через дырку в гимнастерке окровавленную повязку. - Собирайте людей. Ты, Горновой, командуй полком, а мы поможем.
Похоронив погибших, воины полка построились на опушке леса. Усталые, голодные, многие с окровавленными повязками, бойцы теперь с особой остротой почувствовали, как их мало осталось.
Прислонясь к дереву, чтобы не упасть, выступил помполит полка. Поблагодарил воинов за мужество в первых неравных боях и, предупредив, что не исключены еще более тяжелые испытания, призвал крепить дисциплину.
- И запомните, друзья, - сказал он, - мы победим. Никакой паники!
Горновой знал, что командир полка в тяжелом состоянии, но тем не менее решил посоветоваться с ним, как быть дальше. Майор лежал в командирской повозка без гимнастерки, с перебинтованной головой и грудью. На лице тоже бинты, лишь оставлены узкие щелки для глаз. Горновой склонился над ним и услышал:
- Спасибо тебе. Командуй, а я… - И закашлялся, не сказав больше ни слова. "Значит, и легкие задело, - подумал Михаил. - Нет жены, сынишки, а теперь и он… И все в один день, первый день войны…"
А потом шли на соединение со своими отходившими частями. В лесах и перелесках, в рощах и оврагах встречали отдельных бойцов, а то и целые подразделения. Большинство имело при себе оружие и боеприпасы. Встречались даже орудия с небольшим запасом снарядов. Восхищались мужеством танкистов, которые, израсходовав горючее, остались в своих машинах, превратив их в неприступные крепости. Однажды увидели на опушке леса танк КВ, экипаж которого, судя по всему, бился с врагом до последнего патрона. В танке нашли записку: "Мы погибли одновременно, в одну секунду, одолжив у своего командира по одному патрону, когда враги забрались на броню. Такую гибель мы предпочли плену. Не суди нас, Родина! Иного пути у нас не было. Смерть фашизму!".
Соединиться с остатками стрелкового полка и частью штаба своей дивизии, возглавляемого раненым замком-дивом подполковником Харитоновым, удалось только на шестые сутки в заболоченном, труднопроходимом лесу под Столбцами. Личный состав штаба сохранил Боевое Знамя и три радиостанции.
В таком составе дивизия соединилась с войсками соседней армии. Пополнив подразделения за счет бойцов и командиров, выходивших из окружения, вступила в бои под Могилевом. После жестоких схваток с врагом на Днепре она, усиленная людьми и вооружением, участвовала в кровопролитном Смоленском сражении.
За эти полные напряжения, горестные, героические дни Горновой сроднился с полком. О возвращении в академию не могло быть и речи. "Теперь академия здесь", - рассуждал он, не расслабляясь ни на минуту, проявляя сметку, действуя по правилу: напряженность в работе командирского ума должна быть прямо пропорциональна сложности обстановки. Не раз водил он бойцов в рукопашные схватки, бывал в самом пекле, но пули миловали его, пролетали мимо. И надо же было случиться такому: в тот день, когда дивизию выводили в тыл на переформирование, Горновой попал под бомбежку и был тяжело ранен. Прощаясь, подполковник Харитонов поблагодарил Михаила.
- Верю, дивизия наша пронесет Боевое Знамя до самой Победы. Постараюсь вернуться к вам, - сказал Горновой, сдерживая слезы.
Двадцать первого сентября Горновой с перебитой костью левой ноги попал в госпиталь под Владимир. Только здесь, достав из кармана гимнастерки неотправленное письмо, прошептал: "Прости, родная, за долгое молчание. Сама знаешь, не моя тут вина. Помни, теперь я люблю тебя сильней, чем прежде".
Горновой знал, что Одесса отрезана врагами от Большой земли, но верил, что придет время и Люся прочтет эти строки.
Глава 27
Выслушав сообщение Совинформбюро о продвижении вражеской армии на одесском направлении, "дядя Вася" нырнул в кочегарку. Курт лежал на топчане с трубкой в зубах, невозмутимый, самодовольный.
- Отдыхаешь, "племянничек"? Правильно. Береги силы. Они нам пригодятся. - И тихонько похлопал Штахеля по плечу. - А ты почему радио не включаешь? Объявили мобилизацию. Гляди, как бы и ты, милок, не попал в строй.
В эти минуты он впервые за многие годы ощутил, как в глубине души столкнулись ненависть к новому строю, боязнь перед лицом фашизма, обида, что вот его, бывшего офицера, подомнет под себя этот им же пригретый уголовник.
- Наплевать на мобилизацию, - прошипел Штахель, опираясь на локоть. - А у тебя, "дяденька", нюх собачий. Учуял за несколько лет вперед.
"Дядя" ухмыльнулся, довольный похвалой, но все же предупредил:
- А насчет мобилизации следует все-таки покумекать. Думаю, тебе надо укрыться, а то, чего доброго, за уклонение к стенке…
- А тебя? - Штахель сверкнул глазами.
- Мне пока нечего бояться. Мобилизуют с пятого года рождения. До меня не достает, а ты угодишь. Мой тебе совет: в катакомбы ныряй. Пересидишь. Да и это тяни с собой. - Он кивнул в угол, где под углем был спрятан чемодан.
Штахель послушался совета. Нашел недалеко от санатория, на спуске к морю, надежную, обросшую колючками дыру, показал новое жилище "дяде". Тот одобрил:
- Подходяще. А главное, рядом. Что надо - поднесу.
- Премного благодарен, господин прапорщик, если не ошибаюсь.
Впервые за время знакомства Штахель напомнил "дяде" о том, что знает о его старом звании. А тот даже не обиделся, как прежде, не прервал Штахеля, подумав: "В случае чего этим званием можно козырнуть. Как-никак, офицер царской армии".
- Сюда нужно и чемодан принести, - сказал "дядя Вася". - Пора его рассекречивать.
В чемодане оказались обыкновенные сигнальные ракеты и ракетницы.
- Будем помогать летчикам фюрера, - пояснил "дядя", - чтобы не глушили бомбами рыбу. Хватает объектов и поважней. Нам с тобой определены порт и заводы на Пересыпи. Получим сигнал и пойдем. Ты помоложе - тебе Пересыпь. А я здесь поработаю. Мы еще повоюем. Держи, Курт, хвост трубой! Кажись, так тебя, если мне память не изменяет. Помаленьку привыкай к своему настоящему имени.