- Они должны вас интересовать, Дориан. Каждый порядочный человек дорожит своей репутацией. Ведь вы же не хотите, чтобы люди считали вас человеком развратным и бесчестным? Конечно, у вас положение в обществе, большое состояние и все прочее. Но богатство и высокое положение - это еще не все. Поймите, я вовсе не верю этим слухам. Во всяком случае, я не могу им верить, когда вас вижу. Ведь порок всегда накладывает свою печать на лицо человека, его невозможно скрыть. У нас принято говорить о "тайных" пороках. Но тайных пороков не бывает. Они видны в линиях губ, в отяжелевших веках, даже в форме рук. В прошлом году один человек, - вы его знаете, но называть его имени я не буду, - пришел ко мне, чтобы заказать свой портрет. Я его никогда раньше не видел, и в то время мне ничего о нем известно не было - наслышался я о нем только позднее. Он мне предложил за портрет бешеную цену, но я отказался писать его: в форме его пальцев было что-то глубоко мне неприятное. И теперь я знаю, что чутье меня не обманывало, - у этого джентльмена ужасная биография. Но вы, Дориан… Ваше честное, открытое, светлое лицо, ваша чудесная, ничем не омраченная молодость - это лучшее свидетельство того, что дурная молва о вас - клевета. Я всем этим слухам не верю. Однако я теперь вижу вас совсем редко, вы никогда больше не заглядываете ко мне в студию, а потому я теряюсь, когда слышу все те мерзости, какие о вас говорят, и не знаю, что на них отвечать. Так вот, прошу вас, объясните мне, Дориан, почему такой человек, как герцог Бервикский, встретив вас в клубе, уходит из комнаты, как только вы в ней появляетесь? Почему столь многие из нашего круга отказываются бывать у вас в доме и не принимают вас у себя? Вы были дружны с лордом Стейвли. На прошлой неделе я встретил его на одном званом обеде… Когда за столом кто-то упомянул ваше имя - речь шла о миниатюрах, которые вы одолжили для выставки в Дадли, - лорд Стейвли с презрением заявил, что, может быть, вы и тонкий знаток искусства, но с таким человеком, как вы, опасно знакомить юных, неопытных девушек, а порядочной женщине неприлично даже находиться с вами в одной комнате. Я напомнил ему, что вы - мой друг, и потребовал объяснений. И он мне их дал. Да еще и при всех! Какой это был ужас! Почему дружба с вами губительна для молодых людей? Этот молоденький офицер, что недавно покончил с собой, - ведь он был вашим близким другом. С сэром Генри Эштоном вы были неразлучны, - а он вынужден был покинуть Англию с запятнанным именем… Почему так низко пал Адриан Синглтон? А единственный сын лорда Кента - почему он сбился с пути? Вчера я встретил его отца на Сент-Джеймс-стрит. Боже, как он убит горем. А молодой герцог Пертский? Что за образ жизни он ведет! Какой порядочный человек захочет теперь с ним знаться?
- Довольно, Бэзил! Не говорите о том, чего не знаете! - перебил его Дориан Грей, кусая губы и говоря с глубочайшим презрением. - Вы спрашиваете, почему Бервик выходит из комнаты, когда я туда вхожу? Да потому, что мне о нем все известно, а вовсе не потому, что ему хоть что-то известно обо мне. Как может быть чистой жизнь человека, в жилах которого течет такая нечистая кровь? Вы ставите мне в вину поведение Генри Эштона и молодого герцога Пертского. Разве я привил Эштону его пороки и развратил герцога? Если этот глупец, сын Кента, женился на уличной девке, то при чем же тут я? Адриан Синглтон подделал подпись своего знакомого на векселе - это тоже моя вина? Что я, обязан смотреть за каждым его шагом? А все это потому, что у нас, в Англии, слишком уж любят сплетничать. Мещане кичатся своими предрассудками и показной добродетелью и, объедаясь за обеденным столом, шушукаются о так называемой "распущенности" аристократов, стараясь показать этим, что и они вращаются в высшем обществе и близко знакомы с теми, кого они чернят. В нашей стране стоит человеку выдвинуться - благодаря уму или любым другим качествам, - как о нем тотчас начинают болтать всякую гадость. А ведь те, кто щеголяет своей мнимой добродетелью, - они-то сами как ведут себя? Дорогой мой, вы забываете, что мы живем в стране лицемеров.
- Ах, Дориан, не в этом дело! - с досадой проговорил Холлуорд. - Знаю я, что в Англии у нас не все благополучно и что общество наше никуда не годится. Оттого-то я и хочу, чтобы вы были на высоте. Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте. Вы заразили их безумной жаждой наслаждений. И они скатились на дно. Туда их столкнули именно вы! И вы после этого улыбаетесь как ни в чем не бывало, - вот как сейчас… Мне известно кое-что и похуже. Вы ведь с Гарри - неразлучные друзья. Уже хотя бы поэтому вам не следовало бы позорить имя его сестры, делать ее предметом насмешек и сплетен.
- Довольно, Бэзил! Вы слишком много себе позволяете!
- Я должен сказать все, - и вы меня выслушаете. Да-да, Дориан, выслушаете! До вашего знакомства с леди Гвендолен никто не смел о ней сказать худого слова, даже тень сплетни не касалась ее. А теперь?.. Разве хоть одна приличная женщина в Лондоне рискнет показаться вместе с нею в Гайд-парке? Даже ее детям не разрешают жить с ней в одном доме… И это еще далеко не все. Много чего о вас рассказывают, - например, люди видели, как вы, крадучись, выходите на рассвете из каких-то грязных притонов, как, переодевшись в простую одежду, тайком пробираетесь в самые омерзительные трущобы Лондона. Неужели это правда? Неужели подобное возможно? Когда мне рассказали об этом в первый раз, я попросту рассмеялся - настолько мне показалось это диким. Но теперь я слышу такие истории постоянно - и они меня приводят в ужас. А что творится в вашем загородном доме? Дориан, если бы вы знали, какие мерзости о вас говорят! Вы скажете, что я беру на себя роль проповедника - что ж, пусть будет так! Помнится, Гарри как-то сказал, что каждый, кто любит поучать других, начинает с обещания, что делает он это в первый и последний раз, а потом постоянно нарушает свое обещание. Ну так вот, я давать такого обещания не буду. Напротив, я и в дальнейшем намерен читать вам проповеди. Я хочу, чтобы вы вели такую жизнь, за которую люди уважали бы вас. Хочу, чтобы у вас была незапятнанная, более того - хорошая репутация. Чтобы вы перестали водиться с подонками. Нечего пожимать плечами и делать вид, что вас это не касается! Вы оказываете удивительное влияние на людей, так пусть же оно никогда не будет им во вред, а только на пользу. Про вас говорят, что вы развращаете всех, кого к себе приближаете, и, входя к человеку в дом, навлекаете на этот дом позор и несчастье. Не знаю, так ли это на самом деле, - откуда мне знать? - но слышу я это от многих. И кое-чему из того, что слышал, я не могу не верить. Лорд Глостер - мой старый университетский товарищ, мы были с ним очень дружны в Оксфорде. Он показал мне письмо, которое перед смертью написала ему жена, умиравшая в одиночестве на своей вилле в Ментоне. Это страшная исповедь - ничего подобного я не слышал. И она обвиняет вас. Я сказал Глостеру, что этого не может быть, что я вас хорошо знаю и вы не способны на подобные гнусности. Так вот, действительно ли я вас знаю? Я уже не раз задавал себе этот вопрос. Но чтобы ответить на него, я должен был бы увидеть вашу душу…
- Увидеть мою душу? - слабым голосом произнес Дориан Грей, бледнея от страха.
- Да, - сказал Холлуорд и, глубоко вздохнув, с грустью повторил: - Увидеть вашу душу. Но только Господь в состоянии это сделать.
Дориан неожиданно рассмеялся - это был горький, даже циничный смех.
- Вы тоже это в состоянии сделать. Вы можете увидеть ее прямо сейчас - увидеть собственными глазами! - чуть ли не истерически кричал он, а затем, схватив со стола лампу, решительно произнес: - Пойдемте. Ведь это ваших рук дело, так почему бы вам не взглянуть на то, что вы натворили? А после этого можете, если хотите, рассказывать об этом хоть всему миру! Но вам никто не поверит. Да если бы и поверили, еще больше бы восхищались мной. Я знаю наше время лучше, чем вы, хоть вы так много о нем разглагольствуете. Идемте же! Довольно вам рассуждать о нравственном разложении. Сейчас вы увидите его воочию.
Какая-то дикая гордость звучала в каждом его слове. Он топал ногой, как капризный, избалованный мальчишка. Им овладела злобная радость при мысли, что теперь бремя тайны с ним разделит другой, - тот, кто написал этот портрет и кто повинен в его грехах и позоре.
- Да, - продолжал он, подходя к Холлуорду и глядя прямо ему в глаза. - Я готов показать вам свою душу. Вы увидите то, что, по-вашему, может видеть только Господь Бог.
Холлуорд вздрогнул и отшатнулся от него.
- Дориан, не смейте так говорить - это кощунство!
- Вы так думаете? - и Дориан снова рассмеялся.
- Да, я так думаю. Все, что я вам сказал сегодня, я говорил для вашего же блага. Вы знаете, что я ваш верный друг.
- Не трогайте меня! Лучше договаривайте то, что хотели сказать.
Судорога боли исказила лицо художника. Одну минуту он стоял молча, весь во власти острого чувства сострадания. В сущности, какое он имеет право вмешиваться в жизнь Дориана Грея? Если Дориан совершил хотя бы десятую долю того, в чем его обвиняла молва, он и сам, должно быть, ужасно страдает!
Холлуорд подошел к камину и долго смотрел на горящие поленья. Языки пламени метались среди белого, как иней, пепла.
- Я жду, Бэзил, - сказал Дориан, отчеканивая слова.
Художник повернулся к нему и продолжал: